«Политическая вещь» в отличие от обычных вещей модифицировалась в гораздо меньшей степени

Государство — извечная тема философии, наряду с космосом, природой, человеком, мышлением. Аристотель назвал человека «политическим животным», а Вячеслав Иванов  в поэме «Человек» переведёт это название как «градозиждительныйзверь». В русском языке слова «Государство», «Государь», «Господарь»происходят от Господа, поэтому в го-сударстве всегда присутствует гос-подство, имеется вертикаль, объединяющаянарод перед высшей целью и ценностью. Горизонталь — это не только гражданское общество, но две и руки креста, к которым прибивают гвоздями разошедшихся с «вертикалью». Полисное государство, замкнутое в небольших пространствах города, имеющее свой центр на площади, где решались все важные вопросы, было более человекосоразмерным, более поддающимся охвату человеческого мышления, поэтому и более пригодным для рождения философии, находящейся с государством во вполне диалектической связи. Государству без философии никак, но и философов-то оно не очень жалует. Казнь Сократа, присужденная ему демократическим путём. Кроме пифагорейского союза, правящего в Кротоне на протяжении 25 лет, история знает очень немного примеров правления философов. Если только не считать Екатерину II и Ленина — первая любила, когда ее именовали «философом на троне», второй же усердно конспектировал работы Гегеля в самый канун социальной революции. Но они не были в философии профессионалами, да и словосочетание «профессиональная любовь к мудрости» звучит не менее экзотично и чужевато, чем «профессиональный революционер»: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтоб изменить его»!

Однако философы вовсе не были такими уж всеобъясняющими и ничего не изменяющими. Еще Платон в своей «Политии» (которая в русском переводе А. Н. Егунова озаглавлена «Государство») говорил о «лепке в нашем воображении государства» (420 с 1), замечая, «что лепить его надо не так, чтобы лишь кое-кто в нем был счастлив, но так, чтобы оно было счастливо все в целом» (420 с 3—4). Платоновская «утопия» ставит перед нами далеко непраздный вопрос об общественном идеале, о том, исходя из чего должно «лепиться» государство, какие представления о человеке и его назначении должны его формировать. В переустановке такого идеала или в намеренном отказе от него заключаются многие коллизии мировой философии. «Утопия» Платона была попыткой создания такого государства, в котором смерть Сократа (праведника) была бы невозможна. Для этого нужно воспитывать граждан, создать целую систему общественного воспитания, или пайдейи, причем длительность и качество воспитания должны быть в прямой связи с уровнем, на котором принимают решение получившие то или иное образование. Книгой о воспитании назвал платоновское «Государство» немецкий учёный Вернер Йегер. Трудно себе представить, что учитель Александра Македонского Аристотель из Стагир, учивший о политике как способе достижения общего блага, мог бы назвать политику делом «грязных рук».

Эра Христова поманила человека от Града Земного ко Граду Небесному. Романтизм христианской культуры не упразднил государство, но наполнил его существование новым смыслом, спровоцировав в то же время мощные анархические движения. Человеческой личности было задано иное измерение. Человек перерастал самого себя уже не в качестве гражданина Полиса, но как гражданин Неба. Для христианской культуры принципиально невозможной становится ситуация платоновского «Критона», в котором Сократ отказывается принять предложение друзей организовать побег во имя уважения к Законам. Государство становится защитником не только земной жизни граждан, но — по праву или не по праву берет на себя функцию быть земным орудием построения Царствия Божьего на Земле. Гностики, считавшие, что этот мир создан вовсе не всеблагим Богом, но коварным, не знающим того, что наверху, Демиургом, полагали, что государство и формальное право не несут в себе ничего хорошего, а все политические формы являются его изобретениями. Анархизм как бегство от государства, несомненно, имеет гностические корни, точно так же как в истории европейского социализма не последнюю роль играет христианская идея тысячелетнего царства Христа на земле и первобытный коммунизм раннехристианских общин. Гоббсовский «Левиафан», заложивший основы теории общественного договора и прав человека в их современном понимании, наполовину состоит из описания «государства церковного», христианской политики» и разбора Священного Писания. Еще в 1881 году Владимир Соловьев, реагируя на суд над цареубийцами, призывает сына Жертвы помиловать преступников: «если государственная власть отрицается от христианского начала и вступает на кровавый путь, мы выйдем из него и отстранимся, отречемся от неё!». Поводом к социальному взрыву в таком ходе рассуждений является вовсе не отсутствие эффективности управления и распределения общественного дохода, но нравственное недостоинство власти.

Современное государство имеет совершенно иные принципы легитимации власти. Оно меньше всего напоминает вылепленное воображением «произведение искусства». И уж если искусства, то какого-то авангардного, сюрреалистического. Часто оно становится заложником обстоятельств, «вызовов времени», разного рода привходящих обстоятельств и конспирологически выявляемых причин. Как и другие общественные институты — семья, право, — полития досталась нам от античности. Сегодня эти институты все больше возвращаются к своей дохристианской форме. Но следует помнить всё же, что со времен античности «политическая вещь» в отличие от многих обычных вещей, например от телеги, модифицировалась в гораздо меньшей степени. Поэтому то, что писали о государстве, об истинных и ложных формах правления Платон и Аристотель, для нас и сегодня звучит вполне современно и не утратило своей свежести и новизны. Мне приходилось уже к 100-летию «Вех» замечать, что критика интеллигенции «веховцами» и критика демократического человека Платоном удивительно похожи…

Алексей Павлович Козырев
Разговор о нас самих. Журнал «Сократ»