Вонмем!

Спасется ли дурак? 

Спасется ли дурак? 
Возможно. Раньше умного,
ведь ум людской — пустяк,
ужимка старца шумного.

Всяк, кто умён, теперь
спастись и не надеется,
хоть приоткрыта дверь,
но умному не верится.

Обычай — давний враг,
цепляется за прошлое.
Во снах царит чудак,
что ищет в зле хорошее...

Народ — чудак...

Народ не спит — по-богатырски дремлет,
пока настанет время молча ждёт.
Но в этой дрёме он помалу крепнет,
хоть думой сонной, сказочной живёт.

Народ — чудак, ему недаром снится
беда, что за добычей приползла:
он на беду, как на змею не злится,
лишь песней заслоняется от зла.

Далёкий лес шумит ему навстречу,
нашёптывая правды словеса.
В его глазах уже стоит Предтеча,
ведь жизни многих лягут на веса...

Мой русский мир, мой русский дом...

Мой русский мир, мой русский дом
хранит меня и всех, кто в нём.
Мой русский сад, цвети вовек,
чтоб во Христе цвёл человек.
Мой русский дом, мой русский сад
тебе служить всяк русский рад.
Здесь от зари и до зари
рождались боги — не цари.
Где русский вдох, и выдох там,
идём за Русью по пятам.
Идём за светом для побед,
без страха входим в море бед:
а вдруг расступится оно,
и мир падет на Божье дно.

Кто тебя обессилил, Россия?

Россия уходит на небо,
Попробуй её удержи.
Н.Зиновьев

Кто тебя обессилил, Россия?
Кто тебя обесценил — не мы ли?
Кто тебя воскресит? Может, Бог —
люди врут, подгоняя итог

под ответы о правде свои.
Но кричат от любви воробьи
к той земле, что Россией звалась
и на небо теперь собралась.

Сеем силу, и мужество всходит —
вновь Христос по земле русской бродит...

Вонмем!

Мне хочется, чтоб родилась Россия
в тех душах, что забылись без неё,
чтоб кончилась вранья анестезия
и разлетелось кривды вороньё.

Мечте не сбыться, видимо — я знаю
как холод уст убийственен для глаз.
Зло врущие во лжи подозревают
и падают в слепой души экстаз.

Порочный круг замкнётся слишком скоро —
никто не сможет удержать поток,
швыряя небу яблоко раздора
и рыща пальцами, чтобы взвести курок...

Война

Все неправы или же все правы?
Нет, не так спросить у Бога надо.
Кто нарушил Божьи переправы?
Кто увёл из дома Божье стадо?

Мы вопим: «Будь проклята война!», 
да она и так, конечно, проклята. 
Продана страна, совесть сожжена,
и реальность клеветами вогнута.

Вытаращив глаз, горбимся виной,
и другой зажмурен, кривды ради.
Господи, прости — будь для нас стеной:
враг внутри и спереди, и сзади...

Когда темно ...

Когда темно 
и ничего не видно 
глазам,
я верю лишь слезам
души —
у совести прошу совета,
ищу ответы.

И свет в моём окне
всё тот же,
что и свет в глазах 
другого...

Посеять тишину в минуту взрыва...

Елене Бойченко
Посеять тишину в минуту взрыва,
страдающему миру дать покой,
и продвигаться тихо, молчаливо
в прибежище небесных — дом иной.

Раскатисто болит душа соседа,
играют тени пагубой земли  —
нездешние придут рыдать по следу
чужих кровей. Чтоб скорби отлегли,

никто не станет слушать голос рая,
услышав ад в сокровищнице чувств...

Если падает небо...

Я знаю как падает мысль и душа,
подобно листу — если руку приложит палач.
Жестокая жёсткость бездушных людей
не знает границ — она вечна. И вечен Бог.
Всё, что есть — вечно, и вечно не будет того,
чего не было. Оглянуться не сможешь,
но сила движения будет двигать вперёд
всё, что было когда-то мыслью...

Плохая игра

Играя по правилам сатаны,
так просто лишиться души и страны.
И неба, и жизни — обычен дурман:
заблудший до смерти обманами пьян.

Сила петь, когда молчит природа...

Сила петь, когда молчит природа —
щедрый дар небес на случай ада.
Помнится, уже был кто-то продан,
выхвачен из дома или сада...
Рабство злу всегда глядит на птицу —
вдруг чирикнет что-то против силы.
Кто мечтает светом засветиться,
не пойдёт в бездушную могилу.
Ложь не любит тех, в ком небо дышит —
незачем дышать, пора забыться,
не гляди куда-то выше крыши:
зло не хочет, чтоб летали птицы.

Пунктирный рай

Пунктирный след, никем он не указан —
как свет пролит на многие пути,
он для безумных — безрассудный казус,
для сверхактивных — безнадёжно тих.

Пунктирный рай, вселись в мои дороги! —
я слышу зов твой ранами своими.
Не дай брести по тропам зоологии 
всем, кто храним лучами световыми.

Откуда роскошь жизни среди ада?
Но без неё не выжить нам, нездешним,
раз человек небесный на дом задан,
а в мире торжествует только внешний.

Поросли сорняками

Поросли сорняками души,
реки совести стали сушей,
слёзы пресные, соль ушла в омлет —
вновь в безумие человек одет.
И волчица посторонится,
видя как убивают птиц своих.
Люди-люди, нет вам и имени,
раз смогли на булыжник выменять
дар бесценный в себе Христа носить:
у чертей смешно жизни хлеб просить.

У отчаянья красивые глаза ...

У отчаянья красивые глаза —
зов не рвётся с ним в чужие небеса,
боль не плачет о себе среди чужих,
крик надежды на других уже затих.

У отчаянья прекрасный макияж —
красота его для стаи воронья
словно рай застывший посреди руин.
Горечь сердца — тайне счастья на помин.

У отчаянья весёлые глаза,
но с весёлостью такой прожить нельзя.
Знай, свободно и легко идёт ко дну
тот, кого смертельный ад вполне согнул.

Расслоились на касты и думаем «вот заживём!»...

Расслоились на касты и думаем «вот заживём!»,
против каждого каждый построил свой каменный дом,
против ближнего ближний отчаянно ставит забор,
сквозь заборы свободны ходить лишь святой или вор.

Тот и этот — не наши, не вхожи ни в касту, ни в дом,
потому что опасны. Ну как мы при них заживём?
Тот и тот отнимает, любить лишь себя не дают.
Но святому всегда мы готовы дать пищу, приют...

Пусть докажет, конечно, сначала, что он не бандит...

Это правда, которая знает себя и границы...

Это правда, которая знает себя и границы,
управляет крылом оперившейся в ужасе птицы.
Нескончаемой дрожью, растущей травою  — вот перья! — 
пролагались пути сквозь пустые людские поверья.
Перья стайкой летают на выбранной мужеством птице
и встречают полёт как тайные сердца зарницы.

Вопреки

Вопреки — под дулом чужого гнева,
вопреки — как будто бы жизнью не был,
вопреки — это сущие пустяки —
доставая до дна слепой реки,
расправлять берега уставшей неги,
согревать ледники и горя снеги.
Вопреки, вопреки, всегда вопреки
дышат все, кто небом своим крепки.

Преступник

Жить небом —
грех,
и жить землёю —
грех,
не зная меры:
всё превышает
глупый человек,
живя без веры.
Всё превозносит
слабый человек,
живя без Бога:
путь преступлений
и грехов —
его дорога.
И преступление себя
— последний подвиг
того,
кто к благу бытия
большой охотник.

Когда споются все, кто петь не может...

Когда споются все, кто петь не может —
настанет ночи предрассветный час:
мы запоём своё «Помилуй, Боже!»,
никто иной нам руку не подаст.

Вдруг заалеет как заря, как парус,
святая рана, что всегда была —
в алмазы превратится душ стеклярус,
и каждый обретёт судьбу крыла.

Летать и петь, встречать святые тайны,
как стайку птиц, попутную ветрам,
и украшать цветами сад бескрайний...

По тонкому льду...

По тонкому льду никогда не прощающих лиц
лучом пролегла улыбка ничейных надежд:
не лица, а стражи скучнейших бездушных темниц.
Подобия душ — творения сердца невежд.

Их скованный жест ужасен своей полнотой,
в нём тёмные воды, которые света не ждут.
Но если, как зонт, растянется миг золотой
и зов пригласит достойных на таинство утр,

они побегут. Устроят вселенский забег,
желая во всём схватить полумеру — не суть.
Застенчивый голос сомнительно-странных омег
не может указывать гибнущим альфам их путь...

Она

В какой-то день, заведомо ненастный,
придёт она и спросит невзначай:
Зачем ты жил? Была ль звезда напрасной?
Кому послать остывшее «Прощай!»?

Не слёзы — дождь покажется знакомым,
до боли близким, словно давний друг.
И жизни прожитой беспечные разломы
сплетутся в косы — миг замкнётся в круг.

Взмахнёт крылом забытое благое,
потащит в дом, который стал твоим —
и жизнь начнёт хлебать своё запоем...

Клеть

Клетка-жизнь и свобода-клетка —
разносортицы наглой метка.
Разве в клетке летают люди?
Значит, в клетке мы птиц забудем?

Знаешь, прутья уже не те —
не подвержены высоте.
Всё лежат и лежат —
жужжат:
человек меж низов зажат.

Мы, устроив судьбу в клеть,
вмиг поверим не в песнь — в плеть.

И забудется сон-явь,
и отнимется синь-плавь.

Даже рыбой не стать — вглубь
разрастается лишь глупь.

На па́ру с цветком

Я, как тот умирающий, радуюсь каждой травинке, 
мне нескучно вдвоём с малым цветиком: в малом горшке
он живёт свою жизнь, бесконечному друг по-старинке,
и хранит, как пароль, бесконечную песнь в корешке.

Я, как тот умирающий, всё, что есть, понимаю иначе —
мне неведом покой тех, кто верит в себя без причин.
Вознесением в плач я отныне навеки означена,
и  на па́ру с цветком мы о главном протяжно молчим.