О природе

Грач — силач

Грач — силач:
в сраженьи с ветром
силе бури дал отпор,
принял грудью
всё, что вторглось
шумно в города простор.

Грач — силач!
Откуда сила?
Грач! А смелость — не грача,
смелость — как у силача.

«Не надо очеловечивать животных»? Или всё-таки надо?

Не надо очеловечивать животных. Эта расхожая формула требует пояснения, потому что в одном случае она верна, в другом случае — ложна, и, как правило, понимается она, к сожалению, ложно. Дело в том, что очеловечивать — качество человечности. Об этом свидетельствует вся культура. Очеловечивая, очеловечиваемся. Так же и расчеловечивая, расчеловечиваемся...

Птица на перроне

Голуби — постовые наших улиц. Кто им платит зарплату за то, что с утра до вечера они ищут в нас человека?

*  * *

Струями ливня художник смывает мир со своих полотен. 
По стёклам течёт уныние наше и страхи. 
Остывает пожар страстей на время дождя. 
Гроза озаряет промокшего пса нашей жизни. 
Человек смотрит на пейзаж за окном электрички...

О людях-клумбах, слонах и бронетранспортёрах... Подборка зарисовок

Человечность - это такой большой и мягкий «слон», размером со Вселенную, которого хотят запихнуть в коробочку, размером с игольное ушко. Духовный перевёртыш получается - это и будет дело Антихриста. Спросите остеопата каково будет этому «слону» в такой несоразмерной «коробочке». Выживет ли слон?

Осенние цветы похожи на героев...

Осенние цветы похожи на героев —
природе вопреки цветут и планы строят.
Зима им нипочём, не думают о смерти, 
но шлют весны привет осенней круговерти.
И пусть не суждено цветам их стать плодами,
весна в них говорит: «Приду за холодами!».

Осенние цветы — улыбка на прощанье,
надежда красоты и солнца обещание.
Глядят во все глаза, раскрывшись — не боятся!
Для них важней всего цветами состояться.
Уныло всё вокруг, а в них — процесс обратный,
и кажется при них зима невероятной.

Листья обрывает ветер злобно...

Листья обрывает ветер злобно —
кто его обидел в час осенний?
Ветви гнутся, листьям неудобно
падать в ноги слишком откровенно.

Осень бродит меж дерев, сутулясь —
принимает подать золотую.
Травы церемонные шатнулись,
подставлясь ветра поцелуям.

Существую! — говорит забвение
всем, кто жалуется на жестокость ветра.
Вновь порыв — ещё одно сражение:
осени добыча будет щедрой.

Солнце-лейка поливает город...

Солнце-лейка поливает город
не дождём, а светом и теплом —
запотевших душ незримый холод
тает, как мороженого ком.

Летняя простуда уступает
скромному осеннему огню:
каждый пеший в солнце утопает.
Я, как голубь в стае, гомоню

с лучиками — братьями по крови,
небу шлю свой радостный «курлык».
Листьев ткань становится багровей,
предвкушая журавлиный крик.

Осеннее

А у природы настроение осеннее —
ей надоели летние фантазии,
и у погоды дождевое обострение,
скрывающее лиц многообразие.

Привычка жить не беспокоит совесть,
хоть надоедлива порой не в меру.
Обычай говорит, что всё — не внове:
живя вчерашним, в завтрашнее веруй.

Желтеют листья, ожидая осень —
до срока меркнут сны ветвей уставших
(не все дождутся веселящих вёсен).
Готовность умереть — надежда ставших...

Еда и беда

Я для кого-то, может быть, еда:
как рыба или птица.
И что с того, что для меня беда,
едой его осуществиться.
Стремится жить всё то, что ем и я —
но без еды я умираю.
Себе еда — лишь грань небытия
или еды тропинка к раю?

Еда — всегда кому-нибудь беда,
беда, порой, кому-нибудь еда...

На па́ру с цветком

Я, как тот умирающий, радуюсь каждой травинке, 
мне нескучно вдвоём с малым цветиком: в малом горшке
он живёт свою жизнь, бесконечному друг по-старинке,
и хранит, как пароль, бесконечную песнь в корешке.

Я, как тот умирающий, всё, что есть, понимаю иначе —
мне неведом покой тех, кто верит в себя без причин.
Вознесением в плач я отныне навеки означена,
и  на па́ру с цветком мы о главном протяжно молчим.

Топот листьев по мостовой...

Топот листьев по мостовой.
Догоняют? Нет, просто пляшут
танец жёлтый — уже сухой:
не дождались осенней гуаши.

В пыльном вихре кружит хоровод
незаметную старость природы,
пока пляску не оборвёт
встреча с дворником рыжебородым.

Птицам горсть зерна — скаредный откуп...

Птицам горсть зерна — 
             скаредный откуп,
так молчанье покупает совесть,
выжить чтобы. 
             Неизбежен подкуп:
пишем сердцу лживенькую повесть.
А иначе правда нас разрушит,
правда нас поставит на колени.
Легче верить в ложь — 
             мы в ней радушны —
поколение за поколением.

Хромая лошадь

Хромая лошадь, ну и пусть хромая —
зато везёт доспехи для других.
Когда иные гневом громыхают,
она в пути с дарами для глухих.

Неблагодарное над нею вьётся
мошкой и комарами: мол, терпи;
а лошадь, хоть споткнётся — улыбнётся,
и птицей вдруг вспорхнёт среди степи.

Хромая лошадь — всё равно ведь лошадь,
она порой летит быстрее лани.
Когда ж дорога выдастся хорошая,
она и песню может загорланить.

Тюльпан и кирпич

— Тюльпан, ответь, зачем ты нежен? — 
цветку сказал кирпич-сосед. — 
Я твёрд, как камень и небрежен
в таких делах как солнца свет.
А ты страдаешь постоянно лишь потому,
что сам дурак.
Тюльпан признался:
— Ах, пустяк — мои страданья, 
если солнце 
свои мне знаки подаёт.
И даже листик не падёт,
пока судьба его —
быть нужным. Не разглагольствуя 
натужно....
— И я им нужен, дурень! Правда ль
ты стать не хочешь кирпичом?..

То ли дождь, то ли снег...

То ли дождь, то ли снег, 
то ли свет и смех 
чьих-то будущих жизней 
летит в глаза. 

По зажмуренным векам 
мгновений бег 
дуновений капризней: 
вперёд — назад. 

Ветер будущих странствий, 
как солнца блик 
семенами растений 
ко мне приник...

Сложили головы, как люди, тополя...

Сложили головы, как люди, тополя;
берёзки полегли на поле боя —
никто не слышит как обрубки их скулят,
как листья, отмирая, воют.

Старушка плачется: «И что они творят?
У нас была повсюду травка...»
Теперь оденут двор в асфальтовый наряд —
природе подобает правка.

И сомневаться в этом вроде не с руки,
но стон в ушах моих откуда?
Чей плач и зов? Деревья или старики
взывают не терять рассудок?

Тематическая подборка «Ветви деревьев целую, как руки любимых...»

Ветви деревьев целую, как руки любимых —
искренний сок их шумит неизменной заботой.
Листья-ладошки готовы для ветров игривых,
ластятся к путнику, что неизбывным измотан.

Вечное кажется временным рядом с живыми —
выше деревьев взлетают лишь птицы да крыши...

«Привет-привет», — мне машет лист кленовый...

«Привет-привет», — мне машет лист кленовый.
«Привет-привет», — молчу ему в ответ,
и он смущается, как будто поцелован,
и восторгается, как будто бы воспет.
Ладошка листика сродни ладошке друга —
она играет на ветру со мной.
Вмиг согревается прохладная округа,
и наступает день творения восьмой.

Ветви деревьев целую, как руки любимых...

Ветви деревьев целую, как руки любимых —
искренний сок их шумит неизменной заботой.
Листья-ладошки готовы для ветров игривых,
ластятся к путнику, что неизбывным измотан.

Вечное кажется временным рядом с живыми —
выше деревьев взлетают лишь птицы да крыши.
Здесь небеса предстают неизменно жилыми —
весь горизонт щедро бисером истины вышит...

Деревьями-нервами слушает небо старушка Земля...

Деревьями-нервами слушает небо старушка Земля,
ветвистые судьбы о чём-то кому-то спешат сообщить.
И внемлет беспечное синее небо тревожным стеблям,
что тянут сквозь землю живительной влажности нить.

Угрюмые сумерки свет не отнимут небесно-земной,
деревья и травы сокроют секреты открытых дорог.
Цветы, как солдаты стоят нерушимой стеной
и держат высоты, пока не настанет их срок.

Царственные

У Солнца — тоже корона,
оно, как царственный инок,
лоскутик света из нимба 
в окошко утра бросает.

Лучами тьму растерзает,
как лев — ведь грива игрива
у Солнца. Светится крона,
и липа в золоте скромном
царит на углу дома.

А я люблю, когда светло и грустно...

А я люблю, когда светло и грустно,
когда в заснеженном окне - мороз,
и в росчерке, оставленном искусно,
сверкает тайна миру странных грёз.

Когда подружки, белые снежинки -
под инеем прекрасные вдвойне -
не победили в гордом поединке,
в них близость чуда видится полней.

Что-то высказать...

Что-то высказать — это счастье!
Словом мир земной очарован —
как же трудно мычать коровам,
лаять псам и кудахтать курам...
Мы  от них отличны структурой,
именуемой ипостасью.
Но глаза у животных — наши:
жизнь мы пьём из единой чаши.

Белый лист на рыжее отчаянье...

Белый лист на рыжее отчаянье
снегом лёг и грезит чистотой.
Знает — за осенними печалями
снег придёт морозами честной.
Зимний лист — всегда уходит летним,
седина — его второе Я.
Он как лист мне кажется бессмертным,
павшим на исходе октября.