Смерть автора с точки зрения антропологии

Литература и философия: Что значит «смерть автора» с точки зрения антропологии?

В 1967 году Ролан Барт сочинил небольшой текст под названием «Смерть автора». Этот текст принес Барту известность. В нем он заявил о себе как о левом мыслителе.
Барт, конечно, не Маркс. Хотя и он тоже нашел свой «пролетариат», свою социальную группу, которую решительно принялся освобождать от оков литературной буржуазии, то есть от автора. «Рождение читателя, — заявил Барт, — приходится оплачивать смертью автора».

Автор

Любое творчество можно, в конечном счете, свести к вопросу о том, что есть автор. Чтобы объяснить произведение, нам так или иначе нужно будет обратиться к тому, кто его создал. В устройстве человеческой субъективности мы найдем ответы на многие метафизические вопросы.
В искусстве, в литературе нет ничего анонимного. За всяким произведением всегда стоит автор, как за всяким человеком стоят его родители.
Барт – лингвист. А лингвисты любят препарировать мертвый язык. Кто им мешает это делать? Автор. Сам факт его существования. Почему? Потому что он дает языку жизнь, соединяя реальное с воображаемым. Но автор далеко, и онтология его субъективности не понятна, а язык близко. И Барт решил упростить ситуацию, взяв язык вне связи с автором, вне связи с тем, что говорит человек. Он хочет дать голос чему-то безликому. Так появляется запрос на возможность существования новой фигуры, именуемой Бартом читателем.

Читатель

Писатель пишет, читатель читает. Кто такой этот читатель? Это не человек, которого воспитывает автор на чтении своих произведений. Кто же он? Это, говорит Барт, «человек без истории, без биографии, без психологии, он всего лишь некто…». Читатель читает произведение искусства вне связи с тем, что существует онтология человеческой субъективности, его не интересует смысл, его интересует обезличенная техника письма, правила дискурса. Творчество для такого читателя – это формальность или, как говорит Барт, «пустой процесс», который совершается автоматически, сам собой, без отсылки к человеку. Писатель и читатель – это теперь, согласно Барту, субъекты без субъективности. Высказывания, которые они делают, нельзя отличить от того, что делает машина. Бог отвергнут Бартом, человек десакрализован, а текст лишен тайны. И в качестве примера нового образца чтения Барт использует Бальзака.

Бальзак

В начале своего текста Барт цитирует новеллу Бальзака «Сарразин». Почему он цитирует именно ее, не совсем ясно. Для Барта эта новелла как барометр для Флобера в «Эффекте реальности». Она ничего не значит. Незначимый элемент в тексте может быть чем угодно, чтобы в итоге стать той случайностью, в которой всегда присутствует реальность. Автор — это не что иное, как способ, окно возможностей, которое используется реальностью для того, чтобы дать знать о себе в художественном произведении. Нет автора – нет в произведении и реальности. Произведение без реальности становится просто текстом, смешением цитат. Новелла Бальзака «Сарразин» в сочинении Барта «Смерть автора» — это реальность, которая делает Барта автором, а не скриптором. О чем рассказывает Бальзак?

«Сарразин»

Влюбленный мужчина, воспользовавшись любопытством, которое его возлюбленная, случайно попав на бал, проявила к загадочному старику и к таинственному портрету, предлагает ей контракт: истина в обмен на ночь любви, рассказ – в обмен на тело. Попытавшись поторговаться и улизнуть, молодая женщина, влекомая любопытством, все же соглашается с этим предложением. Хотя следует заметить, что соглашение в полном объеме так и не было выполнено.
Что же молодая женщина узнала? То, что один талантливый скульптор полюбил девушку. Девушка оказалась мужчиной. Мужчина – кастратом. Кастрат погубил скульптора. Его охрана убила художника.

Истинная женщина

Бальзак рассуждает в «Сарразине» об истинной женщине и подводит читателя к мысли о том, что мир человека полон призраков обмана и самообмана. Например, истинная женщина может оказаться мужчиной, а тот – кастратом. Бальзак всем своим нутром предчувствует приближающееся будущее культуры Франции. Он интуитивно ловит ритм того, что им может быть сказано только между строк, помимо слова, и поэтому он в своей новелле убивает обманувшего себя художника, с грустью отдавая его прошлому, чтобы оставить кастрата будущему.

Барт

Барт читает «Сарразина» Бальзака и не чувствует приближения этого будущего. Он спрашивает: «Кто говорит?». Он не спрашивает: «Кто пишет?», — потому что ясно, что пишет Бальзак. Не ясно, кто говорит: Бальзак-писатель, Бальзак-человек, герой новеллы, анонимный наблюдатель, традиция или язык? Конечно, говорить – это не значит писать, а писать – это не значит говорить. Но что значит говорить? Это значит в центр ставить самого себя. Что значит писать? Это значит в центр ставить Другого. Чтобы что-то сказать, автору нужно соединить язык и воображаемое. Чтобы что-то написать, нужен не автор, а скриптор. Нужно, чтобы знак отсылал к знаку, слово цеплялось за слово, с тем чтобы удержать мысль, если она появится у читателя.
Писать – значит оставлять следы, то есть быть немного зайцем и одновременно немного охотником, идущим по следам зайца. Барт не понял, что говорить – это соединять реальное и воображаемое, а не просто объяснять слово при помощи слова.

Перформатив

«Письмо, — пишет Барт, — та область неопределенного, неоднородности и уклончивости, где теряются следы нашей субъективности, черно-белый лабиринт, где исчезает всякая самотождественность и в первую очередь телесная тождественность пишущего».
Письмо ради письма, рассказ ради рассказа совершаются как бы сами собой, не по правилам субъективности, а по правилам языка. Знаковое поле «исходит только из языка как такового». Барт без колебания ставит язык на место сознания. Но язык – это великий немой. Он ничего не говорит. Он ничего не говорит даже Барту. В нем нет ни одной мысли, хотя в нем может быть много разных текстов, вернее языков. Барт хочет развязать язык читателю. Но что это значит? Ответ можно найти у Платона в мифе о пещере.

Пещера

На языке Платона это значит развязать руки людей, живущих в пещере самообмана. Однако освобождение узников не породит новой мысли, не возбудит новое чувство. Оно приведет к рассеиванию смысла, к убийству автора, того, кто поведет их к свету солнца, кто захочет связать идеальное и реальное. Жителям пещеры достаточно бытия в языке. Им не нужно быть в сознании.
Барт убивает автора, чтобы дать место читателю, слово которого не отсылает к мысли, а отсылает к слову. Читатель – это потребитель того, что производит автор. Для читателя думать – значит самому себе показывать априорные картинки своих мыслей и чувств. Пещера – это и есть то, что можно назвать подлинной онтологией ума скриптора, наблюдающего за своими читателями. В чем же антропологический смысл «смерти автора»?

Самость или структура

«Смерть автора» Барта – это миг торжества структуры над человеком. Возможны два подхода к пониманию человека. Первый подход связан с самостью, второй – со структурой. В первом случае человек рассматривается сам по себе. Во втором он понимается как функция структуры, как некое пустое место, которое он занимает в структуре. В структуре человек несубстанциален. В ней он конструируется, поэтому структурализм абсолютно противопоказан антропологии. Согласно Барту, человек получается не тогда, когда он рождается, а тогда, когда он заполняет функциональное место в структуре. Барт не обращает никакого внимания на то, что человек грезит в одиночестве, а живет социально.

Слова

Рассуждения о смерти автора Барт заканчивает замечанием о двусмысленности слов греческого языка. У каждого слова есть два значения, но человеку открывается только одно из них. Односторонне понятое слово создает в отношениях между людьми то, что греки назвали трагическим. Согласно Барту, услышать слово во всей его двусмысленности может только читатель. Почему? Потому что читатель – это языковая машина, вернее склад, где хранятся все до единой цитаты, из которых составляются тексты.
Но двусмысленность слов в греческой трагедии имеет другой смысл – эти слова обращены не к машине, а к человеку, способного к метанойе ума. Греки различали слово-миф и слово-логос. Об этом свидетельствует драма Софокла «Филоктет». Слово-миф никогда не обманывает. Оно всегда истинно и доносится до нас как бы из потустороннего мира. Как логос слово происходит из этого мира, оно земное, посюстороннее. Оно может обманывать и вводить в заблуждение. Двум типам слова соответствует два типа говорения и два типа слушания. Говорить изнутри мифа – значит вещать. Слушать миф – это значит внимать. Слушать слово-логос – это значит слушать ухом, слышать простые человеческие слова. Логос слышат, мифу внимают до тех пор, пока существует Бог, автор и человек.

litsota.ru