Украшающий свою песнь цитатами и сносками подобен составляющему букет

   Речь поэтическая вообще-то не предполагает сносок и пояснений. Это всё равно, как если бы какой-нибудь певец остановил песню и стал разъяснять встретившееся в ней трудное для понимания слово.
   И тем не менее. Иногда песнь бывает многоликой, когда после тех или иных слов поющего вступает лик, как, например, в заключительной песни в «Пире десяти дев», где десять дев воспели прежде каждая свою пространную песнь (как некий малый мир начертали) Господу: «Сказав это, Арета приказала всем встать, – говорила Феопатра, – и вместе под агносом благоговейно воспеть Господу благодарственную песнь, а начинать и предшествовать – Фекле. И так, когда все встали, – говорила она, – то Фекла, ставши посреди дев и по правую сторону Ареты, начала стройно петь; а прочие, ставши кругом, как бы в виде хора, подпевали ей»(1).
   И тогда певец воспевает песнь – psalmos, прочие же певцы являют собою припев – ypakoi, послушание. Подобно этому Богослужение, особенно литургия, это – «время сотворити Господеви» – пришло время, когда будет творить Господь. И тогда, на богослужении, когда человек служит Всеблаженному и Всеблагому Богу, и Он, Господь, служит человеку, продолжая, как и апостолам когда-то, как раб, омывать ему ноги и гниющие язвы сердца. И тогда (то есть всегда) человеческое богослужение бывает Богослужением.
   Вот так и в цитатах воспевают цитируемые припев к поющему, исполняя ypakoi, послушание. И внимательно поющий не может не плакать – ему, пыли(2), трупу – подпевают живые бисеры... Откуда известно, что подпевают? Если не подпевают, то ложь видна, потому что и цитирующий тогда не поёт.
   Сноски это поэзия цитат, опора на опыт преждебывших, дыхание поколений. Это единство христианского и вообще правильного человеческого ведения через минуты и тысячелетия при разности личного опыта. Святитель Игнатий был потрясён в своё время удивительным единогласием отцов. И речь его, святителя Игнатия, одного из самых поэтичных русских писателей является, можно сказать, сплошной цитатой и сплошной сноской.
   Но иногда и «внешние» певцы нечто дают. Это единение с другими поющими, заимствование у них тепла, некое дружество взаимопонимания, выражение любви: «Я вовсе не считаю, что непременно надо искать уважительный повод, для того, чтобы процитировать своего любимого автора, но, честное слово, это всегда приятно»(3).
   Украшающий свою песнь цитатами и сносками подобен составляющему букет, накрывающему роскошную трапезу. Это есть выражение многообразного действия в мире благодати Святого Духа, именно это выражает украшение на праздник Святой Троицы храмов цветами, ветвями деревьев и прочим. И в этом многообразии выражается совершенство любви, потому что если бы все были равны, в равной степени совершенны, то где было бы пространство или место ей, всегда жертвенной, милующей, вспомощствующей в страданиях и снисходящей в немощах(4).
   Но и будучи вплетены в ткань повествования, они самому повествованию бывают большим подспорьем – они подобны лесам строящегося здания, без которых невозможно ни самое строительство, ни отделка его, или древним ряснам на одеждах – «рясны златыми одеяна, преиспещрена» – золотым или голубым (цвет неба) нитям, вплетённым в ткань.
   Это хорошо, хотя и несколько грубовато и как-то по-юродски, выражено у одного удивительно поэтичного и на редкость (для «внешних») целомудренного писателя, который, хорошо начав(5), потом всё более уклонялся к чему-то бесплодному(6): «Знаю, что многие вполне интеллигентные люди таких комментариев в скобках не выносят, потому что они только тормозят изложение... Кстати, хочу предупредить читателя, что я не только буду отвлекаться от основной темы (я даже не уверен, что не сделаю две-три сноски), но я твердо решил, что непременно сяду верхом на своего читателя, чтобы направить его в сторону от уже накатанной проезжей дороги сюжета, если где-то там, в стороне, что-то мне покажется увлекательным или занятным»(7).
   Вот так. Действительно – используется всё, что может быть полезного.
   Есть древний принцип – Священное Писание объясняется тем же Священным Писанием(8).
   Точно так же при речи о каком-нибудь человеке (а каждый человек – своего рода таинство) одно его какое-нибудь качество или какой-нибудь поступок объясняется другим, и это подобно вкраплению цитат или уклонению сноски. Такой подход предполагает, что человек остаётся всегда неохватным, ускользающим из пределов определения. Такой подход благоговейно относится к его свободе.
   Есть и ещё одно побуждение, могущее руководствовать к использованию цитат, сносок и подобного – это желание сделаться ясным для слушателя и читателя, как-то объяснить сказанное, и ни по какой иной причине, как по любви к нему и желанию обрести наконец прекрасное и непостижимое, драгоценное смирение.
   И тогда поэзия (если это поэзия), стараясь сделаться более понятной, делается глубже, поскольку, не теряя своего первоначального сокровенного плана, приобретает ещё один, и не такой уж, кстати, внешний.

(1) Свт. Мефодий Патарский, «Пир десяти дев».
(2) Митрополит Вениамин (Федченков), «Божие люди», рассказ «Церковная пыль».
(3) Дж.Д. Сэлинджер, Симор: Знакомство.
(4) Мысль св. прав. протоиер. Алексия Мечёва.
(5) Дж.Д. Сэлинджер, «Над пропастью во ржи».
(6) Восточные религии манят какой-то сокровенной как будто глубиной, за которой однако не наступает общения с Богом. Страшный обман!
(7) Дж.Д. Сэлинджер, Симор: Знакомство.
(8) Этого принципа придерживался, например, Ориген, хотя, надо сказать, и нередко от этого отклонялся, когда говорил от себя.

Игумен Паисий (Савосин). О поэтическом мировосприятии. Поэтизирование сносок