Мой друг Финик

Снаружи храм  напоминал средневековую крепость. Толстые стены из крупных почти необтесанных каменных глыб, узкие окошки-прорези высоко под куполом, массивная дверь с чугунными латами.

Я нерешительно потянула холодное кольцо и тяжелый остов приоткрылся ровно на столько, чтобы поглотить меня, и снова закрыться мягко и плотно.

Темно. Тепло. Страшно. Как в животе у Кита.

Поморгала глазами, направив лицо вверх, туда, где должен был быть свет.  

— Ты пришла на молитву?

Неожиданный голос – густой мужской баритон – заставил меня вздрогнуть.  Это Ты, Господи? – нелепо пронеслось в голове.

— Да? – неуверенно откликнулась я, на всякий случай, пододвигаясь ближе к двери.

В черноте храмового чрева что-то всколыхнулось.

И тот же голос мягко и властно сказал:

— Справа от двери – выключатель.

Не поворачиваясь спиной к голосу, я быстро пошарила в темноте рукой. Тщетно.

— С другой стороны. – голос улыбался.  – Ты ищешь с другой стороны.

— О, я всегда путаю…

Наконец. Под моими неслушающимися пальцами - заветная кнопка.

Свет обжег глаза.

Я недоуменно огляделась. Храм оказался пуст. У Кита не было сердца.  Ни алтаря, ни престола. Даже распятия на стене не видно. Только глухие стены, да стулья, стоящие беспорядочно в храме и сложенные в стопки у стен.

На одном из стульев в уголке левого придела сидел большой человек. Его белое лицо, переходящее в такую же белую бороду, улыбалось. Глаза были закрыты. А руки, пухлые как у младенца, нежно-молочные, спокойно лежали, переплетясь друг с другом, на круглом животе. Белый человек был одет в черное длинное облачение. Подрясник, обрадовалась я.

Он открыл глаза – светло серые, почти прозрачные. Признался.

— Я всегда прихожу пораньше, чтобы помолиться в тишине.

Я смущенно кивнула.

— Ты – русская? – спросил человек.

— Да. Почему?

Он многозначительно пожал плечами. Улыбнулся.

Его молочные руки разомкнулись и салютом взлетели вверх, открываясь круглыми кончиками пальцев.

— Приветствую тебя, дочь! – громко пробасил он, поднимаясь вслед за руками. Его приветствие разлетелось по храму, эхом отзываясь от стен.

— Акустика. – причмокнул он от удовольствия. – Этот храм строили католические монахи, в 18 веке.

— Меня зовут иподиакон Пол. Па-вел, по-русски, да? А ты – Айнна?

— Айнна?

— Отец Андрей написал мне про тебя. – улыбнулся он моему вопросительному взгляду. – Айнна из Москвы.

Человек  подтянул свой кожаный пояс, и посмотрел на часы.

— Надо готовиться к службе. Я стараюсь начинать во время. Пойдем, ты мне поможешь.

Он достал из глубокого кармана связку ключей и, гремя ею, направился к одной из стен храма. Я засеменила за ним.

В стене показалась дверь, за ней - кладовая.

— Здесь мы, а также протестанты и католики храним то, что нам нужно для службы. А с другой стороны есть такая же комнатка для мусульман.  – иподиакон доставал из шкафа иконы и давал их мне, продолжая бормотать. - Америка – страна разнообразия. И в этом храме – её плод. Здесь проводят службы студенты разных деноминаций. А еще иногда проходят концерты. – мы вышли из каморки. - Видишь? – он кивнул наверх. – Там стоит орган, а слева – фортепиано.

Откуда-то сбоку он достал треноги и аналой.

На треноги мы водрузили большие образы Спасителя и Матери Божией.

Рядом с иконами Пол поставил высокий столик на одной ножке, а на него – коробку с песком. И дав мне, большие восковые свечи и короб со спичками, скомандовал:

— Зажигай, я сам свет выключу.

В тот вечер мы молились с Полом вдвоем. Мы читали вечерню. Густой, богатый голос иподиакона возносился вверх, теплые отсветы свечей прыгали по суровым стенам, и образы, доброго, немного наивного письма, глядели как живые. Так я впервые поняла, что молитва не имеет национальности, ей не страшны языковые различия и особенности культуры. Молитва – это делание сердец.

Такие службы проходили у нас в институте в старом межконфессиональном храме вечером в среду, в семь. Иногда на них приходили другие студенты – русские, болгары, сербы. Однажды я притащила с собой мою подругу-иудейку, послушать псалмы. Но чаще всего молились иподиакон Пол, я и Эшли – девушка лет двадцати, которая хотела принять православие.

Мы читали Великое повечерие и вечерню. Иногда пели акафисты. Читали Параклис. В конце иподиакон Пол помазывал нас маслом от лампады, мы целовали иконы, потом садились все на стулья, и в полутьме вели богословские разговоры. Пол очень любил говорить о Христе. Он говорил: «Агапе! Высшая любовь – это агапе!»

Иподиакон был кругл и очень уютен в своей окружности. Он походил на монаха, изображенного в средневековых манускриптах. К тому же голову его венчала круглая лысина.

— Да, да. У меня же ирландские корни. –делился он. – И по сути своей я – монах.

В девятнадцать лет он ушел в монастырь одного из самых строгих католических орденов Америки. Молодые монахи жили в безмолвном уединении, разбредясь по горам Вермонта. Только раз в месяц они приходили за советом и хлебом в кельи старцев. В горах Пол надорвался, тяжело заболел и слег. Братия отправила его в больницу. Он говорил, что был при смерти, и его выходила медсестра Мэри. Они поженились.

— А как же монастырь? – спрашивала я.

— God has a plan for us.  – отвечал он. – У Бога – свой Промысел. - God has a plan. А потом мы с Мэри приняли православие.

Я встречала Мэри в храме в Клермонте. У неё были длинные волосы и огромные глаза под очками. Она любила вязаные свитера, и садовые цветы. «Он не замучал вас богословием?» - всегда спрашивала она нас с Эшли при встрече.

У Пола и Мэри было двое детей. Джон Пол и Джулия.

— Джон Пол был трудным подростком. – спокойно признавался Пол. – Он в тюрьме сидел, воровал, употреблял наркотики. Ему и сейчас нелегко. Но он знает, что он всегда может вернуться к нам, мы всегда будем его семьей.

Джулия училась в другом городе, в институте. И с фотографии на меня смотрела беленькая девушка, очень похожая на папу, только худенькая.

— Остались только мы с Мэри.

Как-то мы заехали к Полу и Мэри в гости. Они жили при протестантской богадельне для людей, попавших в непростую жизненную ситуацию – безработных, нищих, больных. Пол и Мэри принимали горемык, кормили, мыли, обеспечивали одеждой и помогали устроиться на работу.  Сама чета занимала несколько комнат. Из всего их нехитрого быта я запомнила только большое кожаное кресло, старое, потертое и оттого особо мягкое. «Любимое кресло» - похлопал его Пол.

Полу тяжело давалась земная составляющая жизни –  его машина всегда была захламлена бутылочками с недопитой водой, платежками, списками необходимых покупок. Его подрясник часто был перемазан мелом, а на бороде после трапезы оставались забавные крошки от хлеба. Но пахло от Пола морозной свежестью и чистотой.

В храме русские батюшка и матушка звали Пола фиником, по его фамилии Фини. Это прозвище ему очень шло. Хотя он всегда посмеивался:

— Финик? Да, я знаю, эти русские - невероятный народ. Поэтический. Но я скорее - смоковница. Инжир! И по форме больше похож.

Пол был сладкоречив. Он произносил длинные речи и проповеди. И очень любил людей.

Когда-то он занимался оперным пением и часто украшал службу своим баритоном.

— Айнна, га-лу-пка мая! – говорил он по-русски. – God knows what is best for us. Just trust Him. Just TRUST.

Когда я закончила учебу и вернулась в Россию, мы долго не общались, больше десяти лет. А потом Пол нашел меня в одной социальной сети.

— Га-луп-ка мая! У тебя чудесные дети!

За это время его борода совсем поседела, а волос на голове не осталось, но глаза смотрели так же светло и радостно. У него родилась внучка, и они с Мэри переехали жить к дочери.  

— А богадельня несколько лет как сгорела…

Мы немного переписывались, комментировали фотографии.

— Your ministry to women – по-протестантски возвышенно говорил он о моих писаниях.

— Да нет, иподиакон Пол, какое служение! – смеялась я в ответ. - Просто я люблю писать.

— Just keep doing! God has a plan for you, remember?

31 декабря ему стало плохо, закружилась голова, он вызвал такси, и поехал в больницу.

«Ну и досталось мне потом от дочери – написал он напоследок. – Надо было скорую вызывать. Это мне хороший урок послушания! Во всем есть польза.»

3 января Пола Фини не стало.

Отпевали его в день празднования Крещения Господня, а у нас в России из-за разницы церковного календаря, это был Сочельник Рождества.

Есть люди, одна мысль о которых приносит улыбку. Они не святые - чудаки. Со своими особенностями характера и образа жизни. Они живут, словно играют на флейте. И мотив их жизни простой, незатейливый, но такой душевный, что сразу ложится на сердце, и возвращается с памятью вновь и вновь. Вечно.

Memory Eternal, друг мой, Пол!