Борис Пастернак

О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью – убивают,
Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплекой
Я б отказался наотрез.
Начало было так далеко,
Так робок первый интерес.

Но старость – это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез...

...О женщина, твой вид и взгляд
Ничуть меня в тупик не ставят.
Ты вся — как горла перехват,
Когда его волненье сдавит.

Ты создана как бы вчерне,
Как строчка из другого цикла,
Как будто не шутя во сне
Из моего ребра возникла.

И тотчас вырвалась из рук
И выскользнула из объятья,
Сама — смятенье и испуг
И сердца мужеского сжатье.

О ангел залгавшийся, сразу бы, сразу б,
И я б опоил тебя чистой печалью!
Но так – я не смею, но так – зуб за зуб!
О скорбь, зараженная ложью вначале,
О горе, о горе в проказе!

О ангел залгавшийся,– нет, не смертельно
Страданье, что сердце, что сердце в экземе!
Но что же ты душу болезнью нательной
Даришь на прощанье? Зачем же бесцельно
Целуешь, как капли дождя, и, как время,
Смеясь, убиваешь, за всех, перед всеми!

Ты вправе, вывернув карман,
Сказать: ищите, ройтесь, шарьте.
Мне все равно, чем сыр туман.
Любая быль - как утро в марте.
Деревья в мягких армяках
Стоят в грунту из гумигута,
Хотя ветвям наверняка 
Невмоготу среди закута. 
Роса бросает ветки в дрожь,
Струясь, как шерсть на мериносе.
Роса бежит, тряся, как еж, 
Сухой копной у переносья.
Мне все равно, чей разговор
Ловлю, плывущий ниоткуда...

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.

Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма.

Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями тёплая дымка плыла.

Доху отряхнув от постельной трухи
И зернышек проса,
Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи...

Перевод: Б.Пастернак

Сдержись, я тайны не нарушу,
Молчанье в долг мне вменено.
Я б всю тебе открыла душу,
Будь это роком суждено.

Расходится ночная мгла
При виде солнца у порога,
И размыкается скала,
Чтоб дать источнику дорогу.

И есть у любящих предлог
Всю душу изливать в признанье,
А я молчу, и только Бог
Разжать уста мне в состоянье.  

...Мне так же трудно до сих пор
Вообразить тебя умершей,
Как скопидомкой мильонершей
Средь голодающих сестер.
 
Что делать мне тебе в угоду?
Дай как-нибудь об этом весть.
В молчаньи твоего ухода
Упрек невысказанный есть.
 
Всегда загадочны утраты.
В бесплодных розысках в ответ
Я мучаюсь без результата:
У смерти очертаний нет.
Тут все - полуслова и тени,
Обмолвки и самообман,
И только верой в воскресенье
Какой-то указатель дан...

Засыплет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги,
За дверью ты стоишь.

Одна, в пальто осеннем,
Без шляпы, без калош,
Ты борешься с волненьем
И мокрый снег жуешь.

Деревья и ограды
Уходят вдаль, во мглу.
Одна средь снегопада
Стоишь ты на углу...

Недотрога, тихоня в быту,
Ты сейчас вся огонь, вся горенье,
Дай запру я твою красоту
В темном тереме стихотворенья.

Посмотри, как преображена
Огневой кожурой абажура
Конура, край стены, край окна,
Наши тени и наши фигуры.

Ты с ногами сидишь на тахте,
Под себя их поджав по-турецки.
Все равно, на свету, в темноте,
Ты всегда рассуждаешь по-детски...

В биографии Пастернака есть некая грань, некий хронологический рубеж — это начало 40-х годов. Поэтика Пастернака, его манера, — а первые известные стихи Пастернака датированы 1912 годом — сначала довольно сильно отличаются от художественного почерка, который выработался у поэта во второй половине 40-х годов и господствовал уже до конца. Конечно, огромный для Пастернака и для истории русской поэзии период с 1912 года по 1940 — неоднороден...

Отсветы Хлебникова на письме Пастернака не сбивают демаркационной линии между ними. Сложнее провести четкую границу между Пастернаком и Маяковским. Оба принадлежат одному поколению лириков; Маяковский глубже, чем кто другой, обозначен на юности Пастернака, который навсегда сохранил для него устойчивую восторженность ("Относительно устойчива была и моя восторженность. Она всегда была для него готова"...

Полями наискось к закату 
Уходят девушек следы. 
Они их валенками вмяты 
От слободы до слободы. 
А вот ребенок жался к мамке. 
Луч солнца, как лимонный морс, 
Затек во впадины и ямки 
И лужей света в льдину вмерз. 
Он стынет вытекшею жижей 
Яйца в разбитой скорлупе, 
И синей линиею лыжи 
Его срезают на тропе. 
Луна скользит блином в сметане, 
Всё время скатываясь вбок. 
За ней бегут вдогонку сани, 
Но не дается колобок. 

Душа моя, печальница
О всех в кругу моем,
Ты стала усыпальницей
Замученных живьем.

Тела их бальзамируя,
Им посвящая стих,
Рыдающею лирою
Оплакивая их...

Все переменится вокруг. 
Отстроится столица. 
Детей разбуженных испуг 
Вовеки не простится. 
  
Не сможет позабыться страх, 
Изборождавший лица. 
Сторицей должен будет враг 
За это поплатиться. 
Запомнится его обстрел. 
Сполна зачтется время, 
Когда он делал, что хотел, 
Как ирод в вифлееме...

Мне кажется, я подберу слова, 
Похожие на вашу первозданность. 
А ошибусь, мне это трын-трава, 
Я все равно с ошибкой не расстанусь. 
Я слышу мокрых кровель говорок, 
Торцовых плит заглохшие эклоги. 
Какой-то город, явный с первых строк, 
Растет и отдается в каждом слоге. 
Кругом весна, но загород нельзя...

Я кончился, а ты жива. 
И ветер, жалуясь и плача, 
Раскачивает лес и дачу. 
Не каждую сосну отдельно, 
А полностью все дерева 
Со всею далью беспредельной, 
Как парусников кузова 
На глади бухты корабельной. 
И это не из удальства 
Или из ярости бесцельной, 
А чтоб в тоске найти слова 
Тебе для песни колыбельной. 

Никого не будет в доме, 
Кроме сумерек. Один 
Зимний день в сквозном проёме 
Незадёрнутых гардин. 
  
Только белых мокрых комьев 
Быстрый промельк моховой, 
Только крыши, снег, и, кроме 
Крыш и снега, никого...

Во всём мне хочется дойти 
До самой сути. 
В работе, в поисках пути, 
В сердечной смуте. 
  
До сущности протекших дней, 
До их причины, 
До оснований, до корней, 
До сердцевины...

Гул затих. Я вышел на подмостки. 
Прислонясь к дверному косяку, 
Я ловлю в далеком отголоске, 
Что случится на моем веку. 
  
На меня наставлен сумрак ночи 
Тысячью биноклей на оси. 
Если только можно, Aвва Oтче, 
Чашу эту мимо пронеси...  

Мело, мело по всей земле 
Во все пределы. 
Свеча горела на столе, 
Свеча горела. 
  
Как летом роем мошкара 
Летит на пламя, 
Слетались хлопья со двора 
К оконной раме...

Любить иных – тяжелый крест, 
А ты прекрасна без извилин, 
И прелести твоей секрет 
Разгадке жизни равносилен. 
  
Весною слышен шорох снов 
И шелест новостей и истин. 
Ты из семьи таких основ. 
Твой смысл, как воздух, бескорыстен. 

Быть знаменитым некрасиво. 
Не это подымает ввысь. 
Не надо заводить архива, 
Над рукописями трястись. 
  
Цель творчества – самоотдача, 
А не шумиха, не успех. 
Позорно, ничего не знача, 
Быть притчей на устах у всех...  

Это – круто налившийся свист, 
Это – щёлканье сдавленных льдинок. 
Это – ночь, леденящая лист, 
Это – двух соловьёв поединок. 
  
Это – сладкий заглохший горох, 
Это – слёзы вселенной в лопатках, 
Это – с пультов и с флейт – Figaro 
Низвергается градом на грядку...