Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Кто мыслит, только опираясь на авторитеты, тот не мыслит вообще. Пристрастие к авторитетам — это вместомышление.
Часто люди — более звери, чем звери.
Мы падаем в Бога, если только не падаем в дьявола. И если падаем в Бога, то не упадём: падать в Бога — это лететь, а не падать.
Юродство — про это...
Бог выходит навстречу первым и приходит к человеку раньше, чем человек приходит к себе. Бог ближе к нам, чем мы сами к себе.
Конец мира — это развод с истиной. Без брачных отношений с ложью конец мира невозможен.
Зрячие — видят, а злые — ненавидят.
Падать можно по-разному, и стоять можно по-разному. Ни то, ни другое само по себе ни о чём не говорит.
Полёт дороже птицы — для птицы, это и делает птицу птицей...
В человеке остаётся действующим только то, что в нём работает, чем он пользуется в своей жизни, что в нём актуализировано. Не действующее — т.е. ненужное — отваливается: хвост это, совесть или душа в данном случае неважно (принцип экономии энергии срабатывает).
Христос есть Мысль, когда люди говорят сами по себе, от себя, они просто болтают.
Не надо очеловечивать животных. Эта расхожая формула требует пояснения, потому что в одном случае она верна, в другом случае — ложна, и, как правило, понимается она, к сожалению, ложно. Дело в том, что очеловечивать — качество человечности. Об этом свидетельствует вся культура. Очеловечивая, очеловечиваемся. Так же и расчеловечивая, расчеловечиваемся...
Голуби — постовые наших улиц. Кто им платит зарплату за то, что с утра до вечера они ищут в нас человека?
* * *
Струями ливня художник смывает мир со своих полотен.
По стёклам течёт уныние наше и страхи.
Остывает пожар страстей на время дождя.
Гроза озаряет промокшего пса нашей жизни.
Человек смотрит на пейзаж за окном электрички...
Человечность - это такой большой и мягкий «слон», размером со Вселенную, которого хотят запихнуть в коробочку, размером с игольное ушко. Духовный перевёртыш получается - это и будет дело Антихриста. Спросите остеопата каково будет этому «слону» в такой несоразмерной «коробочке». Выживет ли слон?
Осенние цветы похожи на героев —
природе вопреки цветут и планы строят.
Зима им нипочём, не думают о смерти,
но шлют весны привет осенней круговерти.
И пусть не суждено цветам их стать плодами,
весна в них говорит: «Приду за холодами!».
Осенние цветы — улыбка на прощанье,
надежда красоты и солнца обещание.
Глядят во все глаза, раскрывшись — не боятся!
Для них важней всего цветами состояться.
Уныло всё вокруг, а в них — процесс обратный,
и кажется при них зима невероятной.
Я для кого-то, может быть, еда:
как рыба или птица.
И что с того, что для меня беда,
едой его осуществиться.
Стремится жить всё то, что ем и я —
но без еды я умираю.
Себе еда — лишь грань небытия
или еды тропинка к раю?
Еда — всегда кому-нибудь беда,
беда, порой, кому-нибудь еда...
Я, как тот умирающий, радуюсь каждой травинке,
мне нескучно вдвоём с малым цветиком: в малом горшке
он живёт свою жизнь, бесконечному друг по-старинке,
и хранит, как пароль, бесконечную песнь в корешке.
Я, как тот умирающий, всё, что есть, понимаю иначе —
мне неведом покой тех, кто верит в себя без причин.
Вознесением в плач я отныне навеки означена,
и на па́ру с цветком мы о главном протяжно молчим.
Птицам горсть зерна —
скаредный откуп,
так молчанье покупает совесть,
выжить чтобы.
Неизбежен подкуп:
пишем сердцу лживенькую повесть.
А иначе правда нас разрушит,
правда нас поставит на колени.
Легче верить в ложь —
мы в ней радушны —
поколение за поколением.
— Тюльпан, ответь, зачем ты нежен? —
цветку сказал кирпич-сосед. —
Я твёрд, как камень и небрежен
в таких делах как солнца свет.
А ты страдаешь постоянно лишь потому,
что сам дурак.
Тюльпан признался:
— Ах, пустяк — мои страданья,
если солнце
свои мне знаки подаёт.
И даже листик не падёт,
пока судьба его —
быть нужным. Не разглагольствуя
натужно....
— И я им нужен, дурень! Правда ль
ты стать не хочешь кирпичом?..
Ветви деревьев целую, как руки любимых —
искренний сок их шумит неизменной заботой.
Листья-ладошки готовы для ветров игривых,
ластятся к путнику, что неизбывным измотан.
Вечное кажется временным рядом с живыми —
выше деревьев взлетают лишь птицы да крыши...
«Привет-привет», — мне машет лист кленовый.
«Привет-привет», — молчу ему в ответ,
и он смущается, как будто поцелован,
и восторгается, как будто бы воспет.
Ладошка листика сродни ладошке друга —
она играет на ветру со мной.
Вмиг согревается прохладная округа,
и наступает день творения восьмой.
Ветви деревьев целую, как руки любимых —
искренний сок их шумит неизменной заботой.
Листья-ладошки готовы для ветров игривых,
ластятся к путнику, что неизбывным измотан.
Вечное кажется временным рядом с живыми —
выше деревьев взлетают лишь птицы да крыши.
Здесь небеса предстают неизменно жилыми —
весь горизонт щедро бисером истины вышит...
Деревьями-нервами слушает небо старушка Земля,
ветвистые судьбы о чём-то кому-то спешат сообщить.
И внемлет беспечное синее небо тревожным стеблям,
что тянут сквозь землю живительной влажности нить.
Угрюмые сумерки свет не отнимут небесно-земной,
деревья и травы сокроют секреты открытых дорог.
Цветы, как солдаты стоят нерушимой стеной
и держат высоты, пока не настанет их срок.
Что-то высказать — это счастье!
Словом мир земной очарован —
как же трудно мычать коровам,
лаять псам и кудахтать курам...
Мы от них отличны структурой,
именуемой ипостасью.
Но глаза у животных — наши:
жизнь мы пьём из единой чаши.
Белый лист на рыжее отчаянье
снегом лёг и грезит чистотой.
Знает — за осенними печалями
снег придёт морозами честной.
Зимний лист — всегда уходит летним,
седина — его второе Я.
Он как лист мне кажется бессмертным,
павшим на исходе октября.