Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Художник Сергей Кулина
Даже сильная вера вне контакта с Богом легко превращает человека в фанатика, потому что тотальное присутствие в чём-угодно, кроме Бога — это разновидность самости, которая противостоит Богу и не даёт возможности вечности в нас развернуться. Отсюда простой вывод: искать надо Бога, а не сильную веру. И вера в Бога (в смысле — верования, набор правил, формул, знаний, идеология) может стать идолом, заслоняющим Бога Живого.
Смотреть и думать — разное, когда смотришь и видишь — не думаешь, а знаешь.
Пути Господни нам неведомы, но если есть путь, он себя явит.
Всякий христианин знает, что жизнь свою надо посвятить служению Богу, а не самоугождению или человекоугодию. Но что это значит? В головах часто царит неверное представление, потому что забывается о заповеди любви к ближнему. Истинное служение Богу — это служение Богу в ближнем. Иначе получается некая абстракция, а не служение Богу. Именно служение Богу в ближнем есть истинное служение и Богу: и в нём, и во мне, и Богу вообще — потому что всё это один Бог.
Сопереживание — это молитва, а молитва всегда действенна. Подлинное сопереживание всегда обращается (оно всегда обращено) к Богу — за помощью. Это сердечная молитва, на которую способны все мы и к которой призваны все мы. Без сострадания к людям невозможна настоящая молитва. В молитве человек един со всеми и слышит боль мира как свою.
Дар человеку от Бога, т.е. талант — это всегда дар для сражения за что-то против чего-то.
Не стоит скорбеть, что плох на войне тот,
с кем хорошо на празднике.
Что я должен другому? С одной стороны — никто никому ничего не должен. Однако с другой — звание человека меня обязывает и приглашает, призывает к соответствующему мышлению и действию (это и есть человек — определенный функционал), и вопрос в том, беру я на себя эту роль или нет, принимаю на себя право и возможность быть человеком или отказываюсь. И если принимаю, то из этого следует, что я должна другому человека. Причём в себе и в нём (они всегда сопряжены). Иначе невозможно быть человеком.
Я не знаю что такое Бог, но я знаю кто такой Бог, и через личные отношения с Ним Он мне говорит о Себе то, что мне необходимо знать, причём говоря о Себе, Он говорит мне обо мне. Это всегда двоичное знание, знание о Боге и знание о человеке не разделено. Вероятно, оно в самом Боге не разделено.
Бог говорит мне о Себе, чтобы сказать мне обо мне. Говорю не только о себе лично, но вообще о Боге и человеке.
Чужая душа никому не нужна только потому, что и своя собственная не нужна.
Даже сильная вера вне контакта с Богом легко превращает человека в фанатика, потому что тотальное присутствие в чём-угодно, кроме Бога — это разновидность самости, которая противостоит Богу и не даёт возможности вечности в нас развернуться. Отсюда простой вывод: искать надо Бога, а не сильную веру. И вера в Бога (в смысле — верования, набор правил, формул, знаний, идеология) может стать идолом, заслоняющим Бога Живого.
Смотреть и думать — разное, когда смотришь и видишь — не думаешь, а знаешь.
Пути Господни нам неведомы, но если есть путь, он себя явит.
Всякий христианин знает, что жизнь свою надо посвятить служению Богу, а не самоугождению или человекоугодию. Но что это значит? В головах часто царит неверное представление, потому что забывается о заповеди любви к ближнему. Истинное служение Богу — это служение Богу в ближнем. Иначе получается некая абстракция, а не служение Богу. Именно служение Богу в ближнем есть истинное служение и Богу: и в нём, и во мне, и Богу вообще — потому что всё это один Бог.
Сопереживание — это молитва, а молитва всегда действенна. Подлинное сопереживание всегда обращается (оно всегда обращено) к Богу — за помощью. Это сердечная молитва, на которую способны все мы и к которой призваны все мы. Без сострадания к людям невозможна настоящая молитва. В молитве человек един со всеми и слышит боль мира как свою.
Дар человеку от Бога, т.е. талант — это всегда дар для сражения за что-то против чего-то.
Не стоит скорбеть, что плох на войне тот,
с кем хорошо на празднике.
Что я должен другому? С одной стороны — никто никому ничего не должен. Однако с другой — звание человека меня обязывает и приглашает, призывает к соответствующему мышлению и действию (это и есть человек — определенный функционал), и вопрос в том, беру я на себя эту роль или нет, принимаю на себя право и возможность быть человеком или отказываюсь. И если принимаю, то из этого следует, что я должна другому человека. Причём в себе и в нём (они всегда сопряжены). Иначе невозможно быть человеком.
Я не знаю что такое Бог, но я знаю кто такой Бог, и через личные отношения с Ним Он мне говорит о Себе то, что мне необходимо знать, причём говоря о Себе, Он говорит мне обо мне. Это всегда двоичное знание, знание о Боге и знание о человеке не разделено. Вероятно, оно в самом Боге не разделено.
Бог говорит мне о Себе, чтобы сказать мне обо мне. Говорю не только о себе лично, но вообще о Боге и человеке.
Чужая душа никому не нужна только потому, что и своя собственная не нужна.
Голубя ко мне не присылай,
Писем беспокойных не пиши,
Ветром мартовским в лицо не вей.
Я вошла вчера в зеленый рай,
Где покой для тела и души
Под шатром тенистых тополей...
Прямо под ноги пулям,
Расталкивая года,
По январям и июлям
Я проберусь туда…
Никто не увидит ранку,
Крик не услышит мой. —
Меня — китежанку,
Позвали домой.
И гнались за мною
Сто тысяч берез,
Стеклянной стеною
Струился мороз...
Думали: нищие мы, нету у нас ничего,
А как стали одно за другим терять,
Так, что сделался каждый день
Поминальным днем,-
Начали песни слагать
О великой щедрости Божьей
Да о нашем бывшем богатстве.
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики
...А я была его женой.
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.
И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви,
Как я знаю эти упорные
Несытые взгляды твои!
Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шепотов и звонов
Встает один, все победивший звук.
Так вкруг него непоправимо тихо,
Что слышно, как в лесу растет трава,
Как по земле идет с котомкой лихо...
Но вот уже послышались слова
И легких рифм сигнальные звоночки, —
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.
Мне кажется, я подберу слова,
Похожие на вашу первозданность.
А ошибусь, мне это трын-трава,
Я все равно с ошибкой не расстанусь.
Я слышу мокрых кровель говорок,
Торцовых плит заглохшие эклоги.
Какой-то город, явный с первых строк,
Растет и отдается в каждом слоге.
Кругом весна, но загород нельзя...
У кладбища направо пылил пустырь,
А за ним голубела река.
Ты сказал мне: «Ну, что ж, иди в монастырь
Или замуж за дурака...»
Принцы только такое всегда говорят,
Но я эту запомнила речь.
Пусть струится она сто веков подряд
Горностаевой мантией с плеч...
Постучись кулачком - я открою.
Я тебе открывала всегда.
Я теперь за высокой горою,
За пустыней, за ветром и зноем,
Но тебя не предам никогда...
Твоего я не слышала стона,
Хлеба ты у меня не просил.
Принеси же мне ветку клена
Или просто травинок зеленых,
Как ты прошлой весной приносил.
Принеси же мне горсточку чистой,
Нашей невской студеной воды,
И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы.