Снаружи храм напоминал средневековую крепость. Толстые стены из крупных почти необтесанных каменных глыб, узкие окошки-прорези высоко под куполом, массивная дверь с чугунными латами.
Я нерешительно потянула холодное кольцо и тяжелый остов приоткрылся ровно на столько, чтобы поглотить меня, и снова закрыться мягко и плотно.
Темно. Тепло. Страшно. Как в животе у Кита.
Поморгала глазами, направив лицо вверх, туда, где должен был быть свет.
— Ты пришла на молитву?
Неожиданный голос – густой мужской баритон – заставил меня вздрогнуть. Это Ты, Господи? – нелепо пронеслось в голове.
— Да? – неуверенно откликнулась я, на всякий случай, пододвигаясь ближе к двери.
В черноте храмового чрева что-то всколыхнулось.
И тот же голос мягко и властно сказал:
— Справа от двери – выключатель.
Не поворачиваясь спиной к голосу, я быстро пошарила в темноте рукой. Тщетно.
— С другой стороны. – голос улыбался. – Ты ищешь с другой стороны.
— О, я всегда путаю…
Наконец. Под моими неслушающимися пальцами - заветная кнопка.
Свет обжег глаза.
Я недоуменно огляделась. Храм оказался пуст. У Кита не было сердца. Ни алтаря, ни престола. Даже распятия на стене не видно. Только глухие стены, да стулья, стоящие беспорядочно в храме и сложенные в стопки у стен.
На одном из стульев в уголке левого придела сидел большой человек. Его белое лицо, переходящее в такую же белую бороду, улыбалось. Глаза были закрыты. А руки, пухлые как у младенца, нежно-молочные, спокойно лежали, переплетясь друг с другом, на круглом животе. Белый человек был одет в черное длинное облачение. Подрясник, обрадовалась я.
Он открыл глаза – светло серые, почти прозрачные. Признался.
— Я всегда прихожу пораньше, чтобы помолиться в тишине.
Я смущенно кивнула.
— Ты – русская? – спросил человек.
— Да. Почему?
Он многозначительно пожал плечами. Улыбнулся.
Его молочные руки разомкнулись и салютом взлетели вверх, открываясь круглыми кончиками пальцев.
— Приветствую тебя, дочь! – громко пробасил он, поднимаясь вслед за руками. Его приветствие разлетелось по храму, эхом отзываясь от стен.
— Акустика. – причмокнул он от удовольствия. – Этот храм строили католические монахи, в 18 веке.
— Меня зовут иподиакон Пол. Па-вел, по-русски, да? А ты – Айнна?
— Айнна?
— Отец Андрей написал мне про тебя. – улыбнулся он моему вопросительному взгляду. – Айнна из Москвы.
Человек подтянул свой кожаный пояс, и посмотрел на часы.
— Надо готовиться к службе. Я стараюсь начинать во время. Пойдем, ты мне поможешь.
Он достал из глубокого кармана связку ключей и, гремя ею, направился к одной из стен храма. Я засеменила за ним.
В стене показалась дверь, за ней - кладовая.
— Здесь мы, а также протестанты и католики храним то, что нам нужно для службы. А с другой стороны есть такая же комнатка для мусульман. – иподиакон доставал из шкафа иконы и давал их мне, продолжая бормотать. - Америка – страна разнообразия. И в этом храме – её плод. Здесь проводят службы студенты разных деноминаций. А еще иногда проходят концерты. – мы вышли из каморки. - Видишь? – он кивнул наверх. – Там стоит орган, а слева – фортепиано.
Откуда-то сбоку он достал треноги и аналой.
На треноги мы водрузили большие образы Спасителя и Матери Божией.
Рядом с иконами Пол поставил высокий столик на одной ножке, а на него – коробку с песком. И дав мне, большие восковые свечи и короб со спичками, скомандовал:
— Зажигай, я сам свет выключу.
В тот вечер мы молились с Полом вдвоем. Мы читали вечерню. Густой, богатый голос иподиакона возносился вверх, теплые отсветы свечей прыгали по суровым стенам, и образы, доброго, немного наивного письма, глядели как живые. Так я впервые поняла, что молитва не имеет национальности, ей не страшны языковые различия и особенности культуры. Молитва – это делание сердец.
Такие службы проходили у нас в институте в старом межконфессиональном храме вечером в среду, в семь. Иногда на них приходили другие студенты – русские, болгары, сербы. Однажды я притащила с собой мою подругу-иудейку, послушать псалмы. Но чаще всего молились иподиакон Пол, я и Эшли – девушка лет двадцати, которая хотела принять православие.
Мы читали Великое повечерие и вечерню. Иногда пели акафисты. Читали Параклис. В конце иподиакон Пол помазывал нас маслом от лампады, мы целовали иконы, потом садились все на стулья, и в полутьме вели богословские разговоры. Пол очень любил говорить о Христе. Он говорил: «Агапе! Высшая любовь – это агапе!»
Иподиакон был кругл и очень уютен в своей окружности. Он походил на монаха, изображенного в средневековых манускриптах. К тому же голову его венчала круглая лысина.
— Да, да. У меня же ирландские корни. –делился он. – И по сути своей я – монах.
В девятнадцать лет он ушел в монастырь одного из самых строгих католических орденов Америки. Молодые монахи жили в безмолвном уединении, разбредясь по горам Вермонта. Только раз в месяц они приходили за советом и хлебом в кельи старцев. В горах Пол надорвался, тяжело заболел и слег. Братия отправила его в больницу. Он говорил, что был при смерти, и его выходила медсестра Мэри. Они поженились.
— А как же монастырь? – спрашивала я.
— God has a plan for us. – отвечал он. – У Бога – свой Промысел. - God has a plan. А потом мы с Мэри приняли православие.
Я встречала Мэри в храме в Клермонте. У неё были длинные волосы и огромные глаза под очками. Она любила вязаные свитера, и садовые цветы. «Он не замучал вас богословием?» - всегда спрашивала она нас с Эшли при встрече.
У Пола и Мэри было двое детей. Джон Пол и Джулия.
— Джон Пол был трудным подростком. – спокойно признавался Пол. – Он в тюрьме сидел, воровал, употреблял наркотики. Ему и сейчас нелегко. Но он знает, что он всегда может вернуться к нам, мы всегда будем его семьей.
Джулия училась в другом городе, в институте. И с фотографии на меня смотрела беленькая девушка, очень похожая на папу, только худенькая.
— Остались только мы с Мэри.
Как-то мы заехали к Полу и Мэри в гости. Они жили при протестантской богадельне для людей, попавших в непростую жизненную ситуацию – безработных, нищих, больных. Пол и Мэри принимали горемык, кормили, мыли, обеспечивали одеждой и помогали устроиться на работу. Сама чета занимала несколько комнат. Из всего их нехитрого быта я запомнила только большое кожаное кресло, старое, потертое и оттого особо мягкое. «Любимое кресло» - похлопал его Пол.
Полу тяжело давалась земная составляющая жизни – его машина всегда была захламлена бутылочками с недопитой водой, платежками, списками необходимых покупок. Его подрясник часто был перемазан мелом, а на бороде после трапезы оставались забавные крошки от хлеба. Но пахло от Пола морозной свежестью и чистотой.
В храме русские батюшка и матушка звали Пола фиником, по его фамилии Фини. Это прозвище ему очень шло. Хотя он всегда посмеивался:
— Финик? Да, я знаю, эти русские - невероятный народ. Поэтический. Но я скорее - смоковница. Инжир! И по форме больше похож.
Пол был сладкоречив. Он произносил длинные речи и проповеди. И очень любил людей.
Когда-то он занимался оперным пением и часто украшал службу своим баритоном.
— Айнна, га-лу-пка мая! – говорил он по-русски. – God knows what is best for us. Just trust Him. Just TRUST.
Когда я закончила учебу и вернулась в Россию, мы долго не общались, больше десяти лет. А потом Пол нашел меня в одной социальной сети.
— Га-луп-ка мая! У тебя чудесные дети!
За это время его борода совсем поседела, а волос на голове не осталось, но глаза смотрели так же светло и радостно. У него родилась внучка, и они с Мэри переехали жить к дочери.
— А богадельня несколько лет как сгорела…
Мы немного переписывались, комментировали фотографии.
— Your ministry to women – по-протестантски возвышенно говорил он о моих писаниях.
— Да нет, иподиакон Пол, какое служение! – смеялась я в ответ. - Просто я люблю писать.
— Just keep doing! God has a plan for you, remember?
31 декабря ему стало плохо, закружилась голова, он вызвал такси, и поехал в больницу.
«Ну и досталось мне потом от дочери – написал он напоследок. – Надо было скорую вызывать. Это мне хороший урок послушания! Во всем есть польза.»
3 января Пола Фини не стало.
Отпевали его в день празднования Крещения Господня, а у нас в России из-за разницы церковного календаря, это был Сочельник Рождества.
Есть люди, одна мысль о которых приносит улыбку. Они не святые - чудаки. Со своими особенностями характера и образа жизни. Они живут, словно играют на флейте. И мотив их жизни простой, незатейливый, но такой душевный, что сразу ложится на сердце, и возвращается с памятью вновь и вновь. Вечно.
Memory Eternal, друг мой, Пол!
Оставить комментарий