Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Солнцем становится только тот, кто любит солнце больше, чем себя.
Человек — не фабрика по производству добрых дел, к нему нельзя относиться утилитарно. Человек — не средство для получения того или иного добра, он сам — цель.
Лик и лицо — не прямо связаны, порой лицо прекрасно у безликих, потому что они его хранят пуще всего на свете, более, чем Бога и ближнего. Нерастраченная ни на кого красота — это совсем другая красота, чем та, что отдана и, нередко, попрана за это.
Человек молится главным в себе, и далеко не всегда наше главное — угодно Богу. Угодно не в плебейском понимании, а в онтологическом — т.е. соответствует природе, бытийной норме. Богу можно молиться только Божьим в себе (богом в себе), потому оно должно стать главным в человеке — для общения с Богом и в Боге. Ибо до тех пор, пока доминирует самость, ни о чём другом, как о своей самости, человек не говорит, и молится он так же — из самости, а это - не молитва, а пустая болтовня.
Смотреть и думать — разное, когда смотришь и видишь — не думаешь, а знаешь.
Человек — не функция, а бытие.
Любим мы подлинного, глубинного человека (подлинным в себе — если любовь настоящая, неизбывная), а ругаемся с ситуативным, поверхностным. Если наше поверхностное нападёт (подлинное никогда не нападает) на чужое подлинное как на ситуативное, то страшно согрешит. Так бывает, когда другой — подлинный, а я сам ситуативный. Принимая свои грёзы за истину, наше поверхностное обычно приписывает свои собственные грехи другому, потому удобнее всего диагностировать себя по своим же претензиям к другому.
От набата не ждут колыбельных.
Надо помнить не только что «спасаемся верой, а не делами», но и то, что «вера без дел мертва». Не надо делать мысль плоской, она имеет объём. И надо вмещать целое, а не фрагмент. Любой фрагмент можно выхватить и носиться с ним как с целым — это губительный путь. Только целостный подход даёт истинный плод, потому что вне Христа целостность недостижима.
Главное в каждом человеке то, что можно в нём любить. И это то в нём, что Христово.
Расстрел Гумилева (1886-1921), длительная духовная агония, невыносимые физические мучения, конец Блока (1880-1921), жестокие лишения и в нечеловеческих страданиях смерть Хлебникова (1885-1922), обдуманные самоубийства Есенина (1895-1925) и Маяковского (1893-1930). Так в течение двадцатых годов века гибнут в возрасте от тридцати до сорока вдохновители поколения, и у каждого из них сознание обреченности, в своей длительности и четкости нестерпимое...
Маяковский, сталкивая образы, обновляя эпитеты, вводил человека в стройку нового мира, и так как мир только что создавался, то и тон поэзии был тоном спора и противопоставления.Эта риторика огненная, как логика боя.Когда подымают грузы времени, то шершавые веревки, к которым прикреплены тяжести, перекидывают, за неимением других блоков, через сердца поэтов.Сердце сперва согревается, потом оно раскаляется, и огонь раскаленного сердца даже днем виден издали...
За всех вас,
которые нравились или нравятся,
хранимых иконами у души в пещере,
как чашу вина в застольной здравице,
подъемлю стихами наполненный череп.
Все чаще думаю -
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
Сегодня я
на всякий случай
даю прощальный концерт.
Память!
Собери у мозга в зале
любимых неисчерпаемые очереди...
Стихов и света кутерьма -
сияй во что попало!
Устанет то,
и хочет ночь
прилечь,
тупая сонница.
Вдруг - я
во всю светаю мочь -
и снова день трезвонится;
Светить всегда,
светить везде,
до дней последних донца,
светить -
и никаких гвоздей!
Вот лозунг мой -
и солнца!