Ещё у Гегеля история философии строилась как имманентная при всём поиске и нахождении в истории философии положений своей собственной, гегелевской, философии. Философ, понимающий, что философия формируется в отношении Я и Мира, понимает также, что и те или иные философемы следует рассматривать в отношении к ним релевантном, то есть в том же отношении Я и Мира. Иначе Мир, Я или Отношение будут при этом рассмотрении потеряны в той или иной мере. При этом можно отношение Я к Миру при чтении философов давать с акцентом на Я, тогда получим индивидуальную философию (систематическую или несистематическую), как вывод из всего прочитанного и усвоенного философом. А можно отношение Я к Миру при чтении философов давать с акцентом на Мире, тогда получим историю философии (систематическую или несистематическую), как вывод из всего прочитанного и усвоенного философом. Примените сие к истории литературы и получите примерно то же и с литературными произведениями.

Нет отдельных чтений изнутри и извне. Это надуманные абстракции. Но то, что читать автора следует, понимая его, а не наговаривая на него, - для меня это несомненно. Но и наговоры могут иметь место. Тогда возникает вопрос о мотивах их появления и проч. То есть сам никудышний или злобный интерпретатор в свою очередь с неменьшим успехом или неуспехом может быть подвергнут интерпретации. Но не только Зоил, критик злобный и мелочный, сама многотомная история литературы неизбежно становится литературным фактом, а с более высокого этажа ещё и предметом истории историй литературы. Всё это так и это реалии культурно-исторического процесса. Но в случае фальсификаций и проч., ответных разоблачений и ответных фальсификаций и проч. возникает общий вопрос к человечеству: ему истина-то нужна? Или оно готово любую побасенку записать в шедевры и яростно отстаивать её шеде-вральность?

А понимание объективно возникает из того, что автором сделано: написано, сваяно, исполнено... Никому не ведомые переживания автора или его кухня (как он сочиняет перья или моет и сохраняет кисти) никому же и неинтересны. Читайте то, что есть, делайте из прочитанного самые разнообразные, вообще все возможные выводы. Такое развитие покажет не только понимание вами авторской идеи и продемонстрирует сие понимание уже вашему читателю, но и даст ей, идее, по ходу развития вами авторской мысли объективную оценку. А то, что сам автор частенько не понимает себя и только критик или исследователь впервые открывает автору глаза на то, что им, автором, сказалось, так это ж сплошь и рядом бывает!

В истории именно литературной критики, русской литературной критики, от лица самого безжалостного, Н. А. Добролюбова, задача критики формулировалась в выяснении не того, что автор сказал, а того именно что им сказалось даже не смотря на его желания скрыть сказанное или сказать иное. Это называлось, если верно помню, реальной критикой.

М. Бутин