Дневник

«Приглашение на казнь», конечно, шедевр, а значит и пророчество. Да, всё личностно значимое (даже ошибка, грех - без которых нет движения к себе лучшему) уже неуместны. Общество намерено срезать верхушку человека, как срезают сейчас повсеместно деревья (на западный манер). Усредненное ничтожество, загнанное под плинтус бесконечных «нельзя» - вот где мы оказались.

Несправедливое и немилосердное (бесчеловечное) общество вознамерилось похитить всеведение Бога, чтобы обрушиться на маленького человека карающими мерами за его несовершенство.

Усреднить, алгоритмизировать - так и судить проще. В Прокрустово ложе новых норм не вошёл - будешь наказан (и обрезан подобно дереву). Гениальность, которая всегда не вписывается, уже похожа на преступление...

Писатель Александр Мелехов о Чехове: "Чехов в моих глазах перестал справляться с экзистенциальной защитой, защитой человека от ощущения собственной мизерности и мимолетности, что, как я теперь считаю, составляет первейшую обязанность искусства".

А кто же справлялся с такой задачей? На рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков этот тяжелый вес решил рывком взять пресловутый романтизм - возвышенное и льстящее человеку явление не только в литературе, но и в музыке, живописи, театре...

"Двадцать тысяч лье под водой", "Граф Монте-Кристо"... При чтении сих популярных романов в детстве этого не понимаешь, но без романтизма были бы невозможны ни капитан Немо Жюля Верна, ни тем более граф Монте-Кристо у Дюма. Таинственные и немножко порочные (Верн никак не мог определить, в какую из тогдашних радикальных сепаратистских группировок засунуть в финале капитана Немо, а граф Монте-Кристо у Дюма балуется гашишем), эти герои воплощали способность человека быть абсолютно свободным. И то ли не жить в обществе (как Немо), то ли быть свободным от него (как сбросивший с себя identity Эдмона Дантеса граф Монте-Кристо).

Интересно, что эти герои точно не уживаются в современной "преодолевшей романтизм" массовой культуре. В ней ни Немо (владелец опасного не учтенного ни в одном ВМФ мира подводного аппарата), ни Монте-Кристо (не платящий налогов захватчик культурного наследия римских пап) не могут быть положительными героями. В серии фильмов про Джеймса Бонда Немо проходил бы как явный маньяк-олигарх, из-под воды угрожающий человечеству какой-нибудь ракетой.

Все это еще раз показывает: мы живем во времена поворота к дурному коллективизму, к негативному и бесплодному варианту "прозрачности" (той самой, за отсутствие которой казнят Цинцинната в "Приглашении на казнь" Владимира Набокова).

Впрочем, может быть, я что-то не понимаю, и человечество просто минуло период подросткового "духа противоречия" и цепляния за свою точку зрения - вопреки здравым возражениям окружающих. Такой "эстетический анархизм" и в самом деле - детская болезнь. Особенно опасна она, когда автор резок и груб. Ведь его беспощадность к произведениям и героям может перейти в высокомерное презрение к окружающим людям, включая влюбленных в него. Так тот же Чехов, легко влюблявший в себя женщин, относился к ним и в жизни, и в своих текстах словно к каким-то глупым неудачницам. Нина Заречная, Мисюсь... Результат - умер в одиночестве. Кстати, странная манера рассматривать самоубийство как часть комедии ("Чайка") - не из тех убеждений, которые удлиняют жизнь...

Д. Бабич

Если романтики брали рывком, то Кафка и Платонов, продолжая то же тяжелоатлетическое сравнение, пытались пытались взять тяжелейший вес человеческой мизерности "жимом". Они не стали выводить своих Эдмонов Дантесов из тюремных камер, не стали награждать их сокровищами средневековых властителей или чудо-машинами (о которых герои Платонова все же мечтают). Они заставили своих героев остаться людьми в нечеловеческих условиях. Внешне превратившийся в жука человек по имени Грегор Замза в "Превращении" Кафки погибает именно потому, что остается внутри человеком. Не превращается в зверя, как убившие жука "домашние его".

Д. Бабич

Вспомнила невероятную историю бабушки Натальи Гончаровой. Она тоже решилась - помчалась за счастьем, а потом, когда он привез её, беременную, к своей жене, поняла как жестоко обманулась. Привёз и уехал, навсегда - бросил обеих. Так что всё в этой жизни двоится, как минимум...

У Куприна есть рассказ о даме, которая ехала с жестоким и грубым мужем в поезде. Муж уснул и храпел — устал замечания делать и одергивать… И дама разговорилась с молодым офицером — совершенно невинный разговор, о посторонних вещах. О том, как в детстве можно замереть — и время словно замедляется, его течение становится иным, и это — почти вечность… О том, как таинственно и странно сидеть под столом, отъединившись от всего мира, трогать бахрому на скатерти… О странной горечи в груди, когда смотришь на пылающие и гаснущие угли… Такие разговоры они вели и прекрасно понимали друг друга; все эти ощущения, чувства, переживания у них были общие, понятные, одинаковые, и говорили они взахлеб о жизни души под храп и завывания спящего грубого человека, стараясь тихо шептать — чтобы не нарушить его сон. Но он все равно проснулся, перевернулся, что-то злобно бормоча в адрес жены. Молодому офицеру надо было выходить — вот уже его станция. И он вдруг понял, что никогда, никогда он не встретит более близкой и родственной души, с которой так счастливо можно жить, просто — быть вместе… И они вместе и вышли, даже не взяв багаж дамы — в полную неизвестность, но и в полную свободу. Они решились и смогли. 
Рассказ написан за несколько лет до революции и кровавых событий — будем надеяться, что они успели пожить и порадоваться. Жизнь коротка. То революция, то война, то старость пришла… Но они решились. А многие — не решаются, когда им выпадает огромное счастье — встретить родственную душу. И остаются в вагоне, машут на прощанье и всю жизнь тоскуют и плачут об утраченной любви. Об утраченной возможности любви. Страшно рисковать, страшно оставлять чемоданы с нажитым барахлом, страшно менять жизнь, — это так понятно. Но родственную душу человек встречает всего раз в жизни — если встречает. Не всем это дано. И полное понимание, духовная близость — это и есть истинная любовь. И, наверное, мешкать не надо — поезд едет дальше. Время не ждет. И души не хотят расставаться… И это просто напоминание о любви и быстротечности жизни — иногда об этом надо напомнить тем, кто никак не может решиться. 

Анна Кирьянова

* * *

"Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе". 

А. П. Чехов "О любви".

Я бы уточнила - моя собственная мысль (которая из самости). Но настоящее мышление осуществляется в Боге. Таким образом Мысль, которая от Бога, наоборот, помогает увидеть и Бога, и себя самого, и мир вокруг. Сам Христос назван Мыслью (логос - и мысль, и слово) - не будем забывать об этом.

Каждый вечер перед тем, как заснуть, молча ощути, что Бог живет в тебе, и ты во время сна будешь помнить о Боге.
Нужно только помнить, что всякая мысль, даже хорошая, никогда не даст увидеть Бога. 
Избавься от нее.
Однажды ты увидишь Бога, это несомненно.
Это будет твоим самым лучшим духовным переживанием в жизни.

----------------------

Ло́гос (от др.-греч. λόγος «мысль», «голос», «слово», «разумение», «закон», «смысл», «понятие», «причина», «число», иуд.-арам. מימרא‎ [ˈmem(ə)reː]) — понятие древнегреческой философии, означающее одновременно «слово» (высказывание, речь) и «понятие» (суждение, смысл). Гераклит, впервые использовавший его в философском смысле и, по существу, отождествлявший его с огнём как основой всего (согласно Гераклиту, огонь является первоосновой мира (архэ) и его основным элементом или стойхейоном), называл «логосом» вечную и всеобщую необходимость.

Хотя в последующем значение этого понятия неоднократно изменялось, тем не менее, под логосом понимают наиболее глубинную, устойчивую и существенную структуру бытия, наиболее существенные закономерности мира.

В талмудическом иудаизме логосу соответствует мéмра (ивр. מֵימְרָא‎) или мáамар (מאמר‎) — «Логос», «Слово» как творческое начало слова Божьего.

 Понятие «Логос» было введено в греческую философию Гераклитом. Так как этот термин созвучен с житейским обозначением «слова», сказанного человеком, он использовал его чтобы иронически подчеркнуть огромную разницу между Логосом как законом бытия и человеческими речами[3]. Космический логос (слово), говорит греческая философия, «обращается» к людям, которые, даже «услышав», неспособны его понять. В свете космического Логоса мир есть гармоничное целое. Однако обыденное человеческое сознание считает свой частный произвол выше «общего» законопорядка. Внутри этого всеединства «всё течёт», вещи и даже субстанции перетекают друг в друга согласно ритму взаимоперехода и законосообразностью. Но Логос остаётся равным себе. То есть картина мира, описанная Гераклитом, будучи динамичной, сохраняет стабильность и гармонию. И эта стабильность сохраняется в Логосе. Как утверждается в соответствующей статье БСЭ, учение Гераклита о Логосе схоже с учением Лао-цзы о дао[3].

У поздних греческих философов: натурфилософов, софистов, Платона и Аристотеля понятие «Логос» утрачивает онтологическое содержание. Однако позже стоицизм возвращается к понятию Логоса как единой всеобъемлющей мировой компоненте. Стоики описывают Логос как состоящую из тонкой материи (эфирно-огненную) душу космоса, обладающую совокупностью формо-создающих потенций (т. н. «семенных Логосов»). От них происходит «сотворение» вещей в инертной материи. Неоплатоники, развивая теорию Стоицизма, описывают Логос как эманации умопостигаемого мира, которые формируют чувственный мир.

Для классической античной философии Логос интерпретируется как «слово», которое принадлежит субстанции, но не личности, является формообразующим, но не воле-содержащим.

------------------------------------------------------------

ЛОГОС (греч. logos) — философский термин, фиксирующий единство понятия, слова и смысла, причем слово понимается в данном случае не столько в фонетическом, сколько в семантическом плане, а понятие — как выраженное вер-бально. В значении данного термина имеется также не столь явно выраженный, но важный оттенок рефлексивности: «отдавать себе отчет». Исходная семантика понятия «Л.» была существенно модифицирована и обогащена в ходе развития историко-философской традиции. В данном процессе может быть выделено два этапа: собственно философский и философско-религиозный. Впервые в философский оборот понятие Л. было введено Гераклитом. Согласно его натурфилософскому учению, единство феноменологически разнородного космоса обеспечивается тем, что за видимой пестротой явлений стоит эмпирически не фиксируемая универсальная закономерность разворачивания форм бытия. Последовательность, ритм, внутренний смысл их возникновений и смены, направление и цель общего космического движения определяются именно Л. Космические катаклизмы (а гераклитовский космос динамичен и даже катастрофичен) есть лишь необходимые звенья общей гармонии: Л. всегда остается равным самому себе. Для античной натурфилософии характерна космологическая модель, в рамках которой последовательно сменяют друг друга два процесса: оформления и деструкции. Космос возникает из хаоса, чтобы, прожив свой век (понимаемый древнегреческими мыслителями как единство времени и судьбы), вновь подвергнуться дезорганизации и возврату в хаос: апейронизация у Анаксимандра, утрата предела у пифагорейцев и т.п. Доминирование этой модели порождает в древнегреческой натурфилософии принцип исономии (»не более так, чем иначе»): миры меняют друг друга, и наличный мир — лишь один из возможных. Плюралистический идеал вариабельности мироустройства, тем не менее, не приходит в противоречие с идеей единства: таковое обеспечивается Л. как универсальной закономерностью космических пульсаций. Однопорядковость понятий «космос», «мир», «судьба», «век» в античной натурфилософии (наличный мир как ставший космос — свершившийся век, одна из судеб мироздания) позволяет всем им противопоставить понятие Л. в различных его аспектах, что выявляет и актуализирует многие пласты его содержания. Разнообразие последних обнаруживается в работах античных толкователей Гераклита (от Климента Александрийского до Марка Аврелия): Л. как вечность, охватывающая сменяющие друг друга века; как рок, определяющий судьбы миров; необходимость, скрывающаяся за случайными событиями; общее, объединяющее многообразие, и — наконец — закон, сквозящий сквозь кажущуюся произвольность, некий «смысл» космического процесса, который как бы «отдает себе отчет» в том, что в нем происходит. Эта нащупанная Гераклитом универсальная космическая закономерность впоследствии по-разному именовалась в натурфилософских учениях — в зависимости от того, на каких аспектах этой закономерности фокусировалось внимание тех или иных мыслителей: Филия/Нейкос (Любовь/ Раздор) у Эмпедокла, Нус (разум) у Анаксагора и т.п. Эволюция понятия «Л.» в постсократической философии может быть прослежена по двум векторам. С одной стороны, с завершением натурфилософского этапа развития античной философии — соответственно — утрачивается онтологическое содержание термина «Л.», — акценты смещаются в логико-гносеологическую сферу. Платон трактует Л. как «понятие», «суждение», «обоснование», «теорию» и «критерий». Аристотель добавляет такие значения, как «слово», «определение», «доказательство» и «силлогизм». Отголоски прежней онтоло-гичности можно усмотреть лишь в единичных использованиях Платоном этого термина в значении «первичная причина» и «закон движения звезд». Вместе с тем, позднее исходная натурфилософская трактовка Л. вновь входит в фокус внимания и получает дальнейшее развитие. Так, стоиками была доведена до своего логического предела традиция истолкования Л. в качестве универсальной и необходимой основы как каждого конкретного мира-космоса, так и самого процесса последовательной их смены. Космический универсум понимается в стоицизме как воплощение Л., а в семантике последнего акцентируются творческое (»творческий огонь») и инициирующее (»сперматический Л.») начала, что придает содержанию понятия Л. креационную окрашенность. Однако в стоическом определении Л. как «оплодотворяющего принципа» еще отчетливо прослеживаются следы влияния как ранней (натуралистической), так и поздней (логико-гносеологической) традиций его интерпретации. В рамках неоплатонизма происходит окончательная денатурализация семантики Л. Впитав в себя аристотелевские идеи о перводвигателе мироздания, неоплатонизм вырабатывает концепцию об эма-нациях от всесовершенного «верховного светоча» к низшим и менее совершенным ступеням универсума. В этом контексте оформляется понимание Л. как умопостигаемоего содержания эманации, пронизывающего собой и регулирующего все мироздание. Чувственный мир есть воплощение эмани-рующего Л. (»творческого принципа»): внутренний Л. превращается в «произнесенный». Креационная семантика Л., предложенная стоиками, наполняется в неоплатонизме новым смыслом: творческий потенциал переадресуется слову. Таким образом, поздние концепции античной философии подготовили благоприятную культурную почву для оформления христианского догмата о воплощении Бога-слова. Творение мира есть воплощение слова Божьего: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. [...] И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. [...] И сказал Бог: да будет твердь посреди воды... [И стало так.] [...] И назвал Бог твердь небом...» Быт 1, 1-7. Соответственно, пришествие и земная жизнь Христа интерпретируются как воплощение (»вочеловечивание») Божественного откровения (»слова жизни»). Ноуменально отождествляясь с Богом-Отцом, (»В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»- Ин, 1, 1), Л. феноменально воплощается в Боге-Сыне (»И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины» — Ин, 1, 14), выступая, таким образом, связующей субстанцией ликов Троицы. Понятие Л. органично входит в христианский Символ веры, порождая многочисленные свои толкования в теологической традиции от патристики до аджорнаменто. В силу богатства своего содержания понятие Л. прочно вошло в категориальный аппарат философии различных направлений и использовалось в разнообразных контекстах (Фихте, Гегель, Флоренский, Эрн и др.).

---------------------------

- Вы из Прибалтики? 

- Откуда Вы? Сразу видно, что нездешняя...

 - Вы давно из Европы? 

К такого рода вопросам я давно привыкла (так реагируют люди даже на родине, с юности и до сих пор). Но сегодня меня удивили, спросив: 

- Вы англичанка? 

(почему именно англичанка?)
И дальше о вкусе, умении красиво одеваться, о стиле...

Просто поразительно, как люди интерпретируют то, что видят. Иное! Они чувствуют, что видят что-то необычное, и каждый понимает это по-своему.

Когда у нас была трудная полоса (мы пережили немало ужасного), я выглядела, образно говоря, как человек, которого только что вынули из-под танка, и некоторые глумились, чувствуя эту нетаковость и странность - непохожесть на привычное, знакомое, известное, стандартное. Теперь вот, наоборот, ко мне подходят на улице, в кафе, на перроне, в магазине, чтобы сказать, что восхищены, что я потрясающая, прекрасная и т.д. Особенно приятно, когда такие слова говорят совсем юные - и девушки, и парни. Приятно получать комплименты такого рода от прекрасных женщин.

Это ведь удивительно - женщина говорит с восхищением о женщине! Но я делаю поправку: личность женского пола делает комплимент личности женского пола. Потому что где нет личности, там такое невозможно: самка самке комплимент не сделает, разве только чтобы ужалить или с ещё какой-то лукавой целью (чтобы в итоге одержать победу над другой самкой). Потому я очень дорожу этими прекрасными моментами. В такие мгновения я понимаю, что красота женщины - достояние мира, народа и даже Бога (у меня есть причины так думать).