Первопроходцы одиноки...

* * *

Первопроходцы одиноки.

Неровны дерзкие шаги. 

Беда не в том,

что так жестоки

и так бесчилены враги:

 

угрозы мало, чтоб отречься

и от мечты,

и от пера...

 

Куда труднее остеречься

друзей, желающих добра.

 

* * *

Морозный вечер в дальней слободе.

Стучат печной заслонкой в коридоре.

Я так привык к гостиничной юдоли,

к пустым карманам, хлебу и воде.

 

Уже ушел последний самолет.

Стекло, звеня, откликнулось мотору...

А женщина, задергивая штору,

еще вдали надеется и ждет.

 

Над городом, у яркого окна,

она стоит — красива, как и прежде,

в который раз доверившись надежде...

Морозный вечер. Улица темна.

 

...Ну, хорошо — приеду, позвоню.

Придвину чай. Скажу, что рад увидеть.

И фразу — «Ничего у нас не выйдет» —

поспешною ладонью заслоню.

 

И разомлею, словно от вина,

под старый диск с мелодией несложной,

и так тепло за шторою надежной —

еще какого смысла и рожна?

 

Но мысль другая выстудит меня —

ее не скрыть от пристального взгляда —

себя теплом обманывать не надо.

В полуогне — лишь видимость огня.

 

И я очнусь: «Прости, пора идти».

В дверях закатит ветер оплеуху

и озорно помчится что есть духу

через газон, трамвайные пути...

Все злее вечер...

 

Но предрешено,

что вспыхнет день: идущие упрямы!

Так пусть меня распятьем черной рамы

благословит угасшее окно.

 

***

Какое-то странное лето —

Грозою не пахнет давно.

И облако серого цвета

с утра застилает окно.

 

И так безобидно, несмело

вдали зеленеет ветла

о том, что весна отшумела,

а осень еще не пришла.

 

Как тихо и нудно сегодня!

Куда ты ни глянь и ни плюнь —

глухая пора межсезонья

затмила собою июнь.

 

Неужто и впрямь несвободен —

игрою, не стоящей свеч,

опять оправдается полдень,

чтоб в серые сумерки лечь?

 

И солнце, проспавшее где-то,

досаду не выжжет дотла?

 

Какое-то странное лето —

ни гроз,

ни дождей,

ни тепла...

 

***

Ни кручины,

ни песни не стою.

Я не рыцарь на белом коне...

Просто ты, покружив за мечтою,

забрела отдышаться ко мне.

 

У меня

на распутье холодном

ни коня,

ни златого щита,

ни копья, пред которым с поклоном

отворяли бы все ворота.

 

И устало меня не вини ты,

что все там же —

с утра дотемна, —

на суровом, как правда, граните

высекаю свои письмена.

 

Ты прочти

в упреждающих строках —

хоть и кривы они, и грубы, —

что на всех проторенных дорогах

нет ни славы,

ни вещей судьбы.

 

Впрочем, господи, —

вольному — воля...

Уж не рыцарь ли мчит на коне?

Дожидайся.

А мне — через поле,

по пустынной пока целине.

 

Я сказал.

Я закончил работу.

Есть надежда лишь в сути прямой!

Не дойду —

надоумит кого-то

тот гранит за моею спиной.

 

***

Городской перекресток.

Иду среди фактов и судеб,

слышу гул разговоров —

то хохот, то горестный вздох...

Как пробиться мне к сути,

великой невидимой сути,

пронизавшей, как пуля,

мишени людей и эпох?

И с ладонью у глаз —

но от солнца ли я закрываюсь? —

я сажусь в стороне

на пропахшую зноем скамью...

Потолкуем с тобою,

от времени выцветший Фауст,

про бесстрастие истин,

про душу — твою и мою.

Нам уйти не дано

от хмельного житейского плена,

как уходит схоласт

и сжигает свои корабли.

Мы послушаем просто,

как в древней машине Вселенной,

заведенной навечно,

скрипит шестеренка Земли.

Пусть привыкнет душа

к совместимости эры и мига,

к сочетанию казней

и дальнего смысла пощад...

Лишь поднявшись над миром —

познаешь величие мира.

Лишь вернувшийся к миру

способен судить и прощать.