Быть вполне человеком — это быть и для себя человеком, и для другого, иначе не бывает. Кто не смог быть человеком для другого, быть может захочет быть человеком для себя. Потому надо оставлять дверь открытой — вдруг виновный войдет, вдруг совесть его понудит к человечности. Совесть может неожиданно для самого человека заставить его поступить не корыстно, а по-человечески.
Пока человек не вырос, он думает, что истина ему дана для того, чтобы бить ею других (тех, у кого не так, иначе, по-другому — не в соответствии с его истиной). А когда вырастет, начинает понимать, что истина ему дана для того, чтобы видеть ею другого, видеть её в другом, всматриваться, вслушиваться в другого и любить его — истиной.
Обвинять и требовать должного умеют все, а вот спасать погибающих дано только Христовым.
Надо искать друг в друге подлинное, реальное, и прислушиваться к нему, а не к тому, что мешает его слышать. Мы стали вместо песни сердца другого слушать шум — и свой, и другого. Мы вошли в зону шума, боясь шума, пытаясь убежать от него. Мы убиваем друг друга из страха за себя, пытаясь избежать злого, сами же творим злое.
Не скромничай чрезмерно — это нескромно.
Если подменить песню, если направить жажду песни не в ту сторону, можно сильно повлиять на людей, изменить их до неузнаваемости. Человека хранит его песня.
Всякий процесс склонен к развитию. Потому не всякий процесс стоит того, чтобы быть запущенным.
Молитва — это стояние в Боге. Молиться о ком-то — это стоять в Боге, удерживая в себе образ этого человека,и желать ему от сердца спасения во Христе. Молящийся не злопамятен, потому что стоять в Боге, злобствуя, невозможно (злобствовать — стоять во зле, а не в Боге).
Человек человеку — стихия, а не личность, увы.
Настоящие мысли приходят, как стихи. Да они и есть стихи в смысле — поэзия. Всё подлинное в нас — поэзия.
