«Пролетарская Сила, привязанная на дворе к плетневой огороже, тихо ворчала на обступивших ее людей; многие хотели оседлать незнакомую мощную лошадь и окружить на ней Чевенгур по межевой дороге. Но Пролетарская Сила угрюмо отстраняла желающих - зубами, мордой и ногами.
- Ведь ты ж теперь народная скотина! - с миром уговаривал ее худой чевенгурец. - Чего ж ты бушуешь?
Копенкин услышал грустный голос своего коня и вышел к нему.
- Отстранитесь, - сказал он всем свободным людям. - Не видите, лупачи, конь свое сердце имеет!
- Видим, - убежденно ответил один чевенгурец. - Мы живем по-товарищески, а твой конь - буржуй.
Копенкин, забыв уважение к присутствующим угнетенным, защитил пролетарскую честь коня.
- Врешь, бродяга, на моей лошади революция пять лет ездила, а ты сам на революции верхом сидишь!
Копенкин дальше уже не мог выговорить своей досады - он невнятно чувствовал, что эти люди гораздо умнее его, но как-то одиноко становилось Копенкину от такого чужого ума. Он вспомнил Дванова, исполняющего жизнь вперед разума и пользы, - и заскучал по нем.
Синий воздух над Чевенгуром стоял высокой тоскою, и дорога до друга лежала свыше сил коня».
* * *
Копенкин - Чепурному:
«- Да ты паники на шею не сажай! Спускай себе коммунизм из идеи в тело - вооруженной рукой! Дай вот Саша Дванов придет - он вам покажет!
- Должно быть, умный человек? - оробел Чепурный.
- У него, товарищ, кровь в голове думает, а у твоего Прокофия - кость, - гордо и раздельно объяснил Копенкин. - Понятно тебе хоть раз?.. На' бланок - отправляй в ход товарища Луя.
Чепурный при напряжении мысли ничего не мог выдумать - вспоминал одни забвенные бесполезные события, не дающие никакого чувства истины. То его разуму были видны костелы в лесу, пройденные маршем в царскую войну, то сидела девочка-сиротка на канаве и ела купыри; но когда эта девочка, бесполезно хранимая в душе Чепурного, была встречена в жизни - теперь навеки неизвестно; и жива ли она в общем - тоже немыслимо сказать; быть может, та девочка была Клавдюшей - тогда она, действительно, отлично хороша и с ней грустно разлучаться.
- Чего глядишь, как болящий? - спросил Копенкин.
- Так, товарищ Копенкин, - с печальной усталостью произнес Чепурный. - Во мне вся жизнь облаками несется!
- А надо, чтоб она тучей шла, - оттого тебе, я вижу, и неможется, - сочувственно упрекнул Копенкин. - Пойдем отсюда на свежее место: здесь сырым богом каким-то воняет.
- Пойдем. Бери своего коня, - облегченно сказал Японец. - На открытом месте я буду сильней.
Выйдя наружу, Копенкин показал Японцу надпись на храме-ревкоме: "Приидите ко мне все труждающиеся".
- Перемажь по-советски!
- Некому фразу выдумать, товарищ Копенкин.
- А Прокофию дай!
- Не так он углублен - не осилит; подлежащее знает, а сказуемое позабыл. Я твоего Дванова секретарем возьму, а Прокофий пускай свободно шалит... А скажи, пожалуйста, чем тебе та фраза не мила - целиком против капитализма говорит...
Копенкин жутко нахмурился.
- По-твоему, бог тебе единолично все массы успокоит? Это буржуазный подход, товарищ Чепурный. Революционная масса сама может успокоиться, когда поднимется!
Чепурный глядел на Чевенгур, заключивший в себе его идею.
Начинался тихий вечер, он походил на душевное сомнение Чепурного, на предчувствие, которое не способно истощиться мыслью и успокоиться. Чепурный не знал, что существует всеобщая истина и смысл жизни - он видел слишком много разнообразных людей, чтобы они могли следовать одному закону. Некогда Прокофий предложил Чепурному ввести в Чевенгуре науку и просвещение, но тот отклонил такие попытки без всякой надежды.
"Что ты, - сказал он Прокофию, - иль не знаешь - какая наука? Она же всей буржуазии даст обратный поворот: любой капиталист станет ученым и будет порошком организмы солить, а ты считайся с ним! И потом наука только развивается, а чем кончится - неизвестно".
Чепурный на фронтах сильно болел и на память изучил медицину, поэтому после выздоровления он сразу выдержал экзамен на ротного фельдшера, но к докторам относился как к умственным эксплуататорам.
- Как ты думаешь? - спросил он у Копенкина. - Твой Дванов науку у нас не введет?
- Он мне про то не сказывал: его дело один коммунизм.
- А то я боюсь, - сознался Чепурный, стараясь думать, но к месту вспомнил Прошку, который в точном смысле изложил его подозрение к науке. - Прокофий под моим руководством сформулировал, что ум такое же имущество, как и дом, а стало быть, он будет угнетать ненаучных и ослабелых...
- Тогда ты вооружи дураков, - нашел выход Копенкин. - Пускай тогда умный полезет к нему с порошком! Вот я - ты думаешь, что? - я тоже, брат, дурак, однако живу вполне свободно».
* * *
В семнадцать лет Дванов ещё не имел брони под сердцем - ни веры в Бога, ни другого умственного покоя; он не давал чужого имени открывающейся перед ним безымянной жизни. Однако он не хотел, чтобы мир остался ненареченным, он только ожидал услышать его собственное имя вместо нарочно выдуманных названий.
* * *
Софья Александровна глядела на фотографию. Там был изображен человек лет двадцати пяти с запавшими, словно мертвыми глазами, похожими на усталых сторожей; остальное же лицо его, отвернувшись, уже нельзя было запомнить. Сербинову показалось, что этот человек думает две мысли сразу и в обеих не находит утешения, поэтому такое лицо не имеет остановки в покое и не запоминается.
- Он не интересный, – заметила равнодушие Сербинова Софья Александровна. – Зато с ним так легко водиться! Он чувствует свою веру, и другие от него успокаиваются. Если бы таких было много на свете, женщины редко выходили бы замуж.
Чевенгур
Сайт Светланы Анатольевны Коппел-Ковтун
Оставить комментарий