Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Новый вид христианской любви к врагу изобретён сегодня. Мы теперь так любим врагов, что предаём из любви к врагу святыни и святых.
Если человек взыщет Бога, Бог его непременно найдёт.
Христианство — это свобода. А почему не любовь? Потому что любовь — это уже второй шаг, после свободы? Нет, потому что любовь — это Христос, а не христианство.
Убить человека — это вынуть из него поэзию, и тогда он выпадет из Поэзии, тогда человек-песня, человек-поэзия превратится в антипоэзию, антипесню (сначала в смысле «вместо», и почти сразу после этого в смысле «против»). Вынуть из человека поэзию — это вынуть сердце, и тогда человек выпадет из Сердца. Человек, из которого вынули сердце, уже не человек, а биологический автомат, робот, а роботу нужны инструкции, а не поэзия.
Лучшие гибнут первыми, как правило, потому что не себя хранят, а что-то другое — большее. Большее, которое мало кого обременяет.
Какова реальность, в которой мы живём? Реальностей много, побеждает в итоге та, носители которой наиболее активны.
Лучше плохо делать, чем хорошо не делать. Усилие, рывок, стремление — тоже вклад.
Мы становимся тем, что делаем. Мир становится тем, что мы делаем.
Страх Божий — это страх оскорбить прекрасное, а не сильное.
Кислород (поэзия, истина, Бог) — это внеярлыковая зона. Нельзя одновременно кровить сердцем и клеить ярлык, а за ближнего надо кровить сердцем.
Слова — это дырки в решете посюсторонности, сквозные пути туда, куда пути нет.
Бог выходит навстречу первым и приходит к человеку раньше, чем человек приходит к себе. Бог ближе к нам, чем мы сами к себе.
Возлюбила больше Бога милых ангелов его...
М. Цветаева
У поэта всё — правда, или он — не поэт. Не верить поэту — ошибаться. Если что-то непонятно и кажется странным, надо созерцать, вчитываться и давать время прорасти в сердце словам поэта... Надо мыслить не собой, а тем Лучом, который пронизывает не только стихи, но и судьбы, пространство и время, дух, душу и тело. Луч Вечности в нас. Луч Поэзии. У него много имён, одно из них — Слово. Бог-Слово! Отсюда цветаевское «требоваание веры» и «просьба о любви»...
К.
Рывком — к тебе! Конечно, это глупость:
упругость времени — препятствие и мука.
Нам предстоит нездешняя разлука,
а понимание судьбы всё так же скупо.
Смотритель помнит, что была когда-то рана —
упала навзничь, чтобы боль отшибло напрочь.
Не жизнь, а сказка, не рассказанная на ночь,
сон наяву — как правда истукана.
Я вижу дождь в твоих глазах — примета лета,
а у меня повсюду лёд и дыбом перья:
я предстою перед всегда открытой дверью.
Прими в ладонь чужую медную монету.
М.Ц.
Лицо — не выросло, душа врастала в лик,
и вместо рук ей подарили крылья.
Чужим не виден был Лицо искавший блик,
и зов под взглядами земных покрылся пылью.
Её судили, ведь тащить руками лик
не так удобно, как нести его крылами;
и этот душу колотящий птичий крик,
всегда дрожавший на воде сердец кругами —
всё неудобно, не для здесь, не применить —
всё для каких-то далей или высей.
Как птице землю с небом примирить
так, чтоб не сыпать с крыльев бисер?..
Они сказали: «Нет!», а ты сказала: «Да!»,
шагая напрямик, как делала всегда.
Они закрыли путь, но ты пошла крылом —
летела ввысь, как в дом, не помня о былом.
Они сказали: «Да!», но ты сказала: «Нет!»
и возвратила свой истрёпанный билет.
Мужество поэта и мужество обычного человека - не одно и то же. Поэт живёт в ином мире, у него нет нужной мускулатуры для жизни в этом. Обычный человек не имеет нужной мускулатуры для жизни в ином мире. То есть, трудно им - разное, и боятся они разного.
Всякий человек боится, прежде всего, выпадения из своего мира, из своей обычной системы координат, к которой он приобщён, приноровлен не только по личным причинам, но и по дарованиям свыше...
Притяжение солнца
в чьей-то груди —
жжётся,
но в одночасье
я его посреди.
Притяжение сердца —
куда небесам? —
здесь толпиться не стоит
другим чудесам.
Если облачной ночью
меня позовёт
чей-то солнечный взгляд,
чей-то радужный свод,
я заплачу от счастья,
зажмурив глаза,
ведь на солнце глядеть
до рассвета нельзя.
Причастилась ветром от поэта,
хоть и сам поэт о том не ведал:
он играл словами — не ветрами.
Ты — верхами, словно веерами,
и горами, будто рук перстами.
Пользовала душу не частями:
целое пеклось в твоём костре —
оттого и слог твой был острей,
оттого и мыслилось быстрей.
Будь стихии здешние кострами,
загребала б жар двумя горстями.
Но порабощённое страстями
скукой тлело — твой же вздох воскрес
пламенем, взлетевшим до небес.
Меж семи ветров, меж семи штормов
на семи холмах выросла цветком.
Прошагала жизнь странника пешком —
всё искала дров для семи костров.
Расцвела цветком — в лепестках огня
день и ночь жила, день и ночь ждала.
Обросла бронёй, странников храня...
М.Ц.
Я смотрю в тебя, как в зеркало:
я — не ты, и ты — не я,
всё же жизнь нас исковеркала,
одинаково дразня.
Чем-то схожи и царапины,
и глаза в одних слезах —
взгляд сторонний, даже папертный:
так глядят на образа.
Я — не ты, но одиночество
на двоих у нас одно:
нежеланье краткосрочного,
раз уж вечное дано.
Жажда быть, но не на паперти,
а на пире у Царя,
за столом, покрытым скатертью...
Человеку свойственно убегать от своей души. Мало кто решается на подвиг поиска её в себе и в ближнем. Нам привычнее и сподручнее использовать друг друга в качестве винтиков, механизмов, инструментов, предметов, товаров, услуг... Мы словно говорим: «Дай мне то, что у тебя есть — это мне нужно. Однако не вздумай давать мне себя самого! Ты мне не нужен, потому что я и сам себе — не нужен»...
М.Ц.
Если за руку держать — не уйдёшь:
память наша — сплошные руки.
В сердце многих теперь живёшь,
прежде горестно близоруких.
В завтра метил твой пристальный взгляд,
острым слогом терзая время.
Даже если прошлым заклят,
в завтра семенем скажется бремя.
Урожай собрать — мудрено:
повсеместны твои посевы.
Всходит диким цветом зерно
от безвременно умершей Евы.
Догоняет Психею тело,
что в стихах твоих сиротело.
М.Ц.
Отдала себя, всю отдала...
Нет, не людям ― словам и небу.
Даже тела не нажила:
тело строится на потребу.
Руки выросли в два крыла,
обрастая стихами-перьями.
Ничего себе не брала,
собирала всегда потерями.
Обнаружив себя житейскую,
растерялась: что делать с ней?
Подмастерья вокруг, судейские,
а привычно ― средь голубей.
Не свои вокруг, птицы-вороны,
заступиться за душу некому.
Струны певчие ветром сорваны:
уходи, поэт, во все стороны.
Мне сегодня грустится с утра,
и погода хандрит, к сожалению.
Дуют холодом жизни ветра,
предвещая мокроту осеннюю.
Горизонт сухостоем белёс,
и картинно вздымается небо.
Воет в будке оставленный пёс:
сон продрогшему — хлеб на потребу.
Но дубравы, листвой разодетые,
врут бесстыдно о тёплой поре —
им пока ещё грезится лето:
август, август стоит на дворе.