Кто поэт, тот поёт и на острове голом

Жалок тот, у кого идиотства хватает
не писать потому, что его не читают. 
Кто поэт, тот поёт и на острове голом, 
где от славы вдали он один обитает.

* * *

Я убедилась — как в том убеждались многие поэты по прошествии всеисцеляющей молодости,— что стихотерапия помогает, уже когда во многом или отчасти невзгода преодолена и без неё. А пока стихотерапия не подоспела (она и не может подоспеть раньше времени), ты поневоле предоставлен самому себе. Невзгоду как-то иначе изживать сначала приходится, а приход стихов — и есть начало исцеления. Оно свидетельствует о том, что человек всё-таки не пропал и уже, кажется, не пропадёт.

* * *

Стихотворение — что растение: оно растёт само, лишь если за ним ухаживать. И всегда бывает трудно проследить, что в нём от работы, а что — от Бога. Кроме того, мы забываем, что и сама работа — она тоже от Бога! Вроде Господь никогда не поощрял паразитизма и ожидания манны с небес в награду за невыявленные заслуги, подкрепленные злом и гордыней! Лишь с этой оговоркой — насчёт божественной природы труда — я согласилась бы, что недурные стихи пишутся сами. Тянуть песню оттуда, где её ещё нет, я считаю неправильным. И тут мне с детства помогают стихи любимого Ростана:

Не торопите никогда
Поэмы тайного расцвета…

* * *

Стихи не требуют каких-то уж очень благоприятных внешних условий. Это не то что проза! А насчёт внутреннего спокойствия, насчёт беззаботности — тут у меня всё как-то перепуталось… Жоффруа Рюдель видел портрет Мелисанды и потому к ней стремился. Я никогда не видела даже портрета Беззаботности и поэтому давно уже и не стремлюсь к ней. Почти не стремлюсь, точнее. Почти утратила о ней понятие. Почти не верю в неё. До прогулок и воздуха — тоже никак не дорвусь. Достаточно сказать, что наш единственный лифт обыкновенно не работает (единственный транспорт, на котором я здесь научилась ездить), а когда подымаешься пешком на шестой этаж, результаты прогулок обычно насмарку. Всё, что выходит из-под пера без поддержки беззаботности — прогулок, воздуха (зелени в Камергерском и поблизости нет, а вечнозелёные недвижные стражи в кадках возле театра у меня называются «Усыпальницей Капулетти») — всегда немножко заранее отравлено мыслью, что это, наверное, лишь пчелиный инстинкт работы. Словом, добрые люди отучили меня радоваться своему ремеслу. Невзгоды — тоже.

Новелла Матвеева