Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
По сути, неважно, что человек делает, важно лишь то, что он есть.
Но то, что он есть, зависит от того, что он делает, и проявляется в том, что он делает. Однако, не всегда то, что он делает, верно отражает то, что он есть.
Стихотворение создаёт своё внутреннее пространство, в котором можно стоять и лицезреть Бога. Поняла я это, читая Рильке в переводах Микушевича.
Зависть — это внешнее чувство, т.е. нахождение вне. Нужна какая-то подлинная реальность, потому что счастье это пребывание в своей подлинности. Неважно в какую из подлинных реальностей человек входит, главное чтобы вошёл и пребывал в ней — чтобы быть подлинным хотя бы одной из своих граней. Человеку важно состояться, состоявшиеся не завидуют.
В моменте постижения истины быть чистым легко, потому что истина захватывает целиком.
Благословлять — это одаривать человека Целым человеком (Христом). Это не эмоции и жесты, а структурирование — сила и действие.
Всякий раз, выбирая, как поступить по отношению к другому человеку, мы выбираем себя. Когда мы поступаем бесчеловечно, мы изгоняем из себя человека.
Только впустив в сердце другого, можно войти и самому. Потому и сказано: кто говорит, что любит Бога, а ближнего своего ненавидит, тот — лжец.
Личность — это точка стояния в Боге, а не в человеке (в отличие от индивидуальности).
Покушаться на достоинство другого человека — не достойно человека.
Человек молится главным в себе, и далеко не всегда наше главное — угодно Богу. Угодно не в плебейском понимании, а в онтологическом — т.е. соответствует природе, бытийной норме. Богу можно молиться только Божьим в себе (богом в себе), потому оно должно стать главным в человеке — для общения с Богом и в Боге. Ибо до тех пор, пока доминирует самость, ни о чём другом, как о своей самости, человек не говорит, и молится он так же — из самости, а это - не молитва, а пустая болтовня.
Что самое главное
Так это то, что
в такие дни как сегодня
Глаза открываются
И бабочки шелестят туда-сюда
Да так, что не стыдно
В глаза эти самые глянуть.
Может — в цирке, может — в церкви
Целился я в мир
С того конца горизонта
И что же —
Боже
Какой человек нестройный
Ни в чём не союзный
Ни с собой, ни с бабой, ни с могилкою даже
Притом не сказать, что от этого — враже
Но чего-то важнецкого факт не хватает...
Слово моё захудалое
Родилось ты тут ни с того ни с сего
Словно пятая нога у хромой собачонки
В принципе-то понятно отчего
Однако всё ж таки досадно
Не мне так другим,
Прихрамывающим.
Из меня всё сыпется
Словно из колодца —
Клетчатые пряники
Сахарные домики
Рожки изобилия
Серебряные копытца
Хрустальные зоркие шарики
И апрельские колокольцы.
Сырая лошадёнка вздымается внутри меня
Белесые затылки разрываются картечью
Весомый, словно трещина, порядок вещей
Шальные, как гранаты, монолиты плечей
каждому — своё
Завидные задатки, кровавые конфеты
Вселенские загадки, картавые ответы
Ещё одна комета потонула в грязи
Ещё один поэт воняет в яме вблизи нас
каждому — своё...
В мокрой постели голое тело нашли — чёрный отдел
Хлопнули двери, гости куда-то ушли — я не хотел
Дохлые рыбы тихо осели на дно — и разбрелись
Все вы могли бы, но перестали давно — и заебись
В это трудно поверить
Но надо признаться, что
Мне насрать на моё лицо
Ей насрать на моё лицо
Вам насрать на моё лицо
Всем вам насрать на моё лицо.
Я не видел ангела, я
не слышал как он пришёл
он стоял за моей спиной
и все его знали и видели
и смотрели куда-то поверх
моей головы и их лица святились
а он стоял за моей спиной
и внутри у меня что-то рушилось
с хрустом отрубленных веток
с запахом одуванчика
развеянного на ветру.
Я не понимаю
Они такие невидимые
Никто не замечает
Почти натыкаюсь на них
Вижу их тени
Глаза из глубокой ямы
Следы на асфальте
Ловлю их дыхание
Заставляет сотрясаться
Но никто их не видит
Наступают на лица
Такие маленькие
белые семечки.
Из извёздчатой стиснутости
Пошёл я на гору
Трава высыхает
Вот вечер начался
Мальчишки вслепую играют в футбол
Окошки сгорают
Пыль падает время от времени
Тихо звоня в колокольчик…
Гора оказалась воронкой.
В тишине
Плотно прижавшись лицом к ночному окну,
Я, затаив дыхание,
Ловлю шорохи слов,
Сказанных днём, которые
Медленно оседают, кружась и покачиваясь,
На тёплую землю.
Я иду вдоль голубого забора
Окрашенного дощатой хвойственной краской
Синие пятна крови пятнают снега
Я отражён всем лицом в тростниках
в виде чёрной распластанной птицы
Её острые крылья — мой покосившийся шнобель
Глаза мои — лучезарные перья её мехового панциря
Жадный мой клюв — кусательный орган —
её хвостовые отростки.
Я тихо шагаю по небу —
оно прогибается мягко, словно улицы ранней радугой
Дождь покатился с ветвей на меня —
Окатил меня кучей травы, всё сместилось вцепилось
И я — вдоль дороги цепочкой...