Борис Пастернак

Это – круто налившийся свист, 
Это – щёлканье сдавленных льдинок. 
Это – ночь, леденящая лист, 
Это – двух соловьёв поединок. 
  
Это – сладкий заглохший горох, 
Это – слёзы вселенной в лопатках, 
Это – с пультов и с флейт – Figaro 
Низвергается градом на грядку...

Любимая,— жуть! Когда любит поэт, 
Влюбляется бог неприкаянный. 
И хаос опять выползает на свет, 
Как во времена ископаемых. 
  
Глаза ему тонны туманов слезят. 
Он застлан. Он кажется мамонтом. 
Он вышел из моды. Он знает — нельзя: 
Прошли времена и — безграмотно...

Ужасный!– Капнет и вслушается, 
   Всё он ли один на свете 
Мнет ветку в окне, как кружевце, 
   Или есть свидетель. 
  
Но давится внятно от тягости 
   Отеков – земля ноздревая, 
И слышно: далеко, как в августе, 
   Полуночь в полях назревает...

Мерцаньем звезд далеких безразлично 
Был поворот дороги озарен. 
Дорога шла вокруг горы Масличной, 
Внизу под нею протекал Кедрон. 
  
Лужайка обрывалась с половины. 
За нею начинался Млечный путь. 
Седые серебристые маслины 
Пытались вдаль по воздуху шагнуть...

Мне хочется домой, в огромность 
Квартиры, наводящей грусть. 
Войду, сниму пальто, опомнюсь, 
Огнями улиц озарюсь. 
  
Перегородок тонкоребрость 
Пройду насквозь, пройду, как свет, 
Пройду, как образ входит в образ 
И как предмет сечет предмет...

О, вольноотпущенница, если вспомнится,
О, если забудется, пленница лет.
По мнению многих, душа и паломница,
По-моему, – тень без особых примет.

О, – в камне стиха, даже если ты
канула,
Утопленница, даже если – в пыли,
Ты бьёшься, как билась княжна
Тараканова,
Когда февралём залило равелин...

Иль я не знаю, что, в потемки тычась,
Вовек не вышла б к свету темнота,
И я - урод, и счастье сотен тысяч
Не ближе мне пустого счастья ста?

И разве я не мерюсь пятилеткой,
Не падаю, не подымаюсь с ней?
Но как мне быть с моей грудною клеткой
И с тем, что всякой косности косней?

Напрасно в дни великого совета,
Где высшей страсти отданы места,
Оставлена вакансия поэта:
Она опасна, если не пуста. 

Усмехнулся черемухе, всхлипнул, смочил 
Лак экипажей, деревьев трепет. 
Под луною на выкате гуськом скрипачи 
Пробираются к театру. Граждане, в цепи!

Лужи на камне. Как полное слез 
Горло - глубокие розы, в жгучих, 
Влажных алмазах. Мокрый нахлест 
Счастья - на них, на ресницах, на тучах.

Впервые луна эти цепи и трепет 
Платьев и власть восхищенных уст 
Гипсовою эпопеею лепит, 
Лепит никем не лепленный бюст...

Памяти Паулы Модерзон-Беккер

Я чту умерших и всегда, где мог,
давал им волю и дивился их
уживчивости в мертвых, вопреки
дурной молве. Лишь ты, ты рвешься вспять.
Ты льнешь ко мне, ты вертишься кругом
и норовишь за что-нибудь задеть,
чтоб выдать свой приход. Не отнимай,
что я обрел с трудом. Я прав. Кой прок
в тоске о том, что трогало?..

Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочащая слякоть
Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен
Чрез благовест, чрез клик колес
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.

Опять Шопен не ищет выгод,
Но, окрыляясь на лету,
Один прокладывает выход
Из вероятья в правоту.

Задворки с выломанным лазом,
Хибарки с паклей по бортам.
Два клена в ряд, за третьим, разом —
Соседней Рейтарской квартал...