Анализируется философская работа М.М. Бахтина «К философии поступка». Рассматривается один из аспектов поступка, а именно - проблема поиска абсолютно необходимого основания поступка в теоретических науках и эстетике, т.е. проблема долженствования поступка.
Среди работ Михаила Михайловича Бахтина (18951975), опубликованных посмертно, центральное место принадлежит большому труду «Автор и герой в эстетической деятельности» [1], напечатан он был по рукописи, сохранившейся (не полностью) в архиве М.М. Бахтина. В архиве ученого сохранилась также загадочная рукопись (опять-таки уцелевшая не полностью) некоего уже сугубо философского сочинения, своей проблематикой, основными идеями и языком изложения близкого к труду об авторе и герое. По мнению многих исследователей творческого наследия Бахтина, именно эта небольшая рукопись, озаглавленная позднее издателями (поскольку авторское название осталось неизвестным) «К философии поступка» [2], содержит тезисную и конспективную характеристику обширного философского замысла, началом осуществления которого она и являлась. Как из самого содержания данного сочинения, так и из его изложенного авторского плана видно, что та самобытная философская эстетика, образцом которой является известный труд М.М. Бахтина об авторе и герое, была только частью обширного философского замысла, выходившего за рамки эстетики к проблемным полям онтологии, гносеологии, нравственной философии, этики, культурологии, языкознания и т.д.
В работе «К философии поступка» перед нами предстает ранний Бахтин начала 1920-х гг., Бахтин в начале своего пути, что объясняет несколько затрудненный терминологический язык работы, в котором, конечно, сказываются и философские тенденции той эпохи, когда она создавалась. Именно здесь, в этой работе, можно найти философские истоки и смысловые, методологические корни целого ряда ведущих идей, развивавшихся на протяжении более чем полувека деятельности мыслителя. Поэтому дальнейший мой историко-философский анализ будет опираться прежде всего на работу «К философии поступка» как идейный и методологический центр, точку отсчета всего разностороннего творчества М.М. Бахтина.
За многие годы в среде бахтиноведов уже сложилось и устоялось определенное мнение о данной работе Бахтина. Согласно этому мнению, в тексте речь идет о том, что М.М. Бахтин называет миром человеческого действия, «миром события», «миром поступка». Ведущая категория (этическая, но плавно перерастающая в онтологическую) этой работы - «ответственность». Своеобразная ее конкретизация - вводимый М.М. Бахтиным образ-понятие «не-алиби в бытии»: человек не имеет нравственного права на «алиби», на уклонение от той единственной ответственности, какой является реализация его единственного неповторимого «места» в бытии, от неповторимого «поступка», каким должна явиться вся его жизнь.
Сочинение создавалось следом за известной статьей - декларацией молодого Бахтина «Искусство и ответственность» [3], в которой в патетическом тоне говорилось о преодолении старого разрыва искусства (области научно-теоретического) и «прозы жизни» (области жизненно-практического). Поэтому сочинение «К философии поступка» одушевляет тот же пафос преодоления «дурной неслиянности культуры и жизни». Это выражается также в сильном критическом плане работы: развернута критика «рокового теоретизма» в философских течениях времени - в теории познания, этике и эстетике - и ему противопоставлено как задача «ответственное единство» мышления и поступка; Бахтин вводит такие категории, как «поступающее мышление», «участное мышление». Человек, «участно мыслящий», «не отделяет своего поступка от его продукта» - таков главный тезис этой своеобразной «философии поступка», как определяет сам автор в тексте работы ее содержание.
Так вкратце выглядит общепринятое прочтение философии поступка М.М. Бахтина. Нисколько не оспаривая его право на существование, не навешивая ярлыков «истина» или «ложь», «правильно» или «неправильно» и никого ничем не клеймя, я попробую прочесть Бахтина немного иначе - реализуя на начальных этапах историко-философского исследования принципы феноменологической редукции (Э. Гуссерль, М. Хайдеггер и др.) и безоговорочно доверяя Автору, в данном случае прежде всего самому М.М. Бахтину.
Ведь именно к этому, к дальнейшему развитию философской мысли (своей, а через меня и всех тех, кто встретится с моей мыслью на бескрайних просторах проблемных полей) обязывает меня долг философа, историка философии, исследователя и, в предельном смысле, ученого.
Анализ трактата М.М. Бахтина «К философии поступка» показывает, что мыслитель поставил перед собой действительно грандиозную задачу - прежде всего создать некую фундаментальную онтологию, закладывающую основы для дальнейшего философствования или, пользуясь терминологией Аристотеля, выработать «первую философию», которой надлежит «...исследовать сущее как сущее - что оно такое и каково все присущее ему как сущему» [4. С. 182]. Именно на эту цель Бахтин явно, а во многих случаях и неявно (подспудно) замыкает все смысловые пласты своего разностороннего исследования.
Проект создания «первой философии» - это та призма, сквозь которую Бахтин исследует проблемные поля теоретических и практических наук (в кантовском их понимании), культуры и жизни, и в предельном смысле само бытие человека. Мыслитель начинает с того, что указывает два плана, в рамках которых и разворачивается бытие человека: «Акт нашей деятельности, нашего переживания, как двуликий Янус, глядит в разные стороны: в объективное единство культурной области и в неповторимую единственность переживаемой жизни, но, - продолжает М.М. Бахтин, - нет единого и единственного плана, где оба лика взаимно себя определяли бы по отношению к одному-единственному единству» [2. С. 12]. Первый план человеческого бытия Бахтин именует термином «культура» (понятым очень широко), второй - «жизнь» (понятым не менее широко, но в основном как «проза жизни»). И одновременно с этим намекает на некий третий план, «единый и единственный», в котором акт сможет, как пишет Бахтин, «...рефлектировать себя в обе стороны: в своем смысле и в своем бытии...» [2. С. 12], т.е. сможет обрести единство двусторонней ответственности - и за свое содержание («специальная ответственность»), и за свое бытие («нравственная ответственность»), причем «специальная ответственность» должна быть приобщенным моментом «единой и единственной нравственной ответственности». Иначе говоря, два плана должны обрести единство и единую целостность во взаимной ответственности друг перед другом, что и породит третий план, пока еще загадочный и малопонятный - «Только таким путем могла бы быть преодолена дурная неслиянность и невзаимопроникновен-ность культуры и жизни» [2. С. 12].
Таким образом, «первая философия», по мысли М.М. Бахтина, должна органично синтезировать все три упомянутых плана, причем в рамках конкретно бытийствующего (именно-сейчас-существующего, именно-вот-так-живущего) человека. То есть фундаментальная онтология должна явиться как «философия единого и единственного бытия-события». Что скрывается за этим тяжеловесным бахтинским понятием «единое и единственное бытие-событие», которое и является тем самым третьим планом, объединяющим «культуру» и «жизнь» в одном человеке и на котором, следовательно, только и можно основать «первую философию»? За ним скрывается человеческий поступок: «Только изнутри действительного поступка, единственного, целостного и единого в своей ответственности, есть подход и к единому и единственному бытию в его конкретной действительности, только на нем может ориентироваться первая философия» [2. С. 32]. Но к такому однозначному выводу М.М. Бахтин приходит не сразу. Хотя практически с первых страниц, как бы предвосхищая неминуемый в будущем вывод, начинает исследование именно области поступка, касаясь других (гносеологических, этических, эстетических и т.п.) проблем лишь вскользь, как бы не по желанию, а по необходимости, словно лишь отдавая должное сложившейся методологии научного познания.
Итак, на первых страницах известного трактата Бахтин дает поступку следующее определение: «Каждая мысль моя с ее содержанием есть мой индивидуально-ответственный поступок, один из поступков, из которых слагается вся моя единственная жизнь как сплошное поступление, ибо вся жизнь в целом может быть рассмотрена как некоторый сложный поступок: я поступаю всей своей жизнью, каждый отдельный акт и переживание есть момент моей жизни-поступления.
Эта мысль, как поступок, цельна: и смысловое содержание ее, и факт ее наличности в моем действительном сознании единственного человека, совершенно определенного и в определенное время, и в определенных условиях, т.е. вся конкретная историчность ее свершения, оба эти момента, и смысловой и индивидуальноисторический (фактический), едины и нераздельны в оценке ее как моего ответственного поступка» [2. С. 12]. И все, казалось бы, хорошо, ясно, понятно и нет никакой проблемы, но человеческое сознание устроено так, что может взять (а потому берет) содержательно-смысловой момент мысли отвлеченно от исторического акта ее осуществления, то есть взять мысль не как целостный поступок, а только как момент поступка, как общезначимое теоретическое суждение. А для этой смысловой (теоретической) стороны поступка совершенно безразлична индивидуально-историческая сторона: автор, время, условия и нравственное единство его жизни - это общезначимое суждение относится к теоретическому единству соответствующей теоретической области, и место в этом единстве совершенно исчерпывающе определяет его значимость.
Но вместе с тем от этой смысловой, теоретической стороны поступка нельзя отмахнуться. Она есть и должна быть! Другое дело, может ли поступок, понятый прежде всего как теоретическое суждение, явиться необходимым и достаточным основанием «первой философии»? Нет, не может, полагает М.М. Бахтин. Дело в том, что основание фундаментальной онтологии должно быть абсолютно непоколебимым, или, говоря словами Бахтина, обладать абсолютным долженствованием -поступок должен быть абсолютно долженствующим для меня. Но таковым не может быть поступок, взятый только со своей теоретической стороны. Бахтин поясняет этот момент, связывая долженствование с истинностью теоретического суждения: «Момент теоретической истинности необходим, чтобы суждение было долженствующим для меня, но не достаточен, истинное суждение не есть тем самым уже и должный поступок мышления» [2. С. 13]. Вообще ни одно теоретическое определение и положение не может заключать в себе момент долженствования, он может быть только извне привнесен и пристегнут: «На все содержательно значимое может сойти долженствование, но ни одно теоретическое положение не содержит в своем содержании момента долженствования и не обосновывается им» [2. С. 14]. И в этом принципиальнейший недостаток (если можно здесь применить это сугубо оценочное суждение) отвлеченно-теоретического самозаконного мира: его суждения (какими бы они ни были, к какой бы области наук ни относились, в том числе и к области нравственной философии, этики) меня, живого, действительно бытий-ствующего человека, ни к чему не обязывают, а значит, не могут являться и основанием моего бытия, основанием фундаментальной онтологии.
Оторвав содержательно-смысловую сторону поступка от исторического акта его осуществления, мы лишь путем некоего спекулятивного скачка (ярким примером является категорический императив И. Канта) можем задать поступку необходимое долженствование, что по меткому выражению Бахтина «то же самое, что поднять самого себя за волосы» [2. С. 15]. Более того, здесь возникает еще одна проблема - оторванным смысловым содержанием «события бытия» овладевает имманентная ему законность, по которой это событие в своей теоретической ипостаси начинает развиваться уже самопроизвольно, автоматически и бесконтрольно, чем во многом напоминает развитие современной техники: «Подобно миру техники, который знает свой имманентный закон, которому и подчиняется в своем безудержном развитии, несмотря на то, что уже давно уклонился от осмысливания его культурной цели и может служить ко злу, а не к добру, так по своему внутреннему закону совершенствуются орудия, становясь страшной, губящей и разрушающей силой из первоначального средства разумной защиты» [2. С. 15-16]. Причем пока отвлеченно-теоретический самозаконный мир, принципиально чуждый живой единственной историчности, остается в своих границах, его автономия оправданна и ненарушима, оправданы и такие философские специальные дисциплины, как логика, теория познания, которые пытаются вскрыть, теоретически же, структуру этого мира и его принципы. Но стоит только теоретическому миру «забыться» и распространить свои законы за пределы самого себя, набросить свою категориальную сеть на мир реально исторически свершающегося «события бытия», неминуем крах и того и другого.
Это происходит потому, что в мир построений теоретического сознания, в отвлечении от ответственноиндивидуального исторического акта, человек не может включить самого себя в своей действительности и всю свою историческую жизнь как момент ее, поскольку, как пишет М.М. Бахтин, «Мы оказались бы там определенными, предопределенными, прошлыми и завершенными, существенно не живущими, мы отбросили бы себя из жизни, как ответственного рискованного открытого становления-поступка, в индифферентное, принципиально готовое и завершенное теоретическое бытие» [2. С. 17]. В теоретическом мире нельзя жить, ответственно поступать, - «в нем я не нужен, в нем меня принципиально нет» [2. С. 17]. Теоретический мир развивается и живет так, как если бы меня не было, но неразрешимый парадокс для него заключается как раз в том, что я все же есть...
По сути, Бахтин методично, упорно и с каким-то пронизывающим духовным напряжением ищет путь к обозначенному им самим в самом начале трактата миру «единого и единственного бытия-события». Это тот самый мир человеческого поступка, мир, объемлющий все планы бытия человека, и одновременно - основание «первой философии» как «философии единого и единственного бытия-события». Все попытки изнутри теоретического мира средствами теоретического же познания пробиться в живой мир вечно свершающегося поступка и онтологически закрепиться в нем (пусть даже только в сугубо методологическом смысле, понимая онтологию как фундамент любой философии, в том числе и философии поступка) признаны им безнадежными: «...нельзя разомкнуть теоретически познанный мир изнутри самого познания до действительного единственного мира» [2. С. 20].
Признаны им бессмысленными и бесполезными также все попытки пробиться в этот чарующий мир из
мира эстетического бытия средствами, скажем так, «эстетического познания». Эстетическое познание - это прежде всего связка созерцание - вживание, раскрывающаяся как эстетическое видение индивидуального предмета как бы изнутри (так или иначе в его собственном существе), но при этом оставаясь ему снаружи.
Не заходя далеко на проблемные поля эстетики, тем более что и сам М.М. Бахтин в рассматриваемой здесь работе собственно чистой эстетике уделил совсем немного внимания, отметим только следующее - продукт эстетического созерцания точно так же отвлечен от самого действенного акта созерцания и не принципиален для него, как оторвана содержательно-смысловая сторона теоретического суждения от исторического акта его осуществления. Поэтому для эстетического созерцания точно так же неуловимо «единственное бытие-событие в его единственности», как и для рассудочного, анализирующего познания. Мир эстетического, эстетический мир, полученный в принципиальном отвлечении от действительного, живого, пишущего свою «прозу жизни» субъекта эстетического видения, на самом деле не есть тот мир, в котором я живу, хотя его содержательная сторона в той или иной степени вложена в меня как субъекта. Но между субъектом эстетического видения и его действительной жизнью (т.е. именно мной), или между, как пишет Бахтин, «предметом эстетического видения и субъектом - носителем акта этого видения» [2. С. 21] сохраняется такая же принципиальная несооб-щаемость, как и в теоретическом познании. «Изнутри этого видения нельзя выйти в жизнь... Эстетическое видение не превращается в исповедь, а, став таковой, перестает быть эстетическим видением» - отмечает Бахтин [2. С. 21] .
Все вышеописанные замечания М.М. Бахтин справедливо относит и к такому моменту эстетического созерцания, как вживание. За вживанием, по мысли Бахтина, всегда следует момент объективации, т.е. положение некоего нечто (или некто), понятого вживанием вне себя, отделение его от себя, возврат в себя, и уже из себя самого, со своего места, это вернувшееся в себя сознание эстетически оформляет изнутри схваченное нечто (некто) как единое, целостное, качественно своеобразное, индивидуальное. И все эти эстетические моменты: единство, целостность, своеобразие, как пишет Бахтин, «трансгредиентны самой определяемой индивидуальности, изнутри ее самой для нее в ее жизни этих моментов нет, она не живет ими для себя, они имеют смысл и осуществляются вживающимся уже вне ее...» [2. С. 21]. Таким образом, эстетическое вживание (не чистое, полное вживание, абсолютно теряющее «я» вживающегося, которое вообще невозможно и говорить о котором потому бессмысленно, а упомянутое выше объективирующее вживание) не может дать знание единственного бытия в его событийности, но дает лишь некоторое видение внеположного субъекту бытия, опять же ни к чему субъекта не обязывающее. Эстетическое вживание не есть еще постижение долженствующей единственности события, поступка. Пусть я насквозь вижу это самое нечто, знаю и себя, но я должен еще овладеть правдой нашего взаимоотношения, правдой связующего нас «единого и единственного события», в котором мы оба с абсолютным долженствованием - участники. То есть я и объект моего эстетического созерцания-вживания должны быть уже укоренены в каком-то единстве бытия, нас равно объемлющем, в котором и протекает акт моего эстетического созерцания-вживания, но само это бытие не может быть эстетическим бытием и пробиться к нему средствами «эстетического познания» невозможно, поскольку это «то же самое, что поднять самого себя за волосы» [2. С. 15]... В эстетическом бытии, конечно, можно жить. И живут. Но, как пишет Бахтин, «...живут другие, а не я - это любовно созерцаемая прошлая жизнь других людей, и все вне меня находящееся соотнесено с ними, себя я не найду в ней, но лишь своего двойника-самозванца, я могу лишь играть в нем роль, то есть облекать в плоть-маску другого-умершего» [2. С. 24].
Хотя эстетическое бытие и ощутимо ближе к действительному единству единого бытия-события жизни, чем теоретический мир, и потому так велик соблазн эстетизма и эстетизации бытия, которые несколько затушевывают слишком очевидную несообразность чистого теоретизма. Все же эстетическое созерцание -вживание тоже не обеспечивает требуемого и необходимого единства и взаимопроникновения между смысловым содержанием (продуктом) поступка и действительным долженствующим его историческим свершением (актом). Не обеспечивает вследствие принципиального отвлечения субъекта эстетического созерцания - вживания от самого себя как живого, никем и ничем не заменимого участника долженствующего события-бытия: «Понять предмет - значит понять мое долженствование по отношению к нему (мою должную установку) (курсив мой. - А.К.), понять его в его отношении ко мне в единственном бытии-событии, что предполагает не отвлечение от себя, а мою ответственную участность» [2. С. 24]. Ни в эстетическом мире, ни в средствах «эстетического познания» мы никогда не найдем «долженствования», «участия», «единственного события-бытия» и, в целом, поступка познающего. Да его там и не может быть, поскольку, будучи «отвлеченным» и «не принципиальным» в силу специфики самого эстетического бытия, поступок, оставаясь в его рамках, не может приобрести статус абсолютно долженствующего, т.е. опять-таки ни к чему меня по-знающего-поступающего не обязывает.
Таким образом, поступок, взятый со своей эстетической стороны, как своего рода особое эстетическое суждение, тоже не обладает для меня абсолютным долженствованием, а значит, и не может служить М.М. Бахтину необходимым и достаточным основанием для реализации его философского проекта - построения фундаментальной онтологии, не может служить отправной точкой его философии поступка.
Подводя черту под данной статьей и одновременно с тем указывая направление своей дальнейшей работы, я бы хотел отметить следующее. Ни у теоретического познания, порождающего автономный и отвлеченный мир теоретизированного бытия, ни у эстетического созерцания - вживания, порождающего не менее автономный и отвлеченный мир эстетического бытия, нет выхода к «единственному реальному бытию события». Потому что ни то ни другое, принципиально отвлекаясь от живого субъекта-участника, его «прозы жизни», не обеспечивают единства и взаимопроникания между смысловым содержанием-продуктом и действительным историческим свершением-актом. Поступок, взятый со своей теоретической стороны как теоретическое суждение и поступок, взятый со своей эстетической стороны как эстетическое суждение, не обладают для моего бытия абсолютным долженствованием, ни к чему мое бытие не обязывают. И значит, не могут выступить для М.М. Бахтина в качестве основания его фундаментальной онтологии, так как основание «первой философии» должно быть абсолютно непоколебимым, или, говоря словами Бахтина, обладать абсолютным долженствованием.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Работы 20-х годов. Киев: Next, 1994. С. 69-257.
2. Бахтин М.М. К философии поступка // Бахтин М.М. Работы 20-х годов. Киев: Next, 1994. С. 9-69.
3. Бахтин М.М. Искусство и ответственность // Бахтин М.М. Работы 20-х годов. Киев: Next, 1994. С. 5-9.
4. Аристотель. Метафизика // Соч.: В 4 т. / Ред. В.Ф. Асмус. М.: Мысль, 1975. Т. 1. С. 63-369.
Статья поступила в редакцию журнала 10 октября 2006 г., принята к печати 23 октября 2006 г.
Сайт Светланы Анатольевны Коппел-Ковтун
Оставить комментарий