Гости и друзья

Коль хочешь жить, то, жизнь любя,
Беги, мой милый, от себя,
Беги, мой милый, прочь бросайся,
Покинь себя, беги, спасайся.
Покинь себя, чтоб жить вовне,
Вне всяких "я", "моё" и "мне",
И вне своей болящей плоти,
Всегда мешающей в полёте.
Не брат себе ты и не друг,
Ты сам себе напасть, недуг,
Беда, смертельная угроза,
Опасная для жизни доза
Любви и муки, и тоски,
Всю душу рвущих на куски.

Ну кто не плакал по ночам?
Все плачут - взрослые и дети,
Всем трудно жить на белом свете:
И слабакам, и силачам,
И тем, кто мал, и кто велик,
И старику, и балеринке,
И даже тоненькой былинке,
Что будет смята через миг.

Говорят, что смотреть надо правде в глаза.
Но, поскольку, смотреть ей в глаза неприятно,
То зачем же так мучить себя - непонятно.
Лучше ввысь поглядеть. Там небес бирюза.
Если лезть на рожон, приставая к судьбе,
То она объяснит без лукавства и фальши,
Что покамест цветочки, а ягодки дальше.
Ну и пусть она держит сие при себе.

Весь мир состоит из малюсеньких «я».
Несметные «я» населяют планету.
Хоть целую вечность таскайся по свету,
Услышишь повсюду лишь «мой» и «моя».
Но коль повезёт, то из той пустоты,
Откуда вообще всё живое берётся,
Возникнет и грустному «я» улыбнётся
Такое родное и тёплое «ты».

Нас надо всё-таки готовить
К существованию, а то ведь
Мы растеряемся, когда
На нас обрушится беда.
Наверно, надо, чтобы кто-то
Нам показал ещё до взлёта,
Как надевать нам спасжилет
Во избежанье разных бед,
И как в дороге этой тряской
Защитной пользоваться маской,
Как через трубочку дышать,
Коль станут воздуха лишать.

А смертные вечно куда-то деваются,
А те, что остались, за них отдуваются,
Решают задачки, что не решены
И музыку черпают из тишины,
Тропинку торят, что ушедшими брошена,
И косят траву, что покуда не скошена,
По белому свету снуют и снуют,
Стремясь сохранить хоть какой-то уют.

О Господи, зачем ты нас завёл?
Ну для какой такой высокой цели?
Ты видишь, сколько с нами канители?
Твой мир без нас куда бы краше цвёл.
Ну кто ещё Тебя так "достаёт",
И теребит Тебя и окликает?
Кошачье племя, знай себе, лакает,
А птичье племя, знай себе, клюёт,
А тучи в небе, знай себе, плывут,
А дождик летний, знай себе, лепечет.
А люди мир Твой, знай себе, калечат,
Потом Тебя спасать его зовут.

Наше небо — ночная фиалка,
Синевой осенившая дом —
Вьется полночь серебряной галкой
У моста над чугунным ребром.

Наши тучи теплы, как перины,
Эта скука — удел городам...
Листопад золотой балериной
Дни и ночи летит по садам.

Наши люди забыли о чести,
Полюбили дешевый уют,
И, мечтая о призрачной мести,
Наши дети угрюмо растут.
.........................
— Вы сегодня совсем как бараны,
Дураки, подлецы, наркоманы.

Иные строятся в ряды,
Потом меняются местами.
А мне досталась роль воды
И я влюбляюсь под мостами.

Мне не знаком
ни страх,
ни нож,
Ни рыбака святого леска.
Ты пьёшь меня, потом поёшь,
А я подыгрываю плеском...

Стихотворение называется

РАССКАЗ

Актриса, бывшая красотка, на главную не тянет роль, – так некрасиво постарела и так некстати располнела, а все жеманна, как молодка, увядшая желтофиоль.
Была когда-то знаменита, была когда-то именита, а вот теперь – почти забыта, в глазах – хроническая боль.

Не называй меня никому,
Я серафим твой, легкое бремя.
Ты поцелуй меня нежно в темя,
И отпусти во тьму.

Все мы сидели в ночи без света.
Ты позабудешь мои приметы.

Да не смутит тебя сей — Бог весть! —
Вздох, всполохнувший одежды ровность.
Может ли, друг, на устах любовниц
Песня такая цвесть?

Так и иди себе с миром, словно
Мальчика гладил в хору церковном...

Дождь со снегом в раю,
Ты закутана в душу мою.
Посмотри, как намокла
у льва золотистая грива.
Полумесяц Земли
из-за тучи синеет
игриво.
Мы когда-то
катались на нём
У судьбы на краю.

Мы любили
с испугом,
лепили,
как ласточки
дом...

Это кто этот мир, этот сад
преподносит как черный квадрат –
дырку в грубой бездушной рогоже,
уверяя: никто не воскрес!
Нет ни глаз, ни ушей у небес.
Ничего у них нет. Ничесоже!

А раз так – как не рвать, не топтать,
не плевать, не хулить, не роптать,
призывая мокриц и драконов,
повторяя: никто не воскрес…
Славно здесь погулял мелкий бес,
семя в землю излил Передонов...

Нужны лишь ручка и бумага,
Чтоб обратить печаль во благо,
Чтоб превратить сию юдоль
В прозрачный звук, в диез, бемоль.
Нужна лишь белая страница,
Чтоб зло заставить потесниться.
Нужны бумага и стило,
И чтоб немного рассвело,
Позволив разглядеть во мраке
Все эти буковки и знаки.

А где же мелос? Мелос где?
Где Шуберт - тот, что на воде?
Где Моцарт - тот, что в птичьем гаме?
Какая приключилась с нами,
Вернее, с мелосом, беда?
Быть может, утекла вода,
Та, что пригодна для форели?
Стал суше лес и глуше трели?
Или в созвучии “земля”
Совсем запала нота “ля”,
Запала и звучит так глухо,
Что не улавливает ухо?
А, может, больше нет небес
Божественных, поскольку бес
Попутал всю планету нашу
И заварил такую кашу,
Что тошно нам и небесам,
И верхним нотам и басам.

Желчный, злобный, почти лежачий старик. У него в мамках
немолодая дочь. Трогает его простыню: мокро? сухо?
А на фортепьяно – старые фотографии в рамках.
С одной из них смотрит мальчик с волосами из пуха,
пятилетний, в длинных шортах на лямках,
а в руке он держит зайца плюшевого за ухо.

- Сын? – спрашивает врач скорой помощи, указывая на фото.
- Отец это мой, - вздыхает немолодая женщина. Постарела рано…
А старик костерит и ее, и медработников, и еще кого-то,
Кого он потусторонним взглядом видит с дивана.
А когда садится, смотрит в пол-оборота
и особенного ненавидит мальчика с зайцем, глядящего с фортепьяно...

Опять бренчу задумчиво на лире
О том, как ночь в саду осеннем тает,
И словно человеку в этом мире,
Опять в стихах чего-то не хватает.

А если вдруг покажется: хватает,
То в самой глубине души поэта
Тотчас же возникает и витает
Мучительный вопрос: «Стихи ли это?»

...И я слышу, как сердце цветет.
Фет

Сколько их расцветало недавно,
Словно белое море в лесу!
Теплый ветер качал их так плавно
И берег молодую красу.

Отцветает она, отцветает,
Потемнел белоснежный венок,
И как будто весь мир увядает...
Средь гробов я стою одинок.

«Мы живем, твои белые думы,
У заветных тропинок души.
Бродишь ты по дороге угрюмой,
Мы недвижно сияем в тиши...

Не рву власы и не рыдаю,
Я чувством меры обладаю.
Стараюсь книжкой не шуршать,
Чтоб тишину не нарушать.
В заботах о сердечных ранках
Стараюсь оставаться в рамках.
Но стих такой хочу родить,
Что может в душу угодить.
И, чтоб попал он в чью-то душу,
Все рамки жёсткие разрушу.

***
Я туда не хочу. Там ни света, ни лета.
Ну а здесь, если мучаюсь, то до рассвета.
А потом, как всегда, наступает рассвет,
Уверяя меня, что опасности нет,
Утешая советом: «Вставай, одевайся»,
Подбодряя дежурным: «Держись, не сдавайся».
Я на все уговоры легко поддаюсь,
И в который уж раз на земле остаюсь,
То себя за доверчивость эту ругая,
То счастливые песни всё утро слагая.

***
Под баю-бай и гули-гули
Меня невесть во что втянули,
Меня во что-то вовлекли,
Меня на что-то обрекли.
И с той поры живу и маюсь:
За что, во что понять пытаюсь.

Первее первого, первее
Адама, первенец, птенец,
Прими, не мучась, не робея
Небесной радуги венец.
Живи, дыши. Твоё рожденье,
Как наважденье, как обвал.
Тебе – снегов нагроможденье,
Тебе – листвы осенней бал,
И птичьи песни заревые,
И соло ливня на трубе,
И все приёмы болевые,
Что испытают на тебе.

Не знаю, что вам посоветовать,
Друзья мои, и чем помочь.
Я лишь могу помочь вам сетовать,
Могу поплакаться помочь.
Могу составить вам компанию,
Чтоб вместе с вами попенять -
Кому? Наверно, мирозданию
На то, что боли не унять,
На то, что бедами усеяно
Земное дно, и спасу нет,
И мироздание рассеянно
На темноту меняет свет.

Есть в мире Запад, есть Восток,
А между ними, как мессия,
На отведённый Богом срок
Распята ты, моя Россия.

Одна война не улеглась,
Уже другая ладит се́ти.
По братской пуле между глаз
Нас узнаю́т на этом свете.

Господь, вопрос мой разреши,
Он вызывает опасенье:
Что, если Родины спасенье —
В спасеньи собственной души?

А я грешу, хоть в том и каюсь,
Но при раскладе при таком
Не я ли, Господи, являюсь
Отчизны собственной врагом?!

Александру Сергеичу хорошо!
Ему прекрасно!
Гудит мельничное колесо,
боль угасла,

баба щурится из избы,
в небе — жаворонки,
только десять минут езды
до ближней ярмарки.

У него ремесло первый сорт
и перо остро.
Он губаст и учен как черт,
и все ему просто...