Цветаева: Судите обо мне не по поступкам моим, а по умыслу

Бронислав Сосинский вспоминает о несостоявшейся дуэли в защиту Цветаевой.

18 июня 1969 года Виктор Дувакин, один из пионеров «устной истории» в СССР, поговорил с Брониславом (Владимиром) Брониславовичем Сосинским (1900—1987) и его женой Ариадной Викторовной Черновой-Сосинской (1908—1974). 

Сосинский: И в одном из писем, которые Марина Ивановна писала мне, запомнились такие слова: «Вот когда меня не будет на земле, то вы судите обо мне не по поступкам моим, а по умыслу. Поступки пропадут, а желания и умыслы останутся. И не забудьте, что там я буду излучать гораздо больше, чем излучаю здесь, потому что там не будет тетрадей, в особенности тетрадей, которые жадно смотрят на меня пустыми страницами и требуют бесконечной еды. Там я буду свободна от тетрадей. И тогда вы поймете, что я была лучше, чем на самом деле вы можете себе представить». Почему вот это она писала нам? Потому что мы были с Вадимом Леонидовичем [Андреевым] и с другим героем нашей эпопеи парижской — Даниилом Георгиевичем Резниковым, которые женились на трех сестрах [Черновых]…

Дувакин: Вот эта фотография, которую вы мне показывали.

Сосинский: Да-да, <нрзб> через сорок лет. Мы были… любили очень Цветаеву и очень по-разному в разное время подходили к ней, но у нас романа не было, и дружбы между нами и Мариной Ивановной не было, потому что, как мы ни восторгались ее стихами, как мы ни любили ее творчество, личный контакт нас всякий раз разочаровывал. Чем? Резкостью некоторой ее, насмешливостью иногда, а иногда просто с ее стороны поступками… ну, теми, что мы называем в быту неблаговидными.

Дело в том, что, конечно, надо о поступках, по ее совету, не говорить, а только думать о том, какой бы могла быть эта дружба. Ну, скажем, к Даниилу Георгиевичу Резникову она относилась с большой, я бы даже сказал, уже не симпатией, а некоторой влюбленностью. Дело в том, что она очень любила многих, и переписывалась с очень многими, и объяснялась в любви многим, выдумывая из каждого человека то, что она хотела себе представить.

Она была очень, если можно так выразиться, жадной к людям, в особенности к мужчинам моложе ее, и это было очень характерно во всем ее поведении, что нам немножко… не нравилось. А с другой стороны, мы как-то, отдавая ей должное, уважая ее и защищая, если можно… как видите, недавно я защищал ее, так сказать, с пистолетом в руках, хотя <нрзб>. Если вы сейчас посмотрите… если вы сейчас возьмете в руки «Антологию советской поэзии» [4], вышедшую в Нью-Йорке под редакцией Ольги Карлайл, которую недавно обругал в «Литературной газете» Перцов…

Дувакин: Метченко!

Сосинский: Перцов.

Дувакин: Перцов разве?

Сосинский: Да, в «Литературной газете» 28 мая… там статья о Цветаевой кончается так: «Мы так были близки с Цветаевой, что даже мой дядя вызвал на дуэль одного критика, который оскорбил Марину Цветаеву».

Дувакин: Этот дядя — это вы?

Сосинский: Это я.

Дувакин: Значит, Ольга Карлайл…

Сосинский: Это моя племянница родная, дочь Вадима Леонидовича Андреева. Вот, я хочу сказать, откуда это все о Цветаевой у нас. И еще одно обстоятельство. Вот я вам расскажу маленький такой эпизод, который я никогда нигде не рассказывал. Но это как раз вот покажет, ну, такую странную Марину Ивановну, которая никому неизвестна. Вот она, Марина Ивановна, просила ужасно, хотела познакомиться с Александром Федоровичем Керенским. Александр Федорович Керенский редактировал тогда газету «Дни», а я был секретарем тоже эсеровского издания «Воля России». И я заехал к нему и условился, что он к нам приедет, в дом Черновых, познакомиться с Мариной Ивановной. Александр Федорович Керенский — тоже очень оригинальная личность…

Дувакин: Жив?

Сосинский: Жив еще. Он ехал со мной в метро. Мы приехали туда, Марина Ивановна вместе с Ольгой Елисеевной, как две хозяйки, встретили его за общим таким большим столом, где было вино и так далее. И в такой как раз день, когда все так подготовили, вдруг неожиданно звонок — входит мой старый товарищ, таксист-водитель. Он меня не нашел дома и решил: значит, где я могу быть? Вот только у Черновых — и зашел. Ну, конечно, нельзя было ему отказать, выпроводить его, и он сел тоже с нами за стол.

Нужно сказать, что разговор был самый необыкновенный. У меня такое впечатление, что если Александр Федорович Керенский говорил какую-нибудь глупость, то эту глупость немедленно подхватывала Марина Ивановна, делала ее мудростью и возвращала ему обратно глупостью. Это было что-то совершенно невероятное: два близоруких человека говорили бог знает о чем!

Наконец остановились на Бунине. И вдруг мой друг Селиванов, шофер такси: «Что? Что такое Бунин? Дайте мне бутылку красного вина, и я напишу вам такой же рассказ, как написал Бунин в прошлый раз в “Последних новостях”, — не хуже!» Конечно, такое заверение никакой силы не имело, но Марина Ивановна все воспринимала всерьез. «Александр Федорович! Подумайте, что он говорит! Если бы ему дать бутылку красного вина, он бы написал рассказ лучше Бунина! Ведь это же удивительно!» И вот Александр Федорович тоже говорит: «Да-а! Давайте дадим ему бутылку красного вина». И, в общем, понимаете, опять то, что нам кажется юмором, было возведено в какой-то шедевр, в мудрость и в какую-то такую, понимаете, серьезную…

Дувакин: Очень характерно для той среды.

Сосинский: Да-а. И еще — это уже относится больше к Александру Федоровичу…

Дувакин: Фантасмагория.

Сосинский: Да. Александр Федорович, например, вдруг — тоже немного выпил — начал говорить о том, какая молодежь сейчас в эмиграции растет и развивается: «Черт знает что! Вот совсем недавно один идиот мне рассказывал о том, что в Советском Союзе замечательные поэты и писатели и что мы должны внимательно относиться к Советскому Союзу, и прочее, прочее…» И повторяет те слова, которые я ему три часа назад говорил в метро, едучи на встречу с Мариной Цветаевой.

Дувакин: То есть этот идиот — вы?

Сосинский: Значит, этим идиотом оказался я, сидящий за этим столом. То есть это все вместе вам показывает и какая была Марина Ивановна, и какой был Александр Федорович.

А тут еще на следующий день приезжает в наш дом Святополк-Мирский, замечательный молодой критик, тогда гремел в Оксфорде, в Англии и вообще во всем мире.

Дувакин: Потом стал марксистом.

Сосинский: Потом стал марксистом, вернулся на родину. Он, значит, входит, открывает дверь Ольга Елисеевна, она показывает ему, где живет Марина Ивановна. Он входит к Марине Ивановне в комнату, и Ольга Елисеевна слышит разговор за дверью. Князь спрашивает: «Скажите, Марина Ивановна, кто эта интересная дама, которая мне открыла дверь?» «Ох, — говорит, — не обращайте внимания, это моя квартирная хозяйка».

Дувакин: Это то есть про…

Сосинский: Марина Ивановна говорит об Ольге Елисеевне, которая вывезла ее из Чехии, поселила в своей квартире, не берет ни копейки за пребывание ее в доме и поэтому считается квартирной хозяйкой! Вот вам отношение Марины Ивановны к своему лучшему другу. Вот такие мелочи нас, молодежь, очень раздражали.

Дувакин: Понимаете, теперь можно сказать: это болезнь, это болезнь. Это не… Очень хорошо, что вы рассказали.

Сосинский: Я рассказал об этом, потому что это никогда не будет сказано публично, а так пусть, когда-нибудь в будущем…

Дувакин: В духовном плане она права — судите по намерениям, а в историческом — вы, конечно, совершенно правильно сделали, что это рассказали. А еще в человеческом, так сказать, в душевном, я бы вам сказал… сейчас как-то мне очень много пришлось иметь дело с вопросом о пограничных душевных состояниях и так далее. У меня дочь — врач-психиатр; то, что вы рассказали, — это болезнь. Это не моральное качество личности, а это грань психиатрии в данном фокусе, и так к этому и надо относиться, и поэта Марину Цветаеву, которую мы все, так сказать, очень высоко ценим независимо от личных вкусов и пристрастий, это, конечно, никак не марает. Спасибо, это правильно, что вы… Понимаете… И о Достоевском то же самое можно рассказать.

Сосинский: То же самое.

Дувакин: То же самое, тоже на грани, и такие же выходки…

Сосинский: Абсолютно.

Дувакин: И о Маяковском, которому посвящена вся моя жизнь, я тоже могу рассказать сходные моменты, и это на грани. У Маяковского они реже были, но они… потому что обычно в быту он был страшно вежлив и, так сказать, очарователен. Он был резок на эстраде — это другое, но бывало и так. Вот я недавно записал несколько совершенно неоправданных, так сказать, вещей. Так, ну продолжайте.

Бронислав Сосинский о встречах с Мариной Цветаевой. «В вечной борьбе с бытом за бытие»