Если душа открыта всякому человеческому лицу, которое встречается на пути

«Простая и смиренная старушка своим примером наглядно дала мне видеть с детства, как обогащается и оплодотворяется жизнь, если душа открыта всякому человеческому лицу, которое встречается на пути, – писал Ухтомский о сестре отца Анне Николаевне Ухтомской. – Постоянная забота о другом, можно сказать, была ее постоянною «установкою».

«То она воспитывает своих младших братьев в громадной семье моего деда, то берёт к себе осиротелых детей от прежних крепостных, – вспоминает Алексей Алексеевич, – потом отдаётся целиком многолетнему уходу за параличной матерью, в то же время подбирает двух еврейских девочек, оставшихся после заезжей семьи, умершей от холеры, и отдаётся этим девочкам с настоящей страстью, потом, схоронив мать свою, берёт меня с тем, чтобы умереть на моих руках».

А.А. Ухтомский

============

* * *

«Главная воспитательница и спутница»

Ухтомские (с ударением на первый слог) – один из самых именитых и древних княжеских родов России. Достаточно сказать, что Алексей Алексеевич был прямым потомком основателя Москвы Юрия Долгорукого в двадцать третьем колене.

Отец его, отставной военный, занимался ведением хозяйства, но делал это как-то не очень умело. Кроме Алексея, в семье был старший сын Александр (будущий архиепископ Андрей, ставший одним из основателей катакомбной церкви в СССР и расстрелянный в 1937 году) и две дочери – Мария и Елизавета. Мать семейства, погружённая в дела, не успевала заниматься воспитанием детей.

В сентябре 1876 года годовалый Алёша был передан на воспитание сестре отца – женщине одинокой, самоотверженной и деятельно религиозной. Тремя месяцами ранее Анна Николаевна Ухтомская похоронила мать и надеялась в заботах о племяннике развеять боль потери. Тётушка приобщила его к традициям старообрядцев-поповцев с их аскетизмом и строгими правилами общежития. Она стала для Ухтомского «главной воспитательницей и спутницей».

Двенадцать лет прожил Алексей в Рыбинске, на улице Выгонной, в одноэтажном доме, некогда принадлежавшем его деду, князю Николаю Васильевичу Ухтомскому. В сентября 1990 года там был открыт единственный в России мемориальный дом-музей академика Ухтомского. Сама улица сейчас тоже носит его имя.

Рыбинск

31 августа 1942 года, в осаждённом Ленинграде на своей скромной квартире в доме 29 по 16-й линии Васильевского острова скончался уроженец Рыбинского уезда Ярославской губернии, создатель учения о доминанте, выдающийся русский физиолог и мыслитель, академик Академии наук СССР, создатель и руководитель Физиологического института при ЛГУ Алексей Алексеевич Ухтомский. Покойному было 67 лет, и его здоровье уже давно оставляло желать лучшего.

Ещё накануне войны Ухтомский после долгого обморока попал в больницу. Кроме традиционного «собрания старческих болезней», врачи обнаружили у него серьёзные проблемы с сердцем и пищеводом, эмфизему лёгких и обострение рожистого воспаления ноги. Академик с трудом выполнял повседневные служебные обязанности, его письма и дневниковые записи становились всё короче, однако не думать о ситуации в стране и мире он не мог.

Приближение войны Ухтомский воспринимал как суд истории. В конце мая 1941 года он писал в своём дневнике: «Выдумали, что история есть пассивный и совершенно податливый объект для безответственных перестраиваний на наш вкус. А оказалось, что она – огненная реальность, продолжающая жить своей совершенно самобытной законностью и требующая нас к себе на суд!»

Ухтомский встретил войну в Ленинграде. Почти все сотрудники его детища, Физиологического института, были эвакуированы в Елабугу и Саратов. Сам академик из-за плохого самочувствия решил не покидать город. От всех предложений вывезти его на «большую землю» он неизменно отказывался, в больницу не ложился. Отбывающим коллегам Алексей Алексеевич с грустной иронией объяснил: «Я начал работу в университете лаборантом-хранителем. Вот вы все уедете, а я буду охранять кафедру и институт».

Ухтомский продолжал работать, насколько позволяло ему здоровье. Преодолевая боль в ноге, отправлялся в университет, общался с коллегами, читал лекции, оппонировал на защите диссертаций. Однако силы его убывали день ото дня. Академик так и не успел выступить перед коллегами с докладом «Система рефлексов в восходящем ряду». В это время его собственные рефлексы двигались по нисходящей. Учёный скончался через неделю после подготовки доклада.

Алексей Алексеевич Ухтомский родился 13 (25) июня 1875 года в селе Вослома Рыбинского уезда Ярославской губернии, родовом гнезде князей Ухтомских. Всё его детство прошло в Рыбинске. Здесь в 1884 году он поступил в приготовительный класс Рыбинской мужской классической гимназии. Отсюда, четырьмя годами позже, не доучившись, Алёша был отправлен родителями в Нижегородский кадетский корпус имени графа Аракчеева.

Траекторию жизни Алексея Ухтомского трудно уместить в рамки одного небольшого текста. Оставив за пределами этого очерка перечисление научных заслуг академика и популярное изложение его учения о доминанте, обратимся к страницам биографии Алексея Алексеевича, которые непосредственно связаны с Ярославской землёй, с родным для него Рыбинском, «роман» с которым длился почти пять десятилетий и едва не закончился расстрелом.

«Дух монастырского безделия подавляет меня»

Анна Николаевна ушла из жизни летом 1898 года. Скорбя об её кончине, 23-летний выпускник Московской духовной академии, магистр богословия Алексей Ухтомский совершил пешее паломничество в Оптину пустынь, а затем отправился в подмосковный Иосифо-Волоколамский монастырь. Старший брат, постриженный в монахи под именем Андрея, настойчиво убеждал его последовать собственному примеру или выбрать «духовно-учебную службу».

Проведя в стенах обители полгода, Алексей отчётливо осознал, что монастырская жизнь ему не подходит, и принял решение продолжить образование. «Дух веками создававшегося монастырского безделия подавляет меня, – писал он в те дни в своём дневнике. – Чувствую себя вышибленным из моей милой научной колеи. Затхлая, пропитанная вековой пылью, идущая вот уже который век из кельи в келью атмосфера прозябания, растительной жизни на лоне серой русской природы и серого русского армяка, атмосфера, которой дышали поколение за поколением, одурманивает, оглушает, душит: трудно становится слово сказать».

Алексей стал «монахом в миру». Деятельный аскетизм человека науки был ближе всего его натуре. Вызвав бурное негодование брата, Ухтомский решил изучать естественные науки в Санкт-Петербургском университете. Поскольку на это отделение не принимали лиц с духовным образованием, он выбрал окольный путь: поступил на восточный факультет, а год спустя перевёлся. Наука и религия в его сердце не вступали в разногласие.

«Нутро моё предчувствует многие беды»

Из года в год физиолог Ухтомский, сначала студент, а затем исследователь и преподаватель, приезжал на летние каникулы в Рыбинск. В родном доме он отдыхал от «питерского обалдения», приходил в себя, спал «на открытом воздухе, под милым небом». Он не спешил открывать привезённые с собой книги, а когда открывал, работал много и плодотворно. Был рад, если знакомые, не зная о его прибытии, не докучали визитами.

«Мне хотелось бы, чтобы Вы благословили меня собраться в Рыбинск, – пишет он в июне 1915 года своему близкому другу Варваре Александровне Платоновой, – где я рассчитываю... возобновить, как всегда, свое чувство родины и общности с настоящим русским народом,– омолодить это чувство заветами моего прежнего бытия на родной Волге».

Недовольство Петербургом, который оставался для Алексея Алексеевича «мрачным и грязным, мокрым и болеющим городом», особенно обострилось в годы Первой мировой войны. Для Ухтомского она явилась предзнаменованием национальной катастрофы, на пороге которой оказалась Россия. «Нутро моё предчувствует многие беды», – признавался он.

«Мне лично ужасно тяжело за наш народ, – писал он из Рыбинска в 1915 году, – за тот простой и коренной народ, который сейчас молчаливо отдаёт своих сыновей на убой, но мне не тяжело за общество, за все эти «правящие классы» и «интеллигенцию», которым по делам и мука».

Тем летом Ухтомский пешком дошёл до своего родового гнезда в Восломе. Когда-то процветающая княжеская усадьба, она имела теперь новых хозяев и без их попечения пребывала в запустении. Алексей Алексеевич встретился с друзьями детства, переговорил с крестьянами, помнившими ещё его деда. Переночевал в сарае, утром следующего дня отслужил панихиду на могилах предков и пешком через лес отправился назад.

В Рыбинске ему выпала скорбная обязанность – хоронить друга детства Бориса Мелентьева, убитого на фронте. Мать погибшего была давней приятельницей тётушки Анны Николаевны. Из Уфы доходили вести о том, что брат Ухтомского, епископ Андрей, нездоров, харкает кровью и пребывает в угнетённом состоянии духа. В эту пору Алексей Алексеевич читает в староверческих книгах предсказания опустошительной войны в наказание за «беззакония христианских государств и народов».

«Более испоганить нашу Русь уже нельзя»

Настоящие беззакония начались два года спустя. «Вы, очевидно, не отдаёте себе отчёта в том, что такое большевики! – писал Ухтомский своему близкому другу Варваре Александровне Платоновой в первые месяцы после Октябрьского переворота. – Они именно вполне последовательны, уничтожая христианское богослужение; логическая последовательность приведёт их к прямым, принципиальным и, стало быть, жесточайшим гонениям на христианство и христиан!»

В Рыбинске гонения начались в буквальном смысле этого слова. Послушниц гнали из монастыря, священников грозились загнать в армию. А в октябре 1918-го городской театр стал площадкой «грандиозного митинга», на который в принудительном порядке пригнали всё местное духовенство. Прибывшие из Петрограда докладчики принялись на все лады «разоблачать язву религии». Выслушав их оскорбительные речи, рыбинский клир в молчании покинул театр. Прочие зрители аплодировали изо всех сил.

Ухтомский приехал на малую родину ещё в декабре 1917 года. Хотел встретить Рождество и вернуться в Питер, но внезапно слёг, долго выздоравливал и в итоге остался в городе почти на год. Спешить не имело смысла, занятия в университете всё-равно были отменены. Чтобы не умереть с голоду, Алексей Алексеевич в огороде засадил картошкой двадцать грядок, посеял горох и овощи – «земля не должна быть праздной».

Жить было голодно, смотреть вокруг – противно. «Настроение в народе вообще тяжёлое, пришибленное, тупое, – писал Ухтомский из Рыбинска в августе 1918 года. – Нет духа покаяния, нет до сих пор прозрения на свои преступления, а значит нет и просвета надежды на избавление. Голодающие и измученные бабы в очередях похабничают и ругаются, кощунствуют; церкви почти пусты. Всё это говорит, что кризиса болезни нет, лучшего ждать не приходится».

«Более испоганить нашу Русь уже нельзя, – читаем в другом письме того же года. – Русь перестала быть Святою, она покрыта нечистотою с головы до ног, она стала блудницею, она бесновата, опозорена, искажена…»

«Голосом привычного бойца со скотобойни»

Через два года Ухтомского едва не расстреляли в родном городе без суда и следствия. 12 ноября 1920 года Алексей Алексеевич по традиции приехал в Рыбинск, чтобы провести здесь отпуск. А через четыре дня он был арестован «агентами рыбинского политбюро».

Причиной первого ареста Ухтомского (позже были и другие, но уже не в Рыбинске) стали, по его мнению, неосторожные разговоры, которые он вёл в Рыбинском научном обществе. Возможно, свою роль сыграли и дворянское происхождение, и неприкрытая религиозность, и арест брата – епископа Андрея. Алексея Алексеевича спасло от гибели то, что в его кармане был случайно обнаружен мандат депутата Петроградского Совета.

Вот как об этом рассказывает сам Ухтомский в письме Варваре Платоновой: «Очень я счастливо, по милости Божией, отделался! В сущности, только стечение обстоятельств, маленькая бумажка от Петроградского совета, бывшая в кармане, остановила предприятие ухлопать меня ещё в Рыбинске! Помню, как в дежурке рыбинской Ч-Ки, в момент окончательного заарестования, солдат сказал мне: «Дело идёт о жизни человека»,– а затем вошедший, коренастый, пожилой и какой-то весь серый человек голосом привычного бойца со скотобойни спросил, всё ли готово» и затем обратился ко мне, как к предназначаемой к убою скотине: «Ну, иди...» Это он пока повёл меня в подвал. Но он же потом, как слышно, кончает за углом, в саду, «приговорённых» и там же зарывает, или ночью увозят их в больничную мертвецкую. Помню, что они были неприятно поражены, когда меня через несколько часов было решено отправить в Ярославль! Это был самый опасный момент!»

Из Рыбинска арестованного доставили в Ярославский политизолятор «Коровники», а оттуда в Москву, в особое отделение ВЧК на Лубянке. Лишь 29 января 1921 года Алексей Алексеевич был освобождён из тюрьмы и переправлен в Петроград. Так закончился последний визит Ухтомского в родной для него город.

«Аудитория Рыбинска... лежит на дорогих мне кладбищах»

Летом 1926 года Ухтомский мог ещё раз приехать в Рыбинск. Местный краевед Алексей Золотарёв, близкий друг физиолога, предложил ему выступить в Рыбинске с лекцией о доминанте. Хорошенько подумав, Алексей Алексеевич ответил вежливым отказом, причины которого изложил в письме.

«Я не очень ясно представляю себе ту рыбинскую аудиторию, перед которой мне пришлось бы сейчас говорить, – признаётся Ухтомский. – Аудитория Рыбинска, с которой мне хотелось бы говорить, частью лежит на дорогих мне кладбищах, частью задавлена «большинством», настроенным для меня чуждо, частью же не народилась. Поэтому пока я не уверен в том, чтобы было полезно говорить до конца! Об этом говорит мне сам принцип доминанты: господствующее настроение найдёт возможность питаться и на счёт чужих для себя импульсов, пока не изживёт себя в своем собственном самоутверждении».

Прошло ещё шесть десятилетий, прежде чем «господствующее настроение» изжило себя, и Советский Союз прекратил своё существование. Что касается «духа покаяния», то он до сих пор в дефиците. Зато письма Алексея Алексеевича Ухтомского теперь издаются беспрепятственно.

Александр Беляков. «Алексей Ухтомский и Рыбинск – история любви и отвращения»