Отсутствует адекватное осмысление нашей эпохи

«Политический опыт для большинства из нас сегодня это опыт бессилия» - эта фраза звучит уже в первых строках «Манифеста интеллектуального и политического контр-наступления», опубликованного в Le Monde 27-28 сентября 2015 (авторы - Geoffroy deLagasnerie и Edouard Louis).

Когда-то увлеченные критикой власти - особая заслуга в этом принадлежит Фуко, а если смотреть шире, всей «французской теории» - мы теперь должны осмысливать политическое бессилие, которое конечно не указывает на исчезновение всякой властной силы, и которое, конечно, не есть только политическая беспомощность. Продумывать бессилие сложно потому, что это означает также и в первую очередь мысль о беспомощности самой мысли, её неспособности совершить переход отdynamis (сила или потенция) к действию (energeia). Сюда одновременно вовлекается осмысление отношений между знанием и силой или различными знаниями и силами .

«Манифест…» ставит неотвратимые вопросы. Но, на мой взгляд, способу вопрошания недостаёт перспективы. Здесь содержатся общие утверждения, возможно, в надежде возбудить и мобилизовать умы и души, но, как часто бывает, достигается нечто обратное намерению – и эти утверждения потому представляются мне не просто сомнительными, но опасными. Когда говорится, к примеру, что фраза «интеллектуал правого толка» есть оксюморон или, попросту, нечто невозможное, то это совершенно неприемлемо – по ряду причин.

Во-первых, для всякой мысли, утверждающей, что мыслить бессилие (и «говорить, что вещи не таковы, как уже договорено»), расхожее существительное «интеллектуал» («интеллектуалы») должно быть не просто предметом критики, но должно тщательно избегаться. Интеллектуал это не существительное, а прилагательное. Сам этот предмет уже погряз в импотенции политического мышления и политического действия. Фигура «интеллектуала» это неудачное изобретение, которое, избегая сомнений, поглощает оппозицию между «работниками ручного труда» и «интеллектуалами», оппозицию, которая отчетливо принадлежит «классовому дискурсу», о существовании которого de Lagasnerie и Louis резонно хотят нам напомнить.

Согласно этому коварному словарю, в котором путаются те, кто полагают себя «интеллектуалами», должны существовать специалисты по интеллекту, и следовательно, по мышлению, а также и всякие прочие, которые нередко ощущают, что их держат за дураков – если говорить прямо.

Фоном всего этого является пролетаризация, поражающая сегодня все формы знания, начиная сразрушения знания – того, как следует жить, действовать и концептуализировать. Те, кто определяют себя как «интеллектуалы», схватывают эту ситуацию не понимая того факта, что сегодня они сами подвергаются пролетаризации. И здесь следует вспомнить, что Коммунистический манифест Маркса и Энгельса определяет пролетаризацию не в понятиях обнищания, но в связи с утратой знания (одним из следствий этого является пауперизация), которая, в конечном итоге, говорят они, поражает «все слои населения».

После своего деструктивного воздействия на социальные навыки (savoir faire), на понимание того как следует действовать, пролетаризация начинает разрушать социальную коммуникацию, знание способов жизни, общей культуры, когда потребительский капитализм заменяет это знание поведенческими предписаниями, производимыми маркетингом. С начала 21го века именно концептуальное знание обнаруживает собственное разрушение, пролетаризацию «интеллектуалов», которые однако стремятся упорствовать в своем существовании скорее принимая позиции и позы, а не производя концепты.

В недавней книге я описываю как Алан Гринспен во время выступления в комитете Палаты представителей 23 октября 2008-го, на вопрос о его ответственности за финансовый коллапс, привел в свою защиту утверждение, что экономические знания поручены машинам и автоматам: он т.о. изобразил фигуру пролетария нового типа, подтверждая марксистский анализ, согласно которому пролетаризация действительно поражает «все слои населения».

Именно здесь возникает проблема бессилия. И она сохраняется, когда неспособные её понять, мы не видим как это затрагивает всех нас, кто бы мы ни были. Мы загоняем эту проблему внутрь и вдруг обнаруживаем собственную неспособность с ней справиться: распознать её и с ней бороться, противопоставляя ейновую рациональность. Дело в том, что пролетаризация также является широким обобщением энтропийного поведения, т.е. поведения, ведущего к разрушению жизни. Это и есть горизонт нового вопроса о рациональности.

Вспомним, что понятие энтропия вошло в обиход в 19-м веке, указывая на неизбежное рассеяние энергии, тогда как в 20-м веке жизнь определялась как то, что противопоставило этой всеобщей тенденции негативную энтропию, негэнтропию, отмеченную способностью к организации энтропийного хаоса. Когда мы сегодня говорим об Антропоцене, то имеем в виду процесс, ведущий к безмерной хаотической дезорганизации, включающей существенное возрастание уровня энтропии, среди последствий которого, к примеру, системная мутация называемая «изменением климата».

Возвращаясь к вопросу о «правом интеллектуале», фразе, доведенной в упомянутой публикации до оксюморона, давайте рассмотрим вместо этого «правое мышление». Я полагаю, что есть несчетное множество великих мыслителей правого толка, среди которых Зигмунд Фрейд, которого «лефтистский интеллектуал» Мишель Онфрэ стремится предать забвению, сам оказываясь среди тех, кто - если я верно здесь ухватил суть манифеста - будет следовать путем предательства левых. Среди правых мыслителей, конечно, можно обнаружить Хайдеггера, Луманна, в какое-то время Бланшо, и многих других, перечислять которых скучное занятие.

Не лучше ли вместо скоропалительных утверждений, действующих как дымовая завеса (придающая оттенок многозначительности) перестать выяснять, что означает «правый» или «левый», а понять, как они относятся к тому, на что предположительно указывает слово «интеллектуал»…? Но чтобы это продумать следует вспомнить, что работа мысли имела место до правых и левых, и продолжится после – «будь на то воля господа».

Нынешний кризис мысли происходит из кардинальной трансформации, которая разворачивается не только в политической сфере (французской, европейской, западной и всемирной), но, по сути, в антропогенезе как таковом.

В начале Немецкой Идеологии (1845) Маркс и Энгельс пишут, что человеческое, помимо всего прочего, складывается в процессе экзо-соматизации, когда эволюция происходит уже не соматически, а посредством рукотворных органов (что было замечено еще Гердером за 70 лет до появления революционной теории о роли технологий в формировании общественных отношений и процесса познания). Но способно ли человечество понять и принять, что экзо-соматизация сегодня напрямую и намеренно производится рынком, ведущим к столь масштабным трансформациям, лишая при этом свободы выбора и руководствуясь – в лучшем случае - лишь прибыльностью инвестиций, а в худшем – голыми спекуляциями схожими с экономией казино, маркетинговыми и другими исследованиями на основе краткосрочных, а потому надуманных моделей, ведущих к крушению.

Технологии разрушительны, поскольку темп их эволюции и воздействия на общество (т.н. «инновации») стал предельно стремительным, вызывая то, что Бертран Жиль назвал вечным запаздываниемсоциальных систем (право, образование, политическая организация, формы познания и т.д.). … Я думаю, что сегодня, в этом разрыве такое опоздание недопустимо и иррационально, и что необходим решительный сдвиг, не отвергающий технологии, т.е. экзо-соматизацию (что может носить лишь иллюзорный характер), но открывающий построение новой политики (статья в TheGuardian Евгения Морозова, 2014, по-видимому эта )

… Я не раз уже говорил, что так называемый «пост-структурализм» внёс значительный вклад … в легитимацию как неолиберального так и либертарианского дискурсов, и именно либертарианцы занимаются практическим разрушением. Это происходит не только оттого, что «интеллектуалы» поддались раскручивающейся идеологии крайне-правых. Причина в том, что отсутствует адекватное осмысление нашей эпохи – и здесь я, решительно становясь на «левую» позицию, никогда не скажу, что такая «мысль, достойная внимания» будет непременнолевой.

«Интеллектуалы», будь они «правые» или «левые», завязли в устарелой оппозиции между «интеллектуальный» и «ручной», глубоко связанной с оппозицией между логосом и техне, с которой боролся Маркс, и которую он видел в основании идеологии, названной «буржуазной». Большей частью это забыто, особенно наследниками Альтюссера, а главное – Аленом Бадью. Следствием отсюда является тот факт, что вопреки утверждениям героя Бадью – Платона, знание всегда обосновывается техникой, которая, действуя таким образом, всегда конституирует общественные отношения.

Еще раз о том, что отношение между правым и левым должно быть продумано заново. Есть глубокая связь с промышленной историей. Если различение между «левым» и «правым» произошло во время Французской Революции, то это оттого, что последнее было результатом преобразования общества буржуазией, когда разделение, организующее социальную динамику и устранение исторических блокировок, свелось к оппозиции между «дворянами» и «крестьянами», а затем превратилось в различие между капиталом и трудом.

Левые защищают труд, а правые защищают капитал. Освободившись от пут Старого Режима (Ancien Régime) буржуазия обрела способность учредить промышленное общество, ставшее главным достижением Первой французской империи, и где одновременно есть два совершенно различные динамические противоречия: с одной стороны – Старый Режим и Революция, сохранявшееся долгое время после Революции – на это указывает Реставрация и контр-революция, и с другой стороны – правые и левые, которые вновь выступают различными категориями, отражая возникновение нового разделения, когда Старый Режим практически сошел на нет – переходная ситуация сохранялась до Наполеона III, отразившись у Бальзака и Флобера.

И вот в таком контексте возникает идея «прогресса» и вслед за ней понятие «Просвещения»: левый дискурс это концепция разума в промышленном обществе, т.е. то, можно определить как «Прогресс». Поэтому «Прогрессивный» означает «левый». Правый дискурс это другая концепция того что является разумным – часто состоящая в желании ограничить «Прогресс», но не всегда. Были, хотя и нечасто, правые дискурсы, стремящиеся интенсифицировать «Прогресс», но вопрос в том, следует ли из приоритета «Прогресса» снижение социального неравенства? Сегодня сторонники того, что теперь именуют «инновацией» а не «прогрессом», часто являются «правыми». А те, кто это критикует, а иногда с этим борется, чаще являются «левыми». На этом пути было множество стадий. Что касается Маркса и Энгельса, то в буржуазии их восхищала способность конкретизировать «Прогресс», а осуждали они социальную несправедливость, которой буржуазия способствует (про всё это в началеКоммунистического Манифеста -1848).

Нечасто эти эволюции подвергались анализу с прорисовкой последствий – исследование Евгением Морозовым того, что он называет «технологической разрешимостью» (technological solutionism), является таким редким случаем. Условие Постмодерна Жана-Франсуа Лиотара также являет пример, когда эти перемены были подвергнуты анализу, но я попытался показать, почему этого анализа уже недостаточно и пагубные (для левых) неопределенности, содержащиеся в работе, оставляют много фундаментальных вопросов.

Контекстом для этих вопросов является разрушение. Эти нарушения, при которых общество буквально разваливается под действием инноваций, в свою очередь приводятся в действие исключительно рынком, который сам находится в руках акционеров. Это может вести только к тому, что Ницше (скорее как оппонент «левого» мышления, хотя «правым» он не был) называл рессентиментом. Также Ницше не доверял тем, кого тогда не называли еще «левыми интеллектуалами», но «демократами» и «социалистами», поскольку они ему представлялись фигурами рессентимента.

Колоссальная проблема нашего времени это то, что мы оказались в Антропоцене, в ходе которого экзо-соматизация, о которой первыми задумались Маркс и Энгельс, полностью перешла в руки наиболее спекулятивного, безответственного и само-разрушительного капитализма. И здесь вопрос суррогатного материнства, который вызвал «общественные споры» во Франции (с целью отвлечения внимания от социальной, политической, интеллектуальной и экономической нищеты), заслуживает обсуждения на основании отличном от беспомощной болтовни, которая имела место.

Суррогатность, вкупе с генетически модифицированными организмами и иными технологиями жизни, формирует новую эпоху экзо-соматизации. Эти проблемы нуждаются в решении поскольку являются разрушающими технологиями, продвигаемыми рынком. «Прогрессивная» или «консервативная» позиции есть лишь два способа отрицания наличного положения дел, которое нуждается в продумывании – т.е. помещении в поле закона, не отвлекая внимания от этих сущностных вопросов, которые открывают перед нами технологии жизни.

Невероятное брожение охватило мир. Риск состоит в том, что это смятение может вылиться в нечто гораздо более тревожное и даже болезненное – насилие. Эта опасность очевидна всякому, кто бесстрашно вглядывается в происходящее, которое фундаментальным образом связано с вхождением в Антропоцен: перспектива, в направлении которой разворачивается эта геологическая эра, становится всё более фатальной для судьбы человечества.

* * *

Согласно Гегелю мысль начинается с беспокойства. Если мы не мыслим, пребывая в тревоге, то отсюда вырастает страх, затем деградация и ужас. Не должны ли мы осмыслить всё то, что представляется контекстом и горизонтом опыта бессилия (de Lagasnerie и Louis), и предпринять эксперимент продумывания, обнажая чрезвычайную проблему разрушения происходящего на сегодняшней стадии Антропоцена?    Бернар Стиглер о бессилии интеллектуалов перед вызовом Антропоцена