Между молотом и наковальней

В частности, мы относились (даже самые правые из нашим прихожан, или другие, которые были монархистами), относились с глубочайшим почтением к местоблюстителю Митрополиту Сергию. Мы его не судили в том смысле, что мы не знали, что он должен был бы делать или не должен был бы. Мы только знали, что в момент, когда Церковь находится между молотом и наковальней, когда вся тяжесть Церкви на нем лежит, он не поколебался встать на этом месте. Мы его судили не по тем, скажем, компромиссам, которые в то время приходилось делать, а мы его судили по-другому.
Он написал несколько акафистов Серафиму Саровскому, Божией Матери. Мы его судили по этому, по акафистам, причем эти акафисты он писал, когда он был в тюрьме. И мы видели, что вот, человек сидит в тюрьме, а всей душой он в Тайне общения с Богом, и мы никогда бы его не смогли осудить. Что его осуждают сейчас, и сейчас, кажется, меньше, осуждает то поколение, которое никогда не проходило через то, что ему пришлось пережить. И осуждают его сейчас даже меньше, чем раньше осуждали, потому что, отойдя немножко на расстояние от собственных страхов и переживаний, начали больше вдумываться.
И то, что, например, на Западе его порочили за некоторые его высказывания, меня всегда возмущает, потому что до сих пор перевирают его послания, до сих пор говорят, что он написал: «Радости и горести нашего правительства — наши радости и горести», — неправда, он этого не писал! Я это послание читал не раз и он говорит в нем: «Радости нашей Родины — наши радости, горести нашей Родины — наши горести», — это совершенно нечто иное, потому что он говорил о народе русском, а не о захватчиках власти. Это очень, мне кажется, важно.
И другое то, что очень легко говорят о сергианстве, что, дескать, сергианство — это его школа. Нельзя этого делать, нельзя это делать потому, что тот факт, что некоторые люди, будь то миряне, будь то священники, будь то епископы, поступали нехорошо, шли на компромиссы, которые, может быть, не надо было принимать, не знать, что это под его руководством, это в его эпоху — это совершенно другое дело, но когда думаешь о том, что делала зарубежная Церковь в это время, о том как Митрополит Анастасий в 1943-м году, кажется, писал послание Гитлеру, благодаря его за заботу о Церкви, также были высказывания о том, что он «Богоданный вождь для спасения России».
Когда думаешь о том, что служились молебны на западе о победе немцев над Россией, как можно после этого осудить тех русских иерархов и людей, которые полностью поддержали тогда Россию, свою Родину? Поэтому я отношусь к нему с глубочайшим почтением, больше, чем с почтением — с благоговением!
Я знаю здесь человека глубокой духовной жизни, который мне говорил о том, что в течение больше года, когда у нас были особенные трудности здесь, за каждой литургией он видел, как в глубине алтаря стоят Патриарх Тихон и Патриарх Сергий и молятся о нас. Я верю в это, потому что у меня нет оснований не верить в то, что этот человек говорит.

Из беседы митрополита Антония Сурожского «Почему я принадлежу к Русской Православной Церкви»