Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Человек человеку — стихия, а не личность, увы.
Человеческое в человеке — путь к Богу.
Повернувшись спиной к человеку,
мы поворачиваемся спиной к Богу.
В Боге не умничают, а мудрствуют — т.е. живут и мыслят Богом.
Есть люди, агрессия которых направлена вовне (потенциальные убийцы в критических обстоятельствах), и люди, агрессия которых направлена внутрь (потенциальные самоубийцы). Так и с обществами: есть направленные против других, а есть общества-самоеды, которым и враг-то не нужен — сами себя съедят.
Счастье — такая штука, которая должна храниться высоко — т.е. на таком бытийном этаже, куда ничто низменное (ни моё, ни чужое) не в состоянии дотянуться.
Покушаться на достоинство другого человека — не достойно человека.
Стояние — падению под стать,
когда упав, стремишься встать.
Человек человеку — стихия.
По-настоящему умный человек лишён самоуверенности, ибо она оглупляет.
Ложное «мы», в которое я верю, создаёт моё ложное «я».
Я знаю как падает мысль и душа,
подобно листу — если руку приложит палач.
Жестокая жёсткость бездушных людей
не знает границ — она вечна. И вечен Бог.
Всё, что есть — вечно, и вечно не будет того,
чего не было. Оглянуться не сможешь,
но сила движения будет двигать вперёд
всё, что было когда-то мыслью...
Юноша, увешанный птицами, как гирями,
откуда в тебе птичье мужество?
Или ты сам — птица, висящая гирей на Древе Жизни?
Птицы — гири? Кто же тот атлет, что жонглирует крылатыми?
Крыло обвисло... Чьё?
Чьё крыло сломано? Наше, наше...
Птицы без крыльев?
Теперь с одним крылом, но всё же
полёты отменяются.
Голуби — постовые наших улиц. Кто им платит зарплату за то, что с утра до вечера они ищут в нас человека?
* * *
Струями ливня художник смывает мир со своих полотен.
По стёклам течёт уныние наше и страхи.
Остывает пожар страстей на время дождя.
Гроза озаряет промокшего пса нашей жизни.
Человек смотрит на пейзаж за окном электрички...
Быть несовершенным — можно, — сказал Господь.
Не вини ближнего за несовершенство — он невиновен.
Человеческое несовершенство — не преступление, а беда.
Но я научу тебя любить, и ты станешь совершенным — пока любишь.
Ты будешь мудрым, всё знающим и понимающим — пока любишь.
И тогда ты увидишь разницу между несовершенством и преступлением.
Преступник выбирает нелюбовь, когда может выбрать любовь,
преступник выбирает несовершенство, потому что совершенство ему неприятно...
Небо моё искрится, а твоё — темно, как дождливой ночью. Тебе больно? «Да, мне очень больно, — говоришь ты. — Бог меня не любит».
Любит! Он всех любит! Вот тебе искра моего сердца — зажги свою звёздочку. «О, как красиво!», — говоришь ты, и кладёшь в карман свет, который надо отдать, чтобы он вырос. От звезды к звезде идём дорогой Солнца. Тебе теплее? «О, мне больно! Больно!», — говоришь ты и тянешься рукой к очередной звезде на моём небе, чтобы сорвать её...
На перекрестке между светом и светом
я встретила тебя
между тьмою и тьмою.
Мы нашли друг друга
между смелостью и трусостью,
между счастьем и страданием,
между любовью и ненавистью,
между жизнью и смертью.
Мы хотели жить
и стремились умереть
друг в друге,
чтобы жить...
Быть ли мне птицей, подстреленной твоим взглядом — ты решаешь.
Быть ли мне адом твоим для тебя — не мне решать.
Будет ли нить тянуться от солнца к солнцу
или из мрака в мрак — помогут ли ножницы?
Тайна вхождения в утро открыла двери
и приглашает войти. Раскроем крылья!
Зверю не снилось то, что забылось — слово.
Скажем друг друга, имя проверит выбор.
Лютый дракон, ищи своего Георгия!
Он побеждает всегда, хоть и не сразу.
Если падёт один, придёт другой —
у нас хватит святых на всех твоих драконов.
Торжество твоё — временно, можешь в него не верить,
как не веришь в любовь. Георгий придёт, я знаю.
Имя его — птица, что летит над преградами,
сила его — священная кровь рассветов.
На закате дня желательно помнить о солнце,
которое утром придёт, как будто навечно,
но не память моя возводит на небо звёзды
и не совесть твоя, сгоревшая прежде ада...
Если выбрать внутри
точкой стояния вечность,
замереть и глядеть,
мир начнёт помаленьку дряхлеть,
осыпаться, как краска
на долго не крашенной двери.
Штукатурка осыпется с лиц,
обещаний, подарков, надежд.
Всё падёт, если станешь
и будешь глядеть, ничего не прося.
Вдруг упавшее вздрогнет
и взглядом тебя поразит.
О, тогда не гляди на него —
не сумеет простить.
Какая дерзость говорить словами, не видя их!
Так пусть они расскажут, что следует:
слова всегда всё знают — послушаю
их разговор нетайный.
Простой крестьянке в пору говорить словам такое,
что царевны помнят.
Заведомое лжёт, увы, всегда,
а незаведомое говорится тихо.
Кто знает, что́ молчит в стихах словами...
Души жёсткие, как щетина вепря,
зачем вам Луч?
Под его шифоном не скрыть колючек.
Люди — не яблоки из воска,
их нельзя нанизывать на принципы.
Если б вы нуждались в свете,
мёртвость не росла бы в сердце.
Ощетинились тленом и теперь хотите
погасить чужое солнце — зачем вам Луч,
души жёсткие, как щетина вепря?
Подставив ладошку, как сердце,
и сердце, как ладошку,
ты приняла на ладошку птичку.
Зачем?
Чтобы дать ей зёрен?
Чтобы разглядеть пташку,
любуясь ею?
Пернатая нежность —
случайная гостья —
вот-вот упорхнёт,
не сказав «Прощай!».
Но она будет помнить
тепло твоих ладоней.
Океан — в игольное ушко, возможно ли?
Это больше похоже на «нет», чем на «да».
По капле, по капле... — рассекая себя,
расчленяя своё единство и радость,
и не распадаясь? Только целое может.
Целое — суть океана,
но как долго сочиться он будет
сквозь узкую щёлку иглы!
Океану никто не поможет
напор свой держать,
чтобы ушко иглы не сломалось.
Дверь — в игле, осторожно
с иглой, океан! Дни — лишь капли твои,
но куда ты сквозь щель убегаешь?