Рассматривается представление постмодернизма об объекте познания, который выступает не как внешний познающему субъекту, а как то, что конструируется языковой и дискурсивной практикой. Познающий субъект находится внутри изучаемого мира. Мир таков, каким его видит субъект. Постмодернисты подчёркивают неустранимость субъективности из акта познания. Знания не содержатся непосредственно в объекте, а строятся познающим субъектом, отсюда плюрализм истины. Критерий объективности нарушается самим существованием познающего субъекта. В постмодернистской трактовке истина выступает как одно из проявлений интерпретаций субъекта.
Острейшее осознание культурной раздробленности и исторической относительности любого знания, навязчивое чувство неопределенности и всеобщего распада, плюрализм на грани удручающей бессвязности - из всего этого и складывалось "состояние постмодерн".
Главный вызов постмодернизма направлен против представления о реальности, об объекте познания, которое выступает в новом толковании не как нечто внешнее познающему субъекту, а как то, что конструируется языковой и дискурсивной практикой. Реальность же для новой эпистемологии становится текстом без границ и значений, бесконечной игрой означающих.
Значительное открытие постмодернизма - это осознание факта, что ни познающий субъект, ни мир не являются раз и навсегда данными, они существуют в изменяющихся состояниях, у которых есть своя история и развитие. Субъект не изолирован от мира, как считали сторонники более ранней парадигмы, не учитывающие его влияния на предмет познания. Согласно классической парадигме, познающий не влияет на познаваемое и не является его частью. Классическая гносеология исходила из идеи упорядоченного внешнего мира, имеющего смысл или хотя бы таящего в себе скрытые смыслы. В религиозном мировоззрении источником структурного порядка выступал Бог. Объективные идеалисты постулировали гармонический разум внутри природного бытия. Материалисты признали закономерность природы и общества. Образ человека предполагал его организацию в виде системы разных уровней, где действует свой порядок. Любой объект науки устроен сложно, но его структура вполне способна поддаться усилиям рационального ума. Вот почему исследование является открытием, т.е. раскрытием ученым внутренней организованности объекта.
Сейчас же, напротив, стала очевидной неустранимость субъективности из акта познания, указывается доминирующая скрыто-субъективистская трактовка знания, которая связывает его содержание с качествами познающего субъекта. Познающий субъект находится внутри изучаемого мира, а не дистанцирован от него; мир таков, каким его видит субъект. Эти тезисы говорят нам о том, что критерий объективности, согласно которому познается мир, нарушается самим существованием познающего субъекта, наличием у него своего «Я», своих интересов и приоритетов. Знания и информация о мире не тождественны. На знание о мире влияют культурно-исторические аспекты бытия познающего субъекта и понимаемый, в широком плане, его язык описания, зависимый от специфики лексики и грамматики естественного языка, от уровня развития математических формализмов и визуальных средств, включая кино, телевидение, интернет. Образ, картина мира оказывается производной от ценностно-мотивационной сферы (единичного или коллективного) субъекта познания, степени развития и характера инструментальных средств познания, от модельного языка, в котором создаются образы познаваемого.
Нет четких границ между познающим субъектом и познаваемым объектом, и первый вполне может являться частью второго, а также привносить во второй свое понимание в соответствии с характерным для данной эпохи мировоззрением. Субъект полностью зависим от принципов построения языка, от оков цивилизации, от правил и ограничений, от норм, свойственных данному типу культуры, от десубъективиру-ющей роли идеалов потребления, которые превращают субъекта в систему знаков, и благодаря таковой зависимости он теряет свою идентификацию с самим собой. Свобода субъекта была декларирована, но направлена на доказательство зависимости индивида от языковых стереотипов своего времени. Это была свобода интерпретации, предполагающая игровой принцип функционирования сознания (Деррида). Пределы интерпретирующего сознания определялись рамками общей интертекстуальности, или «всеобщего текста» (письменной традиции западной культуры).
Мир не существует как вещь-в-себе, независимо от интерпретации: скорее, он начинает существовать только в интерпретациях и лишь благодаря им. Субъект познания уже неотторжим от объекта познания: человеческий разум никогда не выходит за пределы мира, чтобы судить о нем извне, заняв соответствующее положение. Любой объект познания уже включен в некий заранее истолкованный контекст, за пределами которого находятся лишь другие, тоже заранее истолкованные контексты. Все человеческое познание осуществляется с помощью знаков и символов неясного происхождения, которые обусловливались исторической и культурной предрасположенностью, и испытывали воздействие - часто бессознательное - человеческих интересов. Поэтому природа истины и действительность - как в философии, религии или искусстве, так и в науке - неоднозначны. Субъект будет не прав, если возомнит, будто способен преодолеть груз всех предрасположений своей субъективности. В лучшем случае, следует стремиться к размыванию границ, к сближению субъекта и объекта как бы по асимптоте. В худшем случае, остается признать, что солипсизм человеческого сознания непреодолим ввиду полной невнятности мира.
Интерсубъективность, необходимость учета в акте сознания незримого участия множества субъектов и межсубъектного взаимодействия стала одной из определяющих установок для философских учений ХХ века. По убеждению Л. Витгенштейна, К.-О. Апеля и многих других философов коммуникации, эту реальность можно познать только из «перспективы участия в коммуникации». Не участвуя в коммуникативной игре (Л. Витгенштейн), не находясь в пространстве жизненного мира (Ю. Хабермас), невозможно узнать их внутренние правила и нормы. Коммуникативный подход позволяет понять язык как способ не только отражения, но и формирования онтологических, экзистенциальных, эпистемологических и других конститутивных признаков субъективности. Ситуация пребывания вне дискурсов невозможна до тех пор, пока существует человечество, общество и коммуникация. «Я» пребывает в пространстве симуляции не как его предшественник или организующий принцип, но как эффект смыслопорождающей коммуникации между сериями означающего и означаемого. В любой точке этого пространства «Я» не присутствует, но в то же время оно в этом пространстве непрестанно становится. Субъективность, таким образом, имеет децентрированный, диффузный характер. Если «Я» не является суверенным центром и хозяином смыслов, не стоит говорить о том, что это «Я» - «моё». Субъективность есть пространство становления субъекта, и в этом пространстве могут становиться сколь угодно много субъектов.
Гетерогенность современного мультикультурного и языкового поля определяет сложную структуру субъекта, у которого отсутствует центрация, что и отражает философия постмодерна. На смену классическому пониманию субъекта как субъекта рационального, а также и фрейдистскому субъекту вожделеющему приходит упрощенный постмодернистский тип "децентрированного" орудия репрезентации культурных смыслов ("означающих") языка. Исчезновение человека в детерминационном воздействии структур языка и дискурсивных практик на индивидуальное сознание логически приводит постмодернистов к выводу о так называемой «смерти субъекта».
Когда говорят о «смерти субъекта», речь идёт о субъекте картезианском, понимаемом как суверенная «мыслящая вещь», как хозяин собственных мыслей и поступков. Субъект, говорят постструктуралисты, постоянно сопротивляется такому пониманию, он постоянно норовит ускользнуть от догмата «чистого мышления». Он непрестанно заявляет о своей чувственности, телесности, иррациональности, подверженности историческим трансформациям.
Субъект исчезает, если его рассматривать как суверенный центр, вокруг которого вращаются смыслы и которому они даны или заданы. Если же понимать его как постоянно развивающуюся, подвижную инстанцию, меняющуюся в своём «вечном возвращении», субъект может оставаться самим собой, а оставаясь в своей суверенности, он «умирает». Субъект - это всегда «становящееся», но никогда не «ставшее» (вот смысл смерти субъекта в картезианском смысле). Субъект, каким видят его постмодернисты, не имеет прочных корней ни в физическом бытии, ни в социальной сфере. Такой субъект не может быть определён ни через его отношения с внеположной ему реальностью, ни через самого себя. Он постоянно ускользает и от того и от другого. В любой точке, где он мог бы подвергнуться дефиниции, он отсутствует. И это отсутствие является единственным намёком на его существование. Субъект непрестанно кочует с одной позиции на другую. Если он в чём-то и укоренен, так именно в этом перманентном перемещении, если предположить, что можно укорениться в неукорененном. Таким образом, постмодернистский субъект выступает «кочевником». Делёз наглядно выразил эту позицию в концепте Номадизма. Там, где рационалисты старались найти мыслящее «Я», субъект отсутствует. Там, где «Я» мыслю, «Я» не существую. Ведь мышление есть атрибут «Я», а не само «Я». Следовательно, там, где есть мышление, никакого «Я» нет. А там, где гипотетически пребывает «Я», нет никакого мышления. Однако, если мы откажемся понимать «Я» как то, что мыслит, мы вообще утратим возможность говорить о субъективности в каком бы то ни было виде.
Если философы Франкфуртской школы говорили о сверхдетерминации человека в обществе, его «одномерности» и подавлении в самом негативном смысле, подразумевая тем самым некую перспективу освобождения, то постмодернисты не впадают в подобную иллюзию. Всякая свобода, говорят они, есть не что иное, как очередная модификация дискурса. До тех пор пока мы говорим о субъекте, мы будем загонять его в более или менее жёсткие рамки. Поэтому на конечное «освобождение» субъекта не приходится рассчитывать. Субъект конституируется, он конституируется властным дискурсом. Индивид становится субъектом в момент сопротивления власти, именно властный дискурс заставляет его проявить «заботу о себе». Поэтому непредставимое «освобождение» от всякой власти означало бы для субъекта смерть, и на этот раз окончательную.
В языковом мире постмодернизма действует новый детерминизм. Линейное развитие здесь уступило место нелинейному ветвлению альтернатив (ризома). Вместо равновесной и структурной системы представлена неравновесная и аморфная среда, творческие потенции которой выражает множество случайных событий. Обилие входов и выходов лабиринтной среды обесценивает деление на внешнее и внутреннее. Здесь нет определенности динамических законов (типа законов механики) и все новое возникает статистически и с определенной долей вероятности.
В самом широком смысле "ризома" может служить образом мира, в котором отсутствует централизация, упорядоченность и симметрия. Он и становится образом коммуницирующих друг с другом центров. Основной принцип, лежащий в основе устройства ризомы, это "связь и гетерогенность". Согласно ему, каждая точка корневища может быть соединена с любой другой - ризома не имеет исходного пункта развития, она децентрирована и антииерархична. Иными словами, никакая ее точка не должна иметь преимущество перед другой, равно как не может быть привилегированной связи между двумя отдельными точками. Так, Делёз и Гваттари противопоставляют закрытым и центрированным системам типа машины или организма открытые и децентрированные ризоматические множества, в которых координация операций и синхронизация общего результата достигается без центрального органа. С этим же свойством связан принцип "незначащего разрыва". Согласно ему, корневище может быть разорвано в любом месте, без ущерба для целого. Делёз и Гваттари заставляют иначе взглянуть на порядок и строение мира. Мир может быть полицентричен, может расти из каждого отдельного закутка. В нем может не быть системы, единства. И если он таков, то он уже не может быть постигнут в своем единстве, не может быть охвачен привычными логоцентричными и специализирующими категориями мышления. Им удается показать инаковость коммуникативного мира, ощутить чувство беспомощности перед ним и осознать необходимость переосознания реальности.
Работа французских философов дает несравненно больше для формулирования предпосылок коммуникационного общества, чем многие теории коммуникации. Обостренное осознание глубины различия в современной философии стало почвой для развития философии коммуникации.
Всю классическую традицию познания постмодернисты оценили как «логоцентризм», подлежащий де-
конструкции. Здесь они развили тенденцию, начало которой положил иррационализм. А. Шопенгауэр, Ф. Ницше, А. Бергсон и другие немало потрудились над демонтажем картины объективного порядка. В духе этой преемственности возникла «постмодернистская чувствительность», согласно которой былой гармоничный мир превратился в хаос. Природа, человек и общество стянулись в языковую среду, для которой характерна множественность автономно протекающих событий, лишенных каких-либо изначальных смыслов. Предмет науки не имеет определенной заданности, он пребывает в состоянии непрерывного становления.
Если традиционный объект науки распался на фрагменты, то такая же участь постигла и субъекта. Автор научных произведений уже не может находиться вне языковой ризоморфной среды, он становится одним из ее элементов. Ученый как «Я» теряет свою определенность, превращаясь в безличное и анонимное событие языковой игры. Его содержанием выступает серия функциональных актов по приданию смыслов означающим. Среди них можно выделить вопро-шание, интерпретацию, оценку и критику.
Рорти подчеркивает, что старые догмы о внешнем объекте и истине как отражении надо отбросить. Ничего этого в реальной науке не существует. В лабораториях, университетских библиотеках и на научных конференциях действуют ученые посредством языковых коммуникаций. Они интерпретируют показания приборов, производят записи в лабораторные журналы, пишут статьи и доклады, обсуждают их на симпозиумах. При столкновении множества различных гипотез и мнений вырабатывается консенсус в виде интерсубъективных теорий. Побеждает гипотеза того ученого, риторические приемы которого оказались самыми убедительными.
Согласно методологическому принципу конструктивизма в философии, психологии, социологии, знания не содержатся непосредственно в объекте (в «объективной действительности») и не извлекаются из нее в ходе «движения от относительной к абсолютной истине», а строятся (конструируются) познающим субъектом в виде различного рода моделей, которые могут быть как альтернативными, так и взаимно дополнительными. В этом плане конструктивизм стоит на позициях плюрализма или множественности истины и находится в оппозиции ленинской «теории отражения» и родственной ей «корреспондентной» теории истины.
Операциональные (инструментальные) средства познания определяют каркас познавательных моделей, где наряду с информацией, идущей от объекта (согласно классической науки извлечь можно то, что позволяют органы чувств и инструментальные орудия) в свернутой форме присутствует и ценностно-мотивационная составляющая познания (определяющая зону поиска и его ограничений). На формирующуюся методологическую парадигму конструктивизма, бесспорно, влияют теория относительности А.Эйнштейна и принцип «дополнительности» Н.Бора, учитывающие позицию наблюдателя (исследователя и интерпретатора) и постулирующие возможность сосуществования и взаимодополнения альтернативных теорий и моделей.
Позиция наблюдателя, его средства наблюдения, система ценностей и язык описания необходимо участвуют в построении познаваемой реальности. В этом плане можно сформулировать один из ведущих принципов конструктивистской парадигмы, согласно которой ученый не только изучает реальность, но и создает, конструирует ее. В конструировании моделей мира конструктивистский подход создает собственный язык (тезаурус) своей методологии. В рамках конструктивизма принято говорить не об истинности или ложности теории, а о соответствии (или несоответствии) критериям научности и рационального мышления, научной картине мира, о конвергентной валидно-сти в сопоставлении с теоретическими построениями смежных областей знания, о прогностической силе, о широте охвата круга феноменов, ею объясняемых, об её внутренней непротиворечивости, лаконичности и даже красоте. Картина мира выступает не слепком с действительности, а одной из удобных форм ее описания.
В постмодернистской своей трактовке истина выступает как одно из проявлений интерпретационного своеволия субъекта, она есть, по словам Фуко, "что-то вроде принудительного действия" субъекта в отношении собственной дискурсивности, которая, к тому же, "имеет тенденцию оказывать ... своего рода давление" на другие проявления ментальной активности субъекта.
В этом плане истина трактуется постмодернизмом лишь как своего рода "совокупность правил" (Фуко) -тех или иных, - которыми руководствуется субъект, организующий свои когнитивные практики в соответствии с нормативными требованиями, характерными для того или иного типа дискурса. Познавательный процесс как таковой предстает в постмодернистской проекции именно (и только) как процессуальность игр истины.
Итак, мы видим стремление гуманизировать философию познания, заменить абстрактного, "частичного" субъекта целостным человеком познающим, с включением тех свойств, от которых отвлекались -эмпирической конкретности, изменчивости, историчности и других.
Библиографический список
1. Делёз Ж., Гваттари Ф. Анта-Эдип: Капитализм и шизо- 3. Фуко М. Археология знания. Киев: Ника-центр. 1996. 208с. френия. Екатеринбург: Фактория, 2007. 672с. 4. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М.: Весь
2. Деррида Ж. Письмо и различие. СПб.: Академический мир, 2003. 416с. проект. 2000. 430с.
Звездина Анна Александровна
2012
Вестник Иркутского государственного технического университета
Сайт Светланы Анатольевны Коппел-Ковтун
Оставить комментарий