Могила ждет всех, но редко кто ждет могилы

Когда мы (от «больших» — от Розанова и Мережковского, до «самых малых» — до меня, в этих «Горестных заметах»), когда мы пристаем к ним (архиереям, протоиереям, профессорам духовных академий, «благочестивым мирянам» и т.д.), не даем им спокойно пить чай с пышками и малиновым вареньем, ворочаем их, тормошим их, — мы об одном их спрашиваем, хотя и по-разному: «Все ли вы уместили в Церковь из того, что есть у Христа и в Евангелии? Не оставили ли вы чего-нибудь из золота, принесенного на землю Христом? Все ли из алмазов и сапфиров евангельских умещено вами в ваших книгах, канонах, обрядах, учениях, мыслях и делах? Не забыли ли, не оставили ли чего лежать втуне? Ведь там так богато, так прекрасно, так обильно дорогим и прекрасным! Где же все упомнить, все взять? Наверно, что-нибудь забыто, не все взято, — заметна какая-то нехватка, недостача: не оттого ли мы так приметно скудеем, немоществуем, почти нищенствуем? Там есть, наверное, есть еще многое, бесконечно многое, что нужно взять оттуда и разбогатеть взятым. Давайте поищем – и возьмем!»

Таким образом, все «приставанье» наше, за которое Мережковский попал в еретики, Розанов – в прелюбодеи, а мы – неизвестно куда попадем, — происходит только оттого, что мы думаем, что там у Христа и у Бога – очень богато, и что никакие человеческие руки не в силах ни захватить зараз, ни даже исчислить всего богатства, которое лежит там, на полках, в ларцах и скрынях, у Бога. Вся наша забота – о богатстве и о том, чтобы нам быть богаче Боговым богатством.

 А нам на всю тревогу и заботу эту отвечают:

— Нет. Там больше ничего нет. Мы в свое время составили точнейший инвентарь того, что там было, — все взяли, все перевезли к себе и все отлично уместилось в наших канонах, катехизисах, догматиках и патристиках. Там – не осталось ничего не взятого: все тут, у нас. Правда, наши здания как будто немного разрушаются, крыши на них протекают, «изданий» наших, где напечатаны наши инвентари, как будто не выходит больше в свет. Но хватит старых. Вообще, как-нибудь обойдемся и с крышами, и с изданиями. А главное — искать вам решительно нечего. Напрасный труд: там мы все взяли. Если даже мы и поистратили кое-что из богатств, то там-то уже ничего не найдется, чего бы не было у нас. Если не в наличии вещей и предметов, то в описи, по крайней мере, у нас есть все, решительно все. Там больше нет ничего».

Таким образом, это – ответ уверенных в скудости Боговой, убежденных, что человеческий инвентарь всецело исчерпал Божественное богатство – Христа и Евангелие. Мы спрашиваем от богатства (от веры, от убежденности в нем и в его неисчерпаемости), они отвечают – от скудости (от совершенной, тоже, убежденности, что у Христа ничего уже не осталось: все взято и переведено в каноники).

Как можно договориться до чего-нибудь, исходя из столь противоположных вер – веры в бесконечное богатство и веры в бесконечную скудость Бога?

***

Эти «старцы» наших дней, гнездящиеся по приходам, эти «благочестивые миряне» и «сестры», над коими они «старчествуют», — как любят они, рассуждая о Боге, призывая Его, и даже – даже «защищая» Его против неверов, — как любят они

Из всех Его державных прав

Одну лишь милость ограничить!

(Пушкинские два стиха о льстеце и царе).

***

Бог загрустил — и создал мир.

Неверно, что он создал его в радости.

Он создал его в грусти.

Но если еще можно спорить о мире, то человека – человека-то он создал в великой грусти…

***

Могила ждет всех, но редко кто ждет могилы. Принято учить, что нужно ее ждать, нужно приучать себя к ее ожиданию. Но нужно ли? А может быть лучше просто идти, смотреть: кто любит – на небо, кто не любит – по сторонам на леса, на поля, на гремящие ущелья города, вести разговоры на ходу: кто – с собою, кто – с другими, или просто идти и ни о чем не думать, а вдыхать запах снега или весны и вдруг… оступиться, упасть –

                                      И потонуть во мраке

Так же неожиданно, как неожиданно было когда-то, при рождении, выйти из мрака… Быть может, это проще и покойнее…

Сергей Дурылин. «В своем углу»