Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Мысль — поют в сердце (мышление), и только из личного опыта её можно спеть. Дискретность мысль обретает посредством слов — так она усваивается (присваивается — по частям) человеческим умом, но сама она — целостна, непрерывна, как поэзия (всё и сразу).«Всё нерассказанное — непрерывно», — сказала Цветаева. «Мышление обще у всех», — говорит Гераклит.
Счастье — такая штука, которая должна храниться высоко — т.е. на таком бытийном этаже, куда ничто низменное (ни моё, ни чужое) не в состоянии дотянуться.
Во Христа зовут — Христом.
Единственный способ светить другим — светиться навстречу Свету.
Странно, что некоторые вступают в сговор с диаволом, надеясь «заговорить ему зубы» и получить поблажки. Это в принципе невозможно — по природе вещей. Особенно странно, когда на это рассчитывают как бы верующие люди. Диавол жестоко посмеётся над ними. Спастись отступничеством — невозможно.
Автора через тексты понимать проще, чем лично.
Мы, люди, слишком разные — лично. А текст, настоящий текст — свидетель, говорящий сердцу. Он свидетельствует о своём авторе правдиво. Текст — как мост, он между автором и Богом, между автором и реальностью, между автором и читателем, между автором и судьбой. Текст не тождественен автору, но свидетельствует об авторе.
Поэтический ответ всегда единственный. Он не приходит повторно без реального вопрошания, а реальное, бытийное, вопрошание всегда единично, ибо исчезает после получения ответа. Хула на Духа Святого — это игнорирование, попрание поэтического ответа, когда тебе дано знать, но ты игнорируешь это знание и действуешь по-своему ветхому разумению.
Каждый человек — своя культура, а в итоге — своё бытие. При том, что Бытие, как и Мышление обще у всех.
Не надо очеловечивать животных. Эта расхожая формула требует пояснения, потому что в одном случае она верна, в другом случае — ложна, и, как правило, понимается она, к сожалению, ложно. Дело в том, что очеловечивать — качество человечности. Об этом свидетельствует вся культура. Очеловечивая, очеловечиваемся. Так же и расчеловечивая, расчеловечиваемся...
Голуби — постовые наших улиц. Кто им платит зарплату за то, что с утра до вечера они ищут в нас человека?
* * *
Струями ливня художник смывает мир со своих полотен.
По стёклам течёт уныние наше и страхи.
Остывает пожар страстей на время дождя.
Гроза озаряет промокшего пса нашей жизни.
Человек смотрит на пейзаж за окном электрички...
Человечность - это такой большой и мягкий «слон», размером со Вселенную, которого хотят запихнуть в коробочку, размером с игольное ушко. Духовный перевёртыш получается - это и будет дело Антихриста. Спросите остеопата каково будет этому «слону» в такой несоразмерной «коробочке». Выживет ли слон?
Осенние цветы похожи на героев —
природе вопреки цветут и планы строят.
Зима им нипочём, не думают о смерти,
но шлют весны привет осенней круговерти.
И пусть не суждено цветам их стать плодами,
весна в них говорит: «Приду за холодами!».
Осенние цветы — улыбка на прощанье,
надежда красоты и солнца обещание.
Глядят во все глаза, раскрывшись — не боятся!
Для них важней всего цветами состояться.
Уныло всё вокруг, а в них — процесс обратный,
и кажется при них зима невероятной.
Я для кого-то, может быть, еда:
как рыба или птица.
И что с того, что для меня беда,
едой его осуществиться.
Стремится жить всё то, что ем и я —
но без еды я умираю.
Себе еда — лишь грань небытия
или еды тропинка к раю?
Еда — всегда кому-нибудь беда,
беда, порой, кому-нибудь еда...
Я, как тот умирающий, радуюсь каждой травинке,
мне нескучно вдвоём с малым цветиком: в малом горшке
он живёт свою жизнь, бесконечному друг по-старинке,
и хранит, как пароль, бесконечную песнь в корешке.
Я, как тот умирающий, всё, что есть, понимаю иначе —
мне неведом покой тех, кто верит в себя без причин.
Вознесением в плач я отныне навеки означена,
и на па́ру с цветком мы о главном протяжно молчим.
Птицам горсть зерна —
скаредный откуп,
так молчанье покупает совесть,
выжить чтобы.
Неизбежен подкуп:
пишем сердцу лживенькую повесть.
А иначе правда нас разрушит,
правда нас поставит на колени.
Легче верить в ложь —
мы в ней радушны —
поколение за поколением.
— Тюльпан, ответь, зачем ты нежен? —
цветку сказал кирпич-сосед. —
Я твёрд, как камень и небрежен
в таких делах как солнца свет.
А ты страдаешь постоянно лишь потому,
что сам дурак.
Тюльпан признался:
— Ах, пустяк — мои страданья,
если солнце
свои мне знаки подаёт.
И даже листик не падёт,
пока судьба его —
быть нужным. Не разглагольствуя
натужно....
— И я им нужен, дурень! Правда ль
ты стать не хочешь кирпичом?..
Ветви деревьев целую, как руки любимых —
искренний сок их шумит неизменной заботой.
Листья-ладошки готовы для ветров игривых,
ластятся к путнику, что неизбывным измотан.
Вечное кажется временным рядом с живыми —
выше деревьев взлетают лишь птицы да крыши...
«Привет-привет», — мне машет лист кленовый.
«Привет-привет», — молчу ему в ответ,
и он смущается, как будто поцелован,
и восторгается, как будто бы воспет.
Ладошка листика сродни ладошке друга —
она играет на ветру со мной.
Вмиг согревается прохладная округа,
и наступает день творения восьмой.
Ветви деревьев целую, как руки любимых —
искренний сок их шумит неизменной заботой.
Листья-ладошки готовы для ветров игривых,
ластятся к путнику, что неизбывным измотан.
Вечное кажется временным рядом с живыми —
выше деревьев взлетают лишь птицы да крыши.
Здесь небеса предстают неизменно жилыми —
весь горизонт щедро бисером истины вышит...
Деревьями-нервами слушает небо старушка Земля,
ветвистые судьбы о чём-то кому-то спешат сообщить.
И внемлет беспечное синее небо тревожным стеблям,
что тянут сквозь землю живительной влажности нить.
Угрюмые сумерки свет не отнимут небесно-земной,
деревья и травы сокроют секреты открытых дорог.
Цветы, как солдаты стоят нерушимой стеной
и держат высоты, пока не настанет их срок.
Что-то высказать — это счастье!
Словом мир земной очарован —
как же трудно мычать коровам,
лаять псам и кудахтать курам...
Мы от них отличны структурой,
именуемой ипостасью.
Но глаза у животных — наши:
жизнь мы пьём из единой чаши.
Белый лист на рыжее отчаянье
снегом лёг и грезит чистотой.
Знает — за осенними печалями
снег придёт морозами честной.
Зимний лист — всегда уходит летним,
седина — его второе Я.
Он как лист мне кажется бессмертным,
павшим на исходе октября.