Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Три бытийных состояния человека: текст, песня, антипесня. Антипесня убивает, как песня животворит.
Каждый человек может быть тем, другим и третьим. Текстом он становится трудами других (рождается текстом), всё — текст и все — текст. Песней он становится в Боге и с Богом. А антипесней — когда сражается против песни другого.
Христос — Песня, Антихрист — Антипесня.
Лик и лицо — не прямо связаны, порой лицо прекрасно у безликих, потому что они его хранят пуще всего на свете, более, чем Бога и ближнего. Нерастраченная ни на кого красота — это совсем другая красота, чем та, что отдана и, нередко, попрана за это.
Христиане — соль мира и в этом смысле слова: осоливать мир — значит наполнять его смыслами Зова; исцелять его приобщением к смыслам Зова; звать его на пути Господни, и это осуществляется именно как ответ на вызовы.
Всякий процесс склонен к развитию. Потому не всякий процесс стоит того, чтобы быть запущенным.
Слово — путь, куда оно увлекает разум, там он и оказывается.
Человека создаёт система координат, в которой он движется, и вектор его движения (направление).
Мир стоит, пока существуют чудаки. Когда останутся только умники — мир рухнет.
В смирение не надо рядиться, потому что в смирение человека одевает Бог. Кто обрёл истину, в том будет и нужная форма — смирение. Смирение — одежда истины. А кто самочинно рядится в одежды смирения, чтобы казаться смиренным, тот и выглядит неприглядно, и затрудняет себе восхождение к Богу.
Русская философия мне напоминает черепаху Зенона, которая впереди Ахиллеса западной философии только потому, что ищет не дробное знание, а целое — т. е. Сердце.
Идолизация духовного пространства осуществляется за счёт абсолютизации относительного. Абсолютен только Бог, потому, абсолютизируя относительное, мы создаём идолов, вопреки заповеди «Не сотвори себе кумира».
Пойманная птица, зачем тебе не летится?
Теперь тебе негде ютится — крыльями не сбежать.
Небо в тебе струится, но ты не к нему стремишься,
пойманная птица — попробуй полёт стяжать!
А люди живут и живут, и нет им конца.
И думаю я, что не будет — Омега и Альфа
вписались в контекст. Зарифмуемся в тайны Творца,
и станем Поэмой — долины и горы ландшафта.
Нас Бог пропоёт — куплетам от века сродни
мы жили словами, не помня о чём будет Песня.
Но Луч предрассветный в тенях несказанных храним...
Не надо очеловечивать животных. Эта расхожая формула требует пояснения, потому что в одном случае она верна, в другом случае — ложна, и, как правило, понимается она, к сожалению, ложно. Дело в том, что очеловечивать — качество человечности. Об этом свидетельствует вся культура. Очеловечивая, очеловечиваемся. Так же и расчеловечивая, расчеловечиваемся...
Юноша, увешанный птицами, как гирями,
откуда в тебе птичье мужество?
Или ты сам — птица, висящая гирей на Древе Жизни?
Птицы — гири? Кто же тот атлет, что жонглирует крылатыми?
Крыло обвисло... Чьё?
Чьё крыло сломано? Наше, наше...
Птицы без крыльев?
Теперь с одним крылом, но всё же
полёты отменяются.
Мне ваша «человечность» не к лицу —
в ней не придёшь к Небесному Отцу.
Вас слишком много — значит, ваше время,
но в нас есть вечность! И Христово бремя
свалилось с неба на беспечность нашу:
несём, как можем — нам ваш ад нестрашен.
Голуби — постовые наших улиц. Кто им платит зарплату за то, что с утра до вечера они ищут в нас человека?
* * *
Струями ливня художник смывает мир со своих полотен.
По стёклам течёт уныние наше и страхи.
Остывает пожар страстей на время дождя.
Гроза озаряет промокшего пса нашей жизни.
Человек смотрит на пейзаж за окном электрички...
Не любите меня так громко!
Тише! Тише — нас слышат звёзды.
Сердце стало моё громоздким,
в нём избыточно сжат воздух!
Великан оглушает мощью —
дайте просто дышать в меру!
Начинающий жить ночью
помнит крепко одно: «Веруй!»
Я стерплю ваш напор райский,
и пусть буду во всём странной.
Радость крыльев парящей стайки
да пребудет во мне сохранной.
Пробный камень — приду и обрушусь
водопадами солнца и зовов:
кто окажется к чуду готовым
и небесному странно послушен?
Будет! Будет! Дорога — не тайна,
хоть таинственны звёзд перелёты.
Не разгаданы взгляд и касание,
их признает, кто с птицами кроток.
Зов настойчивым будет для званых
и неслышным для тех, кто не ищет.
Для невесты готово приданое —
будет чем накормить её нищих.
Поднимаюсь на горку, и моим глазам предстаёт такая картина. Стоит перед не лужицей, а просто влажной выбоиной в асфальте, голубь: расслабился, нахохлился, выпрямился, вытянулся, вырос в своих (и моих, заметим) глазах - пингвин, а не голубь. Пингвин на море. И хорошо ему, несмотря на жару. Что он себе воображает представить сложно...
Важнее КТО сказал или ЧТО сказал? Для большинства, конечно, важнее КТО, ибо ЧТО сказано часто не совсем понятно и может быть недостоверным (непонятное нельзя проверить на смысловом уровне). Контекст сказанного задаётся тем, КТО говорит. Однако привычное полагание на авторитет в наше время становится слишком ненадёжным. Мы выходим на такой уровень существования, когда правду от лжи вряд ли будет возможно отличить, опираясь на авторитеты. И не потому, что авторитеты тоже ошибаются или, что тоже не редкость, заинтересованы в той или иной правде (врут в свою пользу, пусть даже не всегда осознанно), а ещё и потому, что создаются ложные авторитеты, подрывается вера в привычные...
М.Ц.
Лицо — не выросло, душа врастала в лик,
и вместо рук ей подарили крылья.
Чужим не виден был Лицо искавший блик,
и зов под взглядами земных покрылся пылью.
Её судили, ведь тащить руками лик
не так удобно, как нести его крылами;
и этот душу колотящий птичий крик,
всегда дрожавший на воде сердец кругами —
всё неудобно, не для здесь, не применить —
всё для каких-то далей или высей.
Как птице землю с небом примирить
так, чтоб не сыпать с крыльев бисер?..
Были ли они людьми — не знаю,
может — ангелами на дороге:
я встречала тех, кто птиц не трогал,
лишь смотрел украдкой, созерцал,
как горит у них души кристалл.
В тех глазах печаль жила иная.
Пища птиц — сверкание границ:
не дороги им нужны, а выси.
Крыльев взмах от здешних независим,
ведь рассвет голодным быть не может.
Здесь и звёзды на хлеба похожи,
хоть не видят это блики лиц.
Сила петь, когда молчит природа —
щедрый дар небес на случай ада.
Помнится, уже был кто-то продан,
выхвачен из дома или сада...
Рабство злу всегда глядит на птицу —
вдруг чирикнет что-то против силы.
Кто мечтает светом засветиться,
не пойдёт в бездушную могилу.
Ложь не любит тех, в ком небо дышит —
незачем дышать, пора забыться,
не гляди куда-то выше крыши:
зло не хочет, чтоб летали птицы.
...Умный смотрит на свет, глупый смотрит на самость - по этому их легко различать. Умный сам свет, потому ищет свет и находит свет, если он только есть. Глупый пленён своей самостью, потому смотрит самостью и ищет самость. Глупый проходит мимо света, цепляясь за самостное самостью. Умный проходит мимо самостного, цепляясь светом за свет, где он есть...
Птицы падают в ноги — нищие! —
просят жалобно к жизни пищи.
Дай нам зёрнышек, — клянчат стайкой,
веря по-детски в свою пайку.
Хоть бы хватило, хоть бы было
чем накормить пернатых милых
завтра. Сегодня, кажется, можно
птичек кормить, но мне тревожно...
И ты нанесёшь мне последний, смертельный удар —
другой бы не справился с этой нетрудной задачей.
Но кто-то премудро тебя для меня предназначил —
заведомой радости странно-заботливый дар.
Ты мой приговор — безутешная горечь обид,
что сахаром стала. Солёные слёзы — что звёзды
чужих горизонтов, где воздух не мною воссоздан,
а тем, кто толпой без смущенья «разумно» убит...
Когда человек падает под ударами судьбы, траектория его падения может сказать о главном в этом человеке, потому что главное своё он будет стараться сохранить до последнего, главное своё он будет хранить дольше и тщательнее, чем всё остальное, чем жил и дорожил. Ради главного он будет жертвовать не только своим, но и собой. В падении мы всегда что-то теряем. И Господь так устроил, что в трудностях мы прежде всего теряем наносное, налипшее и зачастую совершенно чуждое нашей сути, случайное. Потому, вероятно, и символом души человеческой стала ласточка, падающая для взлёта...
Антиптица — поэту
— Поэт? Чем платить будешь? Нет, птицу давай! Птицей плати, твоя жизнь и так у меня в кармане, а птица слишком вольная — нечего ей произвольничать. Умрёшь лучше с птицей? Нет, ты и так умрёшь, вот только без птицы. Уж я постараюсь, чтобы без... Поэт отдельно, птица отдельно — и будет вам смерть. Птица бессмертна? Может быть, но не здесь, здесь — я не позволю, я — антиптица.
Райская птичка пела на ветке,
когда увидала Христовы руки,
открывшиеся навстречу муке,
и замолчала в недоумении.
Как же возможно в разлуке с небом
петь? Даже плакать ужасно трудно —
слишком мертво, слишком иудно.
Райская птичка пела на ветке,
когда увидала Христовы муки —
Кресту поклонялись райские звуки
и стоны природы, стоны Зова:
каждая песнь прижималась к Слову...