Пролетарии и прочие, прибыв в Чевенгур, быстро доели пищевые остатки буржуазии и при Копенкине уже питались одной растительной добычей в степи. В отсутствие Чепурного Прокофий организовал в Чевенгуре субботний труд, предписав всему пролетариату пересоставить город и его сады; но прочие двигали дома и носили сады не ради труда, а для оплаты покоя и ночлега в Чевенгуре и с тем, чтобы откупиться от власти и от Прошки.
Чепурный, возвратившись из губернии, оставил распоряжение Прокофия на усмотрение пролетариата, надеясь, что пролетариат в
заключение своих работ разберет дома, как следы своего угнетения, на ненужные части и будет жить в мире без всякого прикрытия, согревая друг друга лишь своим живым телом. Кроме того - неизвестно, настанет ли зима при коммунизме или всегда
будет летнее тепло, поскольку солнце взошло в первый же день коммунизма и вся природа поэтому на стороне Чевенгура.
Шло чевенгурское лето, время безнадежно уходило обратно жизни, но Чепурный вместе с пролетариатом и прочими остановился среди лета, среди времени и всех волнующихся стихий и жил в покое своей радости, справедливо ожидая, что окончательное счастье жизни вырабатывается в никем отныне не тревожимом пролетариате. Это счастье жизни уже есть на свете, только оно скрыто внутри прочих людей, но и находясь внутри - оно все же вещество, и факт, и необходимость.
Один Копенкин ходил по Чевенгуру без счастья и без покойной надежды. Он бы давно нарушил чевенгурский порядок вооруженной рукой, если бы не ожидал Александра Дванова для оценки всего Чевенгура в целом. Но чем дальше уходило время терпения, тем больше трогал одинокое чувство Копенкина чевенгурский класс.
Иногда Копенкину казалось, что чевенгурским пролетариям хуже, чем ему, но они все-таки смирнее его, быть может, потому, что втайне сильнее; у Копенкина было утешение в Розе Люксембург, а у пришлых чевенгурцев никакой радости не было впереди, и они ее не ожидали, довольствуясь тем, чем живут все неимущие люди - взаимной жизнью с другими одинаковыми людьми, спутниками и товарищами своих пройденных дорог.
Он вспомнил однажды своего старшего брата, который каждый вечер уходил со двора к своей барышне, а младшие братья оставались одни в хате и скучали без него; тогда их утешал Копенкин, и они тоже постепенно утешались между собой, потому что это им было необходимо. Теперь Копенкин тоже равнодушен к Чевенгуру и хочет уехать к своей барышне - Розе Люксембург, а чевенгурцы не имеют барышни, и им придется остаться одним и утешаться между собой.
Прочие как бы заранее знали, что они останутся одни в Чевенгуре, и ничего не требовали ни от Копенкина, ни от ревкома - у тех были идеи и распоряжения, а у них имелась одна необходимость существования. Днем чевенгурцы бродили по степям, рвали растения, выкапывали корнеплоды и досыта питались сырыми продуктами природы, а по вечерам они ложились в траву на улице и молча засыпали. Копенкин тоже ложился среди людей, чтобы меньше тосковать и скорее проживалось время. Изредка он беседовал с худым стариком, Яковом Титычем, который, оказывается, знал все, о чем другие люди лишь думали или даже не сумели подумать; Копенкин же с точностью ничего не знал,
потому что переживал свою жизнь, не охраняя ее бдительным и памятливым сознанием.
Яков Титыч любил вечерами лежать в траве, видеть звезды и смирять себя размышлением, что есть отдаленные светила, на них
происходит нелюдская неиспытанная жизнь, а ему она недостижима и не предназначена; Яков Титыч поворачивал голову, видел
засыпающих соседей и грустил за них: "И вам тоже жить там не дано, - а затем привставал, чтобы громко всех поздравить: - Пускай не дано, зато вещество одинаковое: что я, что звезда, - человек не хам, он берет не по жадности, а по необходимости".
Копенкин тоже лежал и слышал подобные собеседования Якова Титыча со своей душой. "Других постоянно жалко, - обращался к своему вниманию Яков Титыч, - взглянешь на грустное тело человека, и жалко его - оно замучается, умрет, и с ним скоро
расстанешься, а себя никогда не жалко, только вспомнишь, как умрешь и над тобой заплачут, то жалко будет плачущих одних
оставлять".
- Откуда, старик, у тебя смутное слово берется? - спросил Копенкин. - Ты же классового человека не знаешь, а лежишь - говоришь...
Старик замолчал, и в Чевенгуре тоже было молчаливо.
Люди лежали навзничь, и вверху над ними медленно открывалась трудная, смутная ночь, - настолько тихая, что оттуда, казалось, иногда произносились слова, и заснувшие вздыхали им в ответ.
- Чего ж молчишь, как темнота? - переспросил Копенкин. - О звезде горюешь? Звезды тоже - серебро и золото, не наша монета.
Яков Титыч своих слов не стыдился.
- Я не говорил, а думал, - сказал он. - Пока слово не скажешь, то умным не станешь, оттого что в молчании ума нету -
есть одно мученье чувства...
- Стало быть, ты умный, раз говоришь, как митинг? - спросил Копенкин.
- Умный я стался не оттого...
- А отчего ж? Научи меня по-товарищески, - попросил Копенкин.
- Умный я стался, что без родителей, без людей человека из себя сделал. Сколько живья и матерьялу я на себя добыл и пустил
- сообрази своим умом вслух.
- Наверно, избыточно! - вслух подумал Копенкин.
Яков Титыч сначала вздохнул от своей скрытой совести, а потом открылся Копенкину:
- Истинно, что избыточно. На старости лет лежишь и думаешь, как после меня земля и люди целы? Сколько я делов поделал, сколько еды поел, сколько тягостей изжил и дум передумал, будто весь свет на своих руках истратил, а другим одно мое жеваное осталось. А после увидел, что и другие на меня похожи, и другие с малолетства носят свое трудное тело, и всем оно терпится.
- Отчего с малолетства? - не понимал Копенкин. - Сиротою, что ли, рос, иль сам отец от тебя отказался?
- Без родителя, - сказал старик. - Вместо него к чужим людям пришлось привыкать и самому без утешения всю жизнь расти...
- А раз у тебя отца не было, чего ж ты людей на звезды ценишь? - удивлялся Копенкин. - Люди тебе должны быть дороже: кроме них, тебе некуда спрятаться, твой дом посреди их на ходу стоит... Если б ты был настоящим большевиком, то ты бы все знал, а так - ты одна пожилая круглая сирота.
Сайт Светланы Анатольевны Коппел-Ковтун
Оставить комментарий