Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Заяц, встречаясь с волком, дрожит от страха.
Волк при встрече с зайцем дрожать не станет.
Не верится не только в исчезновение «я», но в равной мере и в исчезновение «ты» не верится. Ты — не умирает.
Поэтический ответ всегда единственный. Он не приходит повторно без реального вопрошания, а реальное, бытийное, вопрошание всегда единично, ибо исчезает после получения ответа. Хула на Духа Святого — это игнорирование, попрание поэтического ответа, когда тебе дано знать, но ты игнорируешь это знание и действуешь по-своему ветхому разумению.
Ложное «мы», в которое я верю, создаёт моё ложное «я».
Записанное — знаки, ведущие в Путь, погружающие в то, что уже прошло, но не прошло, а есть. Вечность всегда есть. Память — это не память, а актуальность того, что следует помнить. Для вечного в вечности нет другой памяти, кроме бытийной актуализации. В доступе — только реально актуальное.
Знаете на кого похож поэт? На ёлочку, которая подходя к зеркалу, видит не только ёлочку, но и лес. Лес — через себя, в себе. Это некая обратка пословице «за деревьями леса не видать». Поэт — это слышание Целого и, при успехе, голос Целого (не толпы, но цельности человеческой).
Мы все — дураки, потому считающие себя умными — дураки в квадрате. Дурак же, понявший, что он — дурак, уже дурак лишь наполовину, ибо вторая его половина встала на путь ума. Путь ума — это путь не знания, а незнания, бесконечное взыскание ума.
Хранить память — не значит хранить пепел. Хранить память — это поддерживать огонь. А огонь — это жажда. Жажда подлинного...
Видеть человека насквозь — это видеть пути, по которым приходят к нему мысли.
Все на свете крылья, которыми крылаты люди — это суть одни и те же крылья (общие — всеобщие). Их всего два: Божье и человеческое, все мы летаем на этих двух, но без первого второе немощно. Любить свои крылья, ненавидя чужие, невозможно — это одни и те же крылья. Тот, кто завидует крылатым, отсекает себя от крыльев — завистью, вместо того, чтобы полюбить чужие крылья как свои собственные и стать крылатым, приобщившись.
— А ещё я хочу пригласить Лёню, и Сашу, и Олю, и... и... ещё...
От волнения Сенечка немножко заикался. Он очень боялся кого-то забыть, потому как считал необходимым пригласить решительно всех: друзей человек сорок, их родителей, педагогов, случайных и неслучайных знакомых, возможно, даже прибившихся к нашему лагерю собак...
Ухабистый въезд в деревню словно предназначен взбадривать убаюканных дорогой путешественников. Машины резко сбавляют скорость и становятся похожими на мирно покачивающиеся в прибрежных волнах корабли. Но это если смотреть на подъезжающих со стороны. Изнутри качка кажется не такой уж мирной...
Ближе к Новому году у Александры традиционно портилось настроение. Открывшиеся ёлочные базары, блестючую мишуру в витринах и прочие атрибуты праздника она воспринимала как издевательство. Какой дурак будет радоваться новому году, зная, что аккурат после его встречи начнется сессия? У нее были серьезные опасения завалить один из экзаменов и слететь со стипендии....
У каждого способного к полету создания свой размах крыльев. У каждого человека, стремящегося к богообщению, своя мера и сила молитвы, во многом зависящая от радения молитвенника. С этим вряд ли кто будет спорить ввиду очевидности. Однако есть люди, на которых общие правила не распространяются, и на то имеются свои причины...
Отгремели овации. В опустевшем зале стало гулко, зябко и слишком просторно. Студийцы, набросив на себя, кто пальто, кто солдатскую шинель, теснились у режиссерского столика. Начинался «разбор полетов», который всякий раз после спектакля устраивал Юрий Германович, режиссер студенческого театра. Лидочка обожала театральную «кухню»...
На крыльях самости вверх взлетать не стоит. Сгорят, непременно сгорят, для нашей же пользы (а если не сгорят, то нам во осуждение — и такое бывает). Настоящие крылья, они — как неопалимая купина, только неопалимость эта — дар Бога, а не результат «работы локтями» или любой другой самостной деятельности, разновидностей которой не счесть.