Феномен

1. Текст.

А. Понятие феномена

Греческое выражение φαινόμενον, к которому восходит термин «феномен», производно от глагола φαίνεσθαι, который означает: казать себя; φαινόμενον означает поэтому: то, что показывает себя, самокажущее, очевидное; само φαίνεσθαι — медиальная форма от φαίνω, выводить на свет, приводить к ясности; φαίνω принадлежит к корню φα- как, свет, ясность, т. е. то, в чем нечто обнаруживает себя, само по себе способно стать видимым. Как значение выражения «феномен» надо поэтому фиксировать: само-по-себе-себя-кажущее, очевидное. φαινόμενα, «феномены» суть тогда совокупность того, что лежит на свету или может быть выведено на свет, что греки временами просто отождествляют с (сущее). Сущее может, далее, казать себя из себя самого разным образом, смотря по способу подхода к нему. Существует даже возможность, что сущее кажет себя как то, что оно в самом себе не есть. Показывая себя таким образом, сущее «выглядит так, словно...» Такое казание себя мы называем кажимостью. И так же в греческом выражение φαινομενον, феномен, имеет значение: выглядящее так словно, «кажущееся», «видимость»; φαινόμενον значит благо, которое выглядит так словно — но «в действительности» не есть то, за что себя выдает. Для дальнейшего осмысления понятия феномена все зависит от того чтобы увидеть, как оба названных значения φαι-νόμενον («феномен» кажущее себя и «феномен» кажущееся) по своей структуре между собой взаимосвязаны. Лишь поскольку нечто вообще по своему смыслу претендует казать себя, т. е. быть феноменом, оно может казать себя как нечто что оно не есть, может «только выглядеть так словно...» В значении φαινόμενον («видимость») исходное значение (феномен: очевидное) тоже уже лежит как фундамент второго. Мы отводим титул «феномен» терминологически позитивному и исходному значению φαινομενον и отличаем феномен от видимости как привативной модификации феномена. Что однако выражают оба термина, не имеет ближайшим образом вовсе ничего общего с тем, что называют «явлением» или тем более «только явлением».

Так, говорят о «патологических явлениях». Подразумеваются телесные симптомы, которые кажут себя и в казании себя как эти себя кажущие являются «показателями» чего-то, что само себя не кажет. Проступание этих симптомов, их самопоказывание сопутствует наличию нарушений, которые себя не кажут. Явление как проявление «чего-то» означает соответственно как раз не: показывание самого себя, но давание знать о себе чего-то, что себя не кажет, через нечто, что себя кажет. Явление есть себя-не- казание. Это «не» нельзя однако никоим образом сваливать в одно с привативным не, в качестве какого оно определяет структуру кажимости. Что себя таким образом не кажет, как это делает проявляющееся, не может и казаться. Все индикации, показания, симптомы и символы имеют означенную формальную основоструктуру (про)явления, как бы они еще ни различались между собой.

Хотя «явление» никогда не есть казание себя в смысле феномена, все же оно возможно лишь на основе какого-то казания себя. Но это казание себя, делающее и явление тоже возможным, само не есть явление. Явление есть давание знать о себе через нечто, что себя кажет. Если тогда скажут, что словом «явление» мы указываем на нечто, в чем нечто является не будучи само явлением, то понятие феномена этим не очерчено, а предположено, каковое предполагание однако остается скрытым, поскольку в данном определении «явления» выражение «являться» применяется двузначно. То, в чем нечто «проявляется», значит: в чем нечто дает о себе знать, т. е. не кажет себя; а в словах: «само «явлением» не будучи» явление означает казание себя. А это казание себя принадлежит по сути тому «в-чем», в котором нечто дает о себе знать. Феномены поэтому никогда не явления, но конечно никакому явлению не обойтись без феноменов. Определяя феномен с помощью понятия «явления», к тому же еще неясного, ставят все на голову, и «критика» феноменологии на этой базе есть поистине странное предприятие.

Выражение «явление» само может опять же значить двоякое: во-первых (про)явление в смысле давания о себе знать как себя-не-казание и затем само дающее знать — которое в своем казании себя указывает на нечто себя-не-кажущее. И наконец можно применять явление как титул для аутентичного смысла феномена как казания себя. Когда эти три разных положения вещей обозначают как «явление», то путаница неизбежна.

Она однако существенно возрастает еще оттого, что «явление» может принимать еще другое значение. Если дающее знать, которое указывает в своем казании себя на неочевидное, берут как то, что проступает на самом неочевидном, из него излучается, а именно так, что неочевидное мыслится как сущностно никогда не очевидное — то явление будет равнозначно произведению, соотв. произведенному, но которое собственного бытия производящего не составляет: явление в смысле «только явления». Дающее знать в произведении кажет себя правда само, а именно так, что им как излучением того, о чем оно дает знать, это последнее как раз постоянно в себе самом скрыто. Но это скрывающее непоказывание опять же не видимость. Кант применяет термин явление в этой сцепке. Явления суть по нему во-первых «предметы эмпирического разглядывания», то, что себя в этом последнем кажет. Это кажущее себя (феномен в аутентичном исконном смысле) есть вместе с тем «явление» как дающее знать излучение чего-то, что в явлении таится.

Раз для «явления» в значении давания о себе знать через кажущее себя конститутивен феномен, а он может привативно изменяться до кажимости, то и явление может стать голой видимостью. В определенном освещении некто может выглядеть так, словно его щеки покраснели, эта кажущаяся краснота может быть принята за дающее о себе знать наличие лихорадки, что со своей стороны опять же индицирует еще какое-то нарушение в организме.

Феномен — себя-в-себе-самом-показывание — означает особый род встречи чего-то. Явление напротив подразумевает сущую в самом сущем отсылающую связь, а именно так, что отсылающее (дающее знать) способно удовлетворить своей возможной функции только если оно кажет себя само по себе, есть «феномен». Явление и видимость сами различным образом фундированы в феномене. Запутывающая многосложность «феноменов», именуемых титулами, феномен, видимость, явление, голое явление, поддается распутыванию только если с самого начала осмыслено понятие феномена: себя-само-по-себе-кажущее.

Если в этой редакции понятия феномена остается неопределенным, какое сущее рассматривается как феномен, и остается вообще открытым, есть ли это себя-кажущее всегда сущее или бытийная черта сущего, то достигнуто лишь формальное понятие феномена. Если же под кажущим себя понимается сущее, доступное скажем в смысле Канта через эмпирическую наглядность, то формальное понятие феномена приходит тут к правомерному применению. Феномен в этом употреблении заполняет значение расхожего понятия феномена. Это расхожее однако не есть феноменологическое понятие феномена. В горизонте кантовской проблематики то, что понимается под феноменом феноменологически, можно не касаясь других различий проиллюстрировать, сказав так: что в явлениях, расхоже понятом феномене, всякий раз себя предшествующе или сопутствующе, хотя нетематически, уже кажет, может быть тематически приведено к показу себя, и это себя-так-само-по-себе-кажущее суть феномены феноменологии. Ибо пространство и время очевидно должны быть способны себя так казать, должны быть способны стать феноменом, если Кант претендует на сущностно обоснованное трансцендентальное высказывание, когда говорит, что пространство есть априорное то-в-чем порядка.

Если однако надо осмыслить феноменологическое понятие феномена вообще, не глядя на то, как кажущее себя можно определить ближе, то необходимой предпосылкой тому будет вникание в смысл формального понятия феномена и его правомерного применения в расхожем значении. — До фиксации предпонятия феноменологии надо очертить значение λόγος, чтобы стало ясно, в каком смысле феноменология вообще может быть «наукой о» феноменах.

Хайдеггер, Мартин. Бытие и время. Пер. с немецк. В. В. Бибихина. М.: Ad Marginem, 1997. Сс. 28 — 31. Цитата по электронной версии Славы Янко, сверенная с указанным изданием.

2. Пристальное вглядывание в феномен.

Существует род явлений ли, вещей ли, личностей ли, для которых в иные моменты их существования их идеи полностью совпадают с реализацией сих идей. Так что как видим, так и пишем. И при этом не ошибаемся. Можно сказать иначе: сущность совпадает с явлением. В произведениях искусства такое бывает сплошь и рядом. Ибо художник именно так и работает: очищает идею от безыдейного в её воплощении. Чем лучше получается у него эта гигиеническая процедура купания эйдосов в виде купания, скажем, красного коня или ещё кого, тем выше мастерство художника. Если такое случается с человеком, он фиксирует это как чудо в своей жизни.

Что такая полнота явления сущности бывает, это и несомненно, и очевидно. Но не менее очевидно, что с сущностью в явлении случается и неполнота. И тогда явление не только являет сущность, но и скрывает её. Так всё просто.

Беда Мартина Хайдеггера не в том, что он витиевато и сложно, с привлечением греческого слова, разбором его корешков и трепетным отряхиванием их от налипших кусочков не слишком плодородной греческой почвы, то есть этимологически, разбирает феномен. Я вполне готов поверить, что лингвистически слово разобрано и собрано безупречно.

Беда в том, что мыслительно это вполне излишне, даже, — вот ужас! — не нужно в дальнейших построениях мысли. Если понятие не обладает простотой, пользоваться им невозможно.

Ведь достаточно М. Хайдеггеру не мочалить феномен и не дергать за бесстыдно казанные им его причинные места, а привлечь старую гегелевскую пару явления и сущности, дав им пределы отождествления от 0 до 1, и задача мысли по определению необходимой в дальнейшей работе категории будет решена.

С прискорбием приходится отмечать: не читал М. Хайдеггер по-русски конспект В. И. Ленина книги Г. В. Ф. Гегеля «Наука логики», не было у Мартина под рукой 29 тома пятого, полного, собрания сочинений Володи. Иначе бы немчик знал бессмертную русскую фразу: «Etwa: движение реки — пена сверху и глубокие течения внизу. Но и пена есть выражение сущности!» (с. 116).

Великое значение пены так и не далось глубокомыслию феноменолога, о котором правильно говорят, что он больше прикладной лингвист, то есть не только щекой, но и языком с прикладом MP-41 Хуго Шмайссера сросся. Ну уж таковы особенности биографии парня из Месскирха. За язык к прикладу его никто не тянул. Да и правду сказать: Месскирх это вам не блистательный Симбирск!

Максим Бутин