Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Не всякий христианин знает про себя, что он христианин, но всякого христианина знает Христос.
Друг — тот, кто способен разделить с тобой твоё чудо так, что оно станет общим для вас обоих. Друг — это друг по чуду.
Вечное другого надо встречать вечным в себе, чтобы не согрешить против вечности в себе и в другом.
В сумасшедшем мире нормальный человек выглядит сумасшедшим, а сумасшедший — нормальным.
Если Луч направить на козу, она заговорит. Если Луч направить на камень, и он заговорит. Говорение — в Луче, а не в предмете; в Луче, а не во мне.
Тебе нужен Христос? Но затем ли, чтобы отдать? А ведь это единственный способ иметь Его. Церковь состоит именно из таких — имеющих и отдающих. Христос в нас лишь пока мы Его отдаём. Только рука дающая не оскудевает, ибо лишь рука дающая получает. Чтобы отдать. И снова получить, и снова отдать. Это и есть любовь, по которой узнают учеников Христовых и которая есть Христос в нас.
И мы — подобие шкафов:
хранилище вещей не для себя...
Дикий человек до человека и дикий человек после человека — не одно и то же.
Человек течёт туда, куда стремится и становится тем, куда течёт.
Доминанта на Христе — это и есть «доминанта на другом» Ухтомского.
Выхожу навстречу другому — как на митинг протеста:
выходить за пределы забора нельзя, на встречи — запрет.
И себя нести к другому — почти неприлично:
если увидят, что ты в себе — уволят.
Где же быть человеку, где стоять ему дозволено?
В социально-корпоративном пространстве,
только не лично.
Человек наряжен в аватары, его представители всюду,
но сам он нигде не нужен.
Кроме Бога, а Бог — в опале...
Я знаю как падает мысль и душа,
подобно листу — если руку приложит палач.
Жестокая жёсткость бездушных людей
не знает границ — она вечна. И вечен Бог.
Всё, что есть — вечно, и вечно не будет того,
чего не было. Оглянуться не сможешь,
но сила движения будет двигать вперёд
всё, что было когда-то мыслью...
Юноша, увешанный птицами, как гирями,
откуда в тебе птичье мужество?
Или ты сам — птица, висящая гирей на Древе Жизни?
Птицы — гири? Кто же тот атлет, что жонглирует крылатыми?
Крыло обвисло... Чьё?
Чьё крыло сломано? Наше, наше...
Птицы без крыльев?
Теперь с одним крылом, но всё же
полёты отменяются.
Голуби — постовые наших улиц. Кто им платит зарплату за то, что с утра до вечера они ищут в нас человека?
* * *
Струями ливня художник смывает мир со своих полотен.
По стёклам течёт уныние наше и страхи.
Остывает пожар страстей на время дождя.
Гроза озаряет промокшего пса нашей жизни.
Человек смотрит на пейзаж за окном электрички...
Быть несовершенным — можно, — сказал Господь.
Не вини ближнего за несовершенство — он невиновен.
Человеческое несовершенство — не преступление, а беда.
Но я научу тебя любить, и ты станешь совершенным — пока любишь.
Ты будешь мудрым, всё знающим и понимающим — пока любишь.
И тогда ты увидишь разницу между несовершенством и преступлением.
Преступник выбирает нелюбовь, когда может выбрать любовь,
преступник выбирает несовершенство, потому что совершенство ему неприятно...
Небо моё искрится, а твоё — темно, как дождливой ночью. Тебе больно? «Да, мне очень больно, — говоришь ты. — Бог меня не любит».
Любит! Он всех любит! Вот тебе искра моего сердца — зажги свою звёздочку. «О, как красиво!», — говоришь ты, и кладёшь в карман свет, который надо отдать, чтобы он вырос. От звезды к звезде идём дорогой Солнца. Тебе теплее? «О, мне больно! Больно!», — говоришь ты и тянешься рукой к очередной звезде на моём небе, чтобы сорвать её...
На перекрестке между светом и светом
я встретила тебя
между тьмою и тьмою.
Мы нашли друг друга
между смелостью и трусостью,
между счастьем и страданием,
между любовью и ненавистью,
между жизнью и смертью.
Мы хотели жить
и стремились умереть
друг в друге,
чтобы жить...
Быть ли мне птицей, подстреленной твоим взглядом — ты решаешь.
Быть ли мне адом твоим для тебя — не мне решать.
Будет ли нить тянуться от солнца к солнцу
или из мрака в мрак — помогут ли ножницы?
Тайна вхождения в утро открыла двери
и приглашает войти. Раскроем крылья!
Зверю не снилось то, что забылось — слово.
Скажем друг друга, имя проверит выбор.
Лютый дракон, ищи своего Георгия!
Он побеждает всегда, хоть и не сразу.
Если падёт один, придёт другой —
у нас хватит святых на всех твоих драконов.
Торжество твоё — временно, можешь в него не верить,
как не веришь в любовь. Георгий придёт, я знаю.
Имя его — птица, что летит над преградами,
сила его — священная кровь рассветов.
На закате дня желательно помнить о солнце,
которое утром придёт, как будто навечно,
но не память моя возводит на небо звёзды
и не совесть твоя, сгоревшая прежде ада...
Если выбрать внутри
точкой стояния вечность,
замереть и глядеть,
мир начнёт помаленьку дряхлеть,
осыпаться, как краска
на долго не крашенной двери.
Штукатурка осыпется с лиц,
обещаний, подарков, надежд.
Всё падёт, если станешь
и будешь глядеть, ничего не прося.
Вдруг упавшее вздрогнет
и взглядом тебя поразит.
О, тогда не гляди на него —
не сумеет простить.
Какая дерзость говорить словами, не видя их!
Так пусть они расскажут, что следует:
слова всегда всё знают — послушаю
их разговор нетайный.
Простой крестьянке в пору говорить словам такое,
что царевны помнят.
Заведомое лжёт, увы, всегда,
а незаведомое говорится тихо.
Кто знает, что́ молчит в стихах словами...
Души жёсткие, как щетина вепря,
зачем вам Луч?
Под его шифоном не скрыть колючек.
Люди — не яблоки из воска,
их нельзя нанизывать на принципы.
Если б вы нуждались в свете,
мёртвость не росла бы в сердце.
Ощетинились тленом и теперь хотите
погасить чужое солнце — зачем вам Луч,
души жёсткие, как щетина вепря?