Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Мы падаем в Бога, если не падаем в дьявола. И если падаем в Бога, то не упадём: падать в Бога — это лететь, а не падать. Об этом юродство...
Хранить память — не значит хранить пепел. Хранить память — это поддерживать огонь. А огонь — это жажда. Жажда подлинного...
Работа на износ — изнашивает.
Когда включаешься в измерение чужих слёз,
свои — высыхают. На время —
пока можешь нести чужое бремя.
Притча, как и сказка — это поэзия жизни. Притча повествует иносказательно о поэтическом, сокрытом в вещах мира, а поэтическое — это суть единое мира.
Поэзия — не рифмоплётство, не правила стихосложения, а разговор с Бытием. Вопрошающий всегда немножко Иов: дерзающий, имеющий онтологические основания для своего дерзания, святой и грешный в одночасье, и, главное, свято верящий в добродетельность Творца — как Авраам. Интенсивность его вопрошания предельна, и только поэтому он добывает звезду, недоступную другим, не обожжённым жаждой.
В смирение не надо рядиться, потому что в смирение человека одевает Бог. Кто обрёл истину, в том будет и нужная форма — смирение. Смирение — одежда истины. А кто самочинно рядится в одежды смирения, чтобы казаться смиренным, тот и выглядит неприглядно, и затрудняет себе восхождение к Богу.
Есть такой субъективный опыт, который объективнее всего на свете. И, кстати, в этом субъективном опыте встречались Данте и Вергилий. Вечность — измерение истины, там все встречаются в истине, а не в субъективности. Если субъективность истинна — счастье, если нет, если она чужда истине — несчастье.
Белый свет давно уж слишком стар —
как мертвец, рядящийся пред гробом,
он зачинщик чёрно-серых свар,
средь которых вечный вечно робок.
Речь — как нить Ариадны в лабиринте обыденности. Об этом слова Цветаевой «поэт издалека заводит речь, поэта далеко заводит речь». Поэт держит в руках эту ниточку и может потянуть за неё, приобщаясь и приобщая к её сообщениям. Поэт прыгает в «воду» слов, увязанных между собой законами цельности, и, перебирая слова, как бусины на чётках, мыслит не от себя, а от речи — от Слова.
Речь поэта — беседа со Словом посредством слов.
Красивые, широкие, большие —
уже скучаю. Знаю, что пора.
Хранящие сердца, умы чужие,
носители вселенского добра,
я вам спою прощальные куплеты,
им больше негде оказаться спетыми.
Услышать можно всё, что вас поёт —
идёт к вам путь, летит к вам мой полёт...
Мне нечего теперь тебе сказать.
Дороги врозь бегут,
не помня вечных слов.
Слеза готова медленней сползать,
чтоб, не спеша, катиться до основ
души, судьбы, надежды, забытья —
туда, где нет тебя, и нет меня.
Как пылинка в солнечном луче,
покружилась и на пол упала.
Что пылинка та в луче узнала?
Но и этого довольно ей для счастья,
для того, чтоб пережить ненастье.
Если не попасть однажды в Луч,
если не познать, что он певуч,
человеческое — это только страсти.
Человек желал Бога больше всего на свете, но всё никак не мог прийти к Нему. То нос один придёт, то рука, а всё остальное болтается по миру, служит всяким прелестям людским и заблуждениям. Бог видел намерения человека и помогал, но не собирал его в Себя, потому что человек сам должен собраться в Боге, чтобы стать счастливым.
У метафор иная точность, не математическая. Метафора точна сквозь - как кротовая нора. Поэзия и есть «кротовая нора»: нырнув в неё, можно оказаться в самом неожиданном месте, опережая при этом привычно текущие время и пространство, в том числе время и пространство отдельных слов.