Цветаева

Куда мне с этой скомканной душой?

Куда мне с этой скомканной душой?
В какую даль — когда все выси выше
усталых слов? Искать в путях покой,
чтоб странный голос был другим услышан?

Я — для кого? Кому затихший стон
покажется небесным тихим зовом?
Не сохраниться вытесненной вон,
не защититься дружеским покровом.

Обычай знает суету веков,
а я стихаю, странными стихами
шурша, как ворохом цветов,
и тайнами машу, как лоскутами.

Арки

Цветаевой

Арки, арки  — она б хотела 
видеть арки на входах в дружбы.
Выше вход — далеки пределы,
не слышна суета досужих.

Из-под арки взлетать — не ползать:
царский шаг — где гиенский хохот.
Проскочить злополучий оползень,
обретя стихотворность вздоха.

Арка — друга рука и сердце,
что глядит небесами в душу.
Торжеством равнодушных терций
будет вынесен враг наружу.

«О блаженной неудаче» Марины Цветаевой

Возлюбила больше Бога милых ангелов его...
М. Цветаева
У поэта всё — правда, или он — не поэт. Не верить поэту — ошибаться. Если что-то непонятно и кажется странным, надо созерцать, вчитываться и давать время прорасти в сердце словам поэта... Надо мыслить не собой, а тем Лучом, который пронизывает не только стихи, но и судьбы, пространство и время, дух, душу и тело. Луч Вечности в нас. Луч Поэзии. У него много имён, одно из них — Слово. Бог-Слово! Отсюда цветаевское «требоваание веры» и «просьба о любви»...

Рывком  — к тебе! Конечно, это глупость...

К.
Рывком  — к тебе! Конечно, это глупость:
упругость времени  — препятствие и мука.
Нам предстоит нездешняя разлука,
а понимание судьбы всё так же скупо.

Смотритель помнит, что была когда-то рана  — 
упала навзничь, чтобы боль отшибло напрочь.
Не жизнь, а сказка, не рассказанная на ночь,
сон наяву  — как правда истукана.

Я вижу дождь в твоих глазах  — примета лета,
а у меня повсюду лёд и дыбом перья:
я предстою перед всегда открытой дверью.
Прими в ладонь чужую медную монету.

Виновата, во всём виновата...

Виновата, во всём виновата,
и, возможно, должна замолчать.
Но вина не бывает крылатой,
ей бы только крылам докучать.

Заплутала душа, утомилась,
ищет радость —  не может сыскать.
Ей мерещится ад, и могила,
что готова презреть благодать.

Знаю, множество бед пережито
вами в этом бездарном строю.
Потому я пред вами открыто
песни совести райской пою.

Я бегаю за Богом, как собака...

Я бегаю за Богом, как собака,
ищу Его в глазах своих друзей —
живу пчелой, и начинаю плакать,
когда цветы Его способна лицезреть.

Да, бегаю за Богом, как приблуда —
ненужный пёс, заброшенный в судьбу.
Попутчица для взбалмошных верблюдов,
бредущих посреди песчаных бурь.

Ищу иголку, чтоб войти в ушко —
пусть жизни нить сама мне шьёт рубаху,
раз платье птичье до сих пор узко,
и веры ветра не хватает взмаху.

Когда-нибудь

Б. А.
Она — была, ну а меня уж нет.
Я потеряла скомканный билет —
не возвращу, надеюсь.
Жизнь живёт, 
ну а другое всё — наоборот.

Она — была! А значит есть она!
А я — не знаю, хоть жива сполна.
А я успею ли? — подскажет путь,
ведь я дойду когда-нибудь куда-нибудь.

Лицо — не выросло, душа врастала в лик...

М.Ц.
Лицо — не выросло, душа врастала в лик,
и вместо рук ей подарили крылья.
Чужим не виден был Лицо искавший блик,
и зов под взглядами земных покрылся пылью.

Её судили, ведь тащить руками лик
не так удобно, как нести его крылами;
и этот душу колотящий птичий крик,
всегда дрожавший на воде сердец кругами — 

всё неудобно, не для здесь, не применить —
всё для каких-то далей или высей.
Как птице землю с небом примирить
так, чтоб не сыпать с крыльев бисер?..

Твои неправды — хлеб людей неправых...

М.Ц.
Твои неправды — хлеб людей неправых,
я помяну величие твоё.
Нет до сих пор на свете песен равных,
в которых привкус смертный затаён,

но дарит жизни торжество и веру
обычными скоплениями букв,
не признавая в этом полумеры,
беря в кольцо всегда крылатых рук...

Они сказали: «Нет!», а ты сказала: «Да!»...

Они сказали: «Нет!», а ты сказала: «Да!»,
шагая напрямик, как делала всегда.
Они закрыли путь, но ты пошла крылом —
летела ввысь, как в дом, не помня о былом.
Они сказали: «Да!», но ты сказала: «Нет!»
и возвратила свой истрёпанный билет.

Мужество поэта

Мужество поэта и мужество обычного человека - не одно и то же. Поэт живёт в ином мире, у него нет нужной мускулатуры для жизни в этом. Обычный человек не имеет нужной мускулатуры для жизни в ином мире. То есть, трудно им - разное, и боятся они разного.
Всякий человек боится, прежде всего, выпадения из своего мира, из своей обычной системы координат, к которой он приобщён, приноровлен не только по личным причинам, но и по дарованиям свыше...

Слишком вечно

Слишком близко, вглубь, насквозь и вечно —
ни за что не станут принимать,
хоть тебе в дороге каждый встречный
дорог будто сын твой или мать.

Отодвинуться не в силах, верю:
близость ближнего — таланта ноша.
Слишком распахнула свои двери —
каждым в небо сердца камень брошен.

Ты — гора: горчишь на небосклоне,
и горюешь горлицей средь горя.
Пеной бьёшься — берег непреклонен —
и свободой полнишься как море.

Она — как острая игла...

Она — как острая игла
вонзается
глазами, словом,
силой...

Мертва своею жизнью,
славой и бесславьем,
чужой нежизнью,
гордостью, своей-чужой
любовью...

Пристанище искать
смешно —
не сыщется:
иглы страшатся люди...

Притяжение солнца 

Притяжение солнца 
в чьей-то груди —
жжётся, 
но в одночасье 
я его посреди.
Притяжение сердца —
куда небесам? —
здесь толпиться не стоит
другим чудесам.

Если облачной ночью 
меня позовёт
чей-то солнечный взгляд, 
чей-то радужный свод,
я заплачу от счастья,
зажмурив глаза,
ведь на солнце глядеть
до рассвета нельзя.

Преемственность

Причастилась ветром от поэта,
хоть и сам поэт о том не ведал:
он играл словами — не ветрами.
Ты  — верхами, словно веерами,
и горами, будто рук перстами.
Пользовала душу не частями:
целое пеклось в твоём костре —
оттого и слог твой был острей,
оттого и мыслилось быстрей.
Будь стихии здешние кострами, 
загребала б жар двумя горстями.
Но порабощённое страстями
скукой тлело — твой же вздох воскрес
пламенем, взлетевшим до небес.

Меж семи ветров, меж семи штормов...

Меж семи ветров, меж семи штормов
на семи холмах выросла цветком.
Прошагала жизнь странника пешком —
всё искала дров для семи костров.
Расцвела цветком — в лепестках огня
день и ночь жила, день и ночь ждала.
Обросла бронёй, странников храня...

Папертное

М.Ц.
​​​​​​​Я смотрю в тебя, как в зеркало:
я — не ты, и ты — не я,
всё же жизнь нас исковеркала,
одинаково дразня.
Чем-то схожи и царапины,
и глаза в одних слезах —
взгляд сторонний, даже папертный:
так глядят на образа.
Я — не ты, но одиночество
на двоих у нас одно:
нежеланье краткосрочного,
раз уж вечное дано.
Жажда быть, но не на паперти,
а на пире у Царя,
за столом, покрытым скатертью...

А гений бывает глуп...

А гений бывает глуп,
пока не станет собой,
пока не станет судьбой.

Гений бывает глуп,
потому что всегда не свой,
потому что не занят собой.
Гений — служка у дара,
себя раздаёт даром.

Гений — не скуп:
он пока своё не раздаст,
хвалу за дар не воздаст
Творцу.
Подлецу и прохвосту
его обмануть просто...

Бремя души

Человеку свойственно убегать от своей души. Мало кто решается на подвиг поиска её в себе и в ближнем. Нам привычнее и сподручнее использовать друг друга в качестве винтиков, механизмов, инструментов, предметов, товаров, услуг... Мы словно говорим: «Дай мне то, что у тебя есть — это мне нужно. Однако не вздумай давать мне себя самого! Ты мне не нужен, потому что я и сам себе — не нужен»...

Если за руку держать...

М.Ц.
Если за руку держать — не уйдёшь:
память наша — сплошные руки.
В сердце многих теперь живёшь,
прежде горестно близоруких.
В завтра метил твой пристальный взгляд,
острым слогом терзая время.
Даже если прошлым заклят,
в завтра семенем скажется бремя.
Урожай собрать — мудрено:
повсеместны твои посевы.
Всходит диким цветом зерно
от безвременно умершей Евы.
Догоняет Психею тело,
что в стихах твоих сиротело.

Отдала себя, всю отдала...

М.Ц.
Отдала себя, всю отдала...
Нет, не людям ― словам и небу.
Даже тела не нажила:
тело строится на потребу.
Руки выросли в два крыла,
обрастая стихами-перьями.
Ничего себе не брала,
собирала всегда потерями.
Обнаружив себя житейскую,
растерялась: что делать с ней?
Подмастерья вокруг, судейские,
а привычно ― средь голубей.
Не свои вокруг, птицы-вороны,
заступиться за душу некому.
Струны певчие ветром сорваны:
уходи, поэт, во все стороны.

Август

Мне сегодня грустится с утра,
и погода хандрит, к сожалению.
Дуют холодом жизни ветра,
предвещая мокроту осеннюю.
Горизонт сухостоем белёс,
и картинно вздымается небо.
Воет в будке оставленный пёс:
сон продрогшему — хлеб на потребу.
Но дубравы, листвой разодетые,
врут бесстыдно о тёплой поре —
им пока ещё грезится лето:
август, август стоит на дворе.

От горя можно объюродеть

От горя можно объюродеть
и попросту сойти с ума.
Для счастья ужас неприроден —
уж лучше странника сума.

Забыты прошлые угрозы,
жизнь новым ужасом полна —
судьбы своей метаморфозы
везде изведаешь сполна.

И позавидуешь улитке,
что носит домик на спине —
твои нехитрые пожитки
в нём уместились бы вполне.