Стихи - слабость большого человека, не больше

Стихи - слабость большого человека, не больше. В порядке слабости и в порядке исключения. Большому - чего не простишь!

*

Не вправе судить поэта тот, кто не читал каждой его строки. Творчество - преемственность и постепенность. Я в 1915г. объясняю себя в 1925 г. Хронология - ключ к пониманию.

*

Тупость так же разнородна и многообразна, как ум, и в ней, как в нем, все обратные. И узнаешь ее, как и ум, по тону. Так, например, на утверждение: "никакого вдохновения, одно ремесло" ("формальный метод", то есть видоизмененная базаровщина),- мгновенный отклик из того же лагеря (тупости):"никакого ремесла, одно вдохновение" ("чистая поэзия", "искорка Божия", "настоящая музыка",- все общие места обывательщины). И поэт ничуть не предпочтет первого утверждения второму и второго - первому. Заведомая ложь на чужом языке.

*

Для того, чтобы иметь суждение о вещи, надо в этой вещи жить и ее любить. Возьмем грубейший, то есть наинагляднейший пример. Вы покупаете себе пару сапог. Что вы о них знаете? Что они вам подходят - или не подходят, нравятся - или не нравятся. Что еще? Что они куплены в таком-то, предположим, лучшем, магазине. - Отношение свое к ним и фирму. (Фирма, в данном случае, имя автора.) И больше ничего. Можете ли вы судить о их прочности? Носкости? Качественности их? Нет. Почему? Потому что вы не сапожник и не кожевенник. Судить о качественности, сущности, о всем, что не видимость вещи, может только в этой области живущий и работающий. Отношение - ваше, оценка вам не принадлежит. То же, господа, и точно то же - с искусством. Вот вам мой стих. Он вам нравится или не нравится, доходит или не доходит, "красив" (для вас) или не красив. Но хорош он, как стих, или плох, могут сказать только знаток, любящий и... мастер. Судя о мире, в котором вы не живете, вы просто совершаете превышение прав. Почему я, поэт, говоря с банкиром или с политиком, не даю ему советов - даже post factum, после банковского или государственного краха. Потому что я ни банка, ни государства не знаю и не люблю. Говоря с банкиром или с политиком я, в лучшем случае, спрашиваю - "Почему Вы в таком-то случае поступили так-то?" Спрашиваю, то есть желаю услышать и, по возможности, усвоить суждение о вещи, мне незнакомой. Не имея суждения и не смея иметь его, хочу услышать чужое. - Поучаюсь.

*

Дело не в выше и не в ниже, дело только в твоем невежестве в моей области, как в моем - в твоей. Ведь те же слова я скажу - уже говорю - и живописцу, и скульптору, и музыканту. Оттого ли что считаю их ниже? Нет. И тебя не считаю ниже. Мои слова и тебе, банкиру, и самому Игорю Стравинскому, если не понимает стихов, все те же: " Ты мне не судья". Потому что - каждому свое. Все вышесказанное мгновенно отпадает при наличии одного: перешагнуть через порог профессии. Так, больше, чем к критикам и поэтам прислушивалась к словам покойного Ф.Ф. Кокошкина, любившего и понимавшего стихи во всяком случае не меньше меня. (Общественный деятель). Так, больше критиков и поэтов ценю слово А.А. Подгаецкого-Чаброва (человек театра). Чтите и любите мое, как свое. Тогда вы мне судьи.

*

Плохой сапог познается через месяц. Для плохого произведения искусства, зачастую, нужен век. Либо "плохое" (непонятное, не нашедшее пророка) окажется прекрасным, либо " прекрасное" (не нашедшее судьи) окажется плохим. Здесь мы уже сталкиваемся с качеством матерьяла сапогов и стихов и всеми его последствиями, с учтимостью материи и неучтимостью духа. Каждый средний сапожник, при первом взгляде на сапог, скажет: хорош или нехорош. Ему на это не нужно чутья. Критику же, чтобы определить сейчас, хороша или нет вещь раз навсегда, нужно, кроме всех данных знания. Чутье, дар провидца. Матерьял башмака - кожа - учтим и конечен. Матерьял произведения искусства (не звук, не слово, не камень, не холст, а - дух) неучтим и бесконечен. Нет башмаков раз навсегда. Каждая пропавшая строчка Сафо - раз навсегда. Поэтому (учтимость матерьяла) сапоги у сапожника в лучших руках, чем стихи в руках у критика. Нет непонятых сапог, а сколько непонятых стихов! Но и сапог и стих уже при создании носят в себе абсолютное суждение о себе. То есть с самого начала - доброкачественны или недоброкачественны. Доброе же качество у обоих одно - неснашиваемость. Совпасть с этим внутренним судом вещи над собою, опередить, в слухе, современников на сто, а то и на триста лет - вот задача критика, выполнимая только при наличии духа. Кто, в критике, не провидец- ремесленник. С правом труда, но без права суда. Критик: увидеть за триста лет и за тридевять земель. Все вышесказанное отношу и к читателю. Критик - абсолютный читатель, взявшийся за перо.

*

Слушаю я, из не-профессионалов (это не значит, что я профессионалов - слушаю) каждого большого поэта и каждого большого человека, еще лучше- обоих в одном. Критика большого поэта, в большей части, критика страсти: родства и чуждости. Посему - отношение, а не оценка, посему не критика, посему, может быть, и слушаю. Если из его слов не встаю я, то во всяком случае виден - он. Род исповеди, как сны, которые видим у других: действуешь-то ты, но подсказываю-то я! Право утверждения, право отрицания - кто их оспаривает? Я только против права суда.

*

Оценка есть определение вещи в мире, отношение- определение ее в собственном сердце. Отношение не только не суд. Само вне суда. Кто же оспаривает мужа, которому нравится явно уродливая жена? Отношению все позволено, кроме одного: провозгласить себя оценкой. Возгласи тот же муж ту же уродливую жену первой красавицей в мире или даже в слободе - оспаривать и опровергать будет всякий. Отношение, наикрайнейшее и в какую угодно сторону дозволено не только большому поэту, но и первому встречному - при одном условии: не переходить за границы личного." Я так нахожу, мне так нравится" с наличностью "я" и "мне" я и сапожнику позволю отрицать мои стихи. Потому что и "я" и" мне" безответственны. Но попробуй тот же сапожник, опустив я и мне, утвердить мою работу вообще негодной - что тогда? - что всегда: улыбнусь.

М. Цветаева. Поэт о критике