Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Кто мыслит, тот и ошибается. Запрет на ошибку — это запрет на мышление.
Человек похож на скворечник — он обретает свой подлинный смысл, лишь когда в нём поселится птица.
С ангелом поведёшься, от ангела наберёшься.
Непонимание непониманию — рознь. Можно что-то не понимать, а можно не хотеть понимать — это надо различать и в себе, и в другом.
Тот, кто не хочет понимать, совершенно глух к аргументам. Даже самым убедительным. Он искренне их не понимает, но именно потому, что не настроен понимать.
Всякий гений умён умом Луча и глуп своей глупостью — это неизбежность.
Человек отличается от животных не только возможностью и способностью стать богом, но и возможностью, способностью перестать быть человеком.
Человек течёт туда, куда стремится и становится тем, куда течёт.
Мы все — дураки, потому считающие себя умными — дураки в квадрате. Дурак же, понявший, что он — дурак, уже дурак лишь наполовину, ибо вторая его половина встала на путь ума. Путь ума — это путь не знания, а незнания, бесконечное взыскание ума.
Чтобы начать говорить, надо перестать болтать. Но как только соберёшься говорить, непременно начнёшь болтать. Говорение — это молчание, и оно у каждого своё. Молчание — своё, а не говорение...
Мы падаем в Бога, если не падаем в дьявола. И если падаем в Бога, то не упадём: падать в Бога — это лететь, а не падать.
Не надо очеловечивать животных. Эта расхожая формула требует пояснения, потому что в одном случае она верна, в другом случае — ложна, и, как правило, понимается она, к сожалению, ложно. Дело в том, что очеловечивать — качество человечности. Об этом свидетельствует вся культура. Очеловечивая, очеловечиваемся. Так же и расчеловечивая, расчеловечиваемся...
Голуби — постовые наших улиц. Кто им платит зарплату за то, что с утра до вечера они ищут в нас человека?
* * *
Струями ливня художник смывает мир со своих полотен.
По стёклам течёт уныние наше и страхи.
Остывает пожар страстей на время дождя.
Гроза озаряет промокшего пса нашей жизни.
Человек смотрит на пейзаж за окном электрички...
Человечность - это такой большой и мягкий «слон», размером со Вселенную, которого хотят запихнуть в коробочку, размером с игольное ушко. Духовный перевёртыш получается - это и будет дело Антихриста. Спросите остеопата каково будет этому «слону» в такой несоразмерной «коробочке». Выживет ли слон?
Осенние цветы похожи на героев —
природе вопреки цветут и планы строят.
Зима им нипочём, не думают о смерти,
но шлют весны привет осенней круговерти.
И пусть не суждено цветам их стать плодами,
весна в них говорит: «Приду за холодами!».
Осенние цветы — улыбка на прощанье,
надежда красоты и солнца обещание.
Глядят во все глаза, раскрывшись — не боятся!
Для них важней всего цветами состояться.
Уныло всё вокруг, а в них — процесс обратный,
и кажется при них зима невероятной.
Я для кого-то, может быть, еда:
как рыба или птица.
И что с того, что для меня беда,
едой его осуществиться.
Стремится жить всё то, что ем и я —
но без еды я умираю.
Себе еда — лишь грань небытия
или еды тропинка к раю?
Еда — всегда кому-нибудь беда,
беда, порой, кому-нибудь еда...
Я, как тот умирающий, радуюсь каждой травинке,
мне нескучно вдвоём с малым цветиком: в малом горшке
он живёт свою жизнь, бесконечному друг по-старинке,
и хранит, как пароль, бесконечную песнь в корешке.
Я, как тот умирающий, всё, что есть, понимаю иначе —
мне неведом покой тех, кто верит в себя без причин.
Вознесением в плач я отныне навеки означена,
и на па́ру с цветком мы о главном протяжно молчим.
Птицам горсть зерна —
скаредный откуп,
так молчанье покупает совесть,
выжить чтобы.
Неизбежен подкуп:
пишем сердцу лживенькую повесть.
А иначе правда нас разрушит,
правда нас поставит на колени.
Легче верить в ложь —
мы в ней радушны —
поколение за поколением.
— Тюльпан, ответь, зачем ты нежен? —
цветку сказал кирпич-сосед. —
Я твёрд, как камень и небрежен
в таких делах как солнца свет.
А ты страдаешь постоянно лишь потому,
что сам дурак.
Тюльпан признался:
— Ах, пустяк — мои страданья,
если солнце
свои мне знаки подаёт.
И даже листик не падёт,
пока судьба его —
быть нужным. Не разглагольствуя
натужно....
— И я им нужен, дурень! Правда ль
ты стать не хочешь кирпичом?..
Ветви деревьев целую, как руки любимых —
искренний сок их шумит неизменной заботой.
Листья-ладошки готовы для ветров игривых,
ластятся к путнику, что неизбывным измотан.
Вечное кажется временным рядом с живыми —
выше деревьев взлетают лишь птицы да крыши...
«Привет-привет», — мне машет лист кленовый.
«Привет-привет», — молчу ему в ответ,
и он смущается, как будто поцелован,
и восторгается, как будто бы воспет.
Ладошка листика сродни ладошке друга —
она играет на ветру со мной.
Вмиг согревается прохладная округа,
и наступает день творения восьмой.
Ветви деревьев целую, как руки любимых —
искренний сок их шумит неизменной заботой.
Листья-ладошки готовы для ветров игривых,
ластятся к путнику, что неизбывным измотан.
Вечное кажется временным рядом с живыми —
выше деревьев взлетают лишь птицы да крыши.
Здесь небеса предстают неизменно жилыми —
весь горизонт щедро бисером истины вышит...
Деревьями-нервами слушает небо старушка Земля,
ветвистые судьбы о чём-то кому-то спешат сообщить.
И внемлет беспечное синее небо тревожным стеблям,
что тянут сквозь землю живительной влажности нить.
Угрюмые сумерки свет не отнимут небесно-земной,
деревья и травы сокроют секреты открытых дорог.
Цветы, как солдаты стоят нерушимой стеной
и держат высоты, пока не настанет их срок.
Что-то высказать — это счастье!
Словом мир земной очарован —
как же трудно мычать коровам,
лаять псам и кудахтать курам...
Мы от них отличны структурой,
именуемой ипостасью.
Но глаза у животных — наши:
жизнь мы пьём из единой чаши.
Белый лист на рыжее отчаянье
снегом лёг и грезит чистотой.
Знает — за осенними печалями
снег придёт морозами честной.
Зимний лист — всегда уходит летним,
седина — его второе Я.
Он как лист мне кажется бессмертным,
павшим на исходе октября.