Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Фокус-то Христов прост — во Христе всё прекрасное, а не во мне. Я — проводка, а не ток. И если кто мнит себя током, обольщается и потому вне Христа живёт — из-за самости, которая хочет всем владеть сама, а не от Бога. В себе хочет иметь, а не в Боге.
От чрезмерной мягкости часто приходится переходить к чрезмерной строгости.
Христианином делает человека Христос, а не катехизатор.
Человек всегда на границе своих возможностей — если движется вперёд, а не стоит на месте, иначе движения не будет. Поэзия — это всегда за пределами, иначе она не может осуществляться. Бог, кстати, тоже именно так обретается. Бог приходит, когда ты себя исчерпал, приходит восполнить тебя. Когда же человек не доходит до своих пределов, Бог ему ещё не нужен.
Если я вам кажусь прекрасной — не верьте, я намного хуже.
Если же вы поражены моим уродством — опять не верьте, я — лучше.
Быть настоящим — это любить настоящее. Быть ненастоящим — любить ненастоящее.
Есть информация, которая как мусор засоряет мозги своей бесполезностью. Приняв в себя ненужное, человек отнимает место в голове у важного и крайне необходимого.
Дружба — это обмен сердцами, а не позами.
Чем отличается мышление от имитации мышления? Местом, где оно осуществляется.
Возлюбила больше Бога милых ангелов его...
М. Цветаева
У поэта всё — правда, или он — не поэт. Не верить поэту — ошибаться. Если что-то непонятно и кажется странным, надо созерцать, вчитываться и давать время прорасти в сердце словам поэта... Надо мыслить не собой, а тем Лучом, который пронизывает не только стихи, но и судьбы, пространство и время, дух, душу и тело. Луч Вечности в нас. Луч Поэзии. У него много имён, одно из них — Слово. Бог-Слово! Отсюда цветаевское «требоваание веры» и «просьба о любви»...
К.
Рывком — к тебе! Конечно, это глупость:
упругость времени — препятствие и мука.
Нам предстоит нездешняя разлука,
а понимание судьбы всё так же скупо.
Смотритель помнит, что была когда-то рана —
упала навзничь, чтобы боль отшибло напрочь.
Не жизнь, а сказка, не рассказанная на ночь,
сон наяву — как правда истукана.
Я вижу дождь в твоих глазах — примета лета,
а у меня повсюду лёд и дыбом перья:
я предстою перед всегда открытой дверью.
Прими в ладонь чужую медную монету.
М.Ц.
Лицо — не выросло, душа врастала в лик,
и вместо рук ей подарили крылья.
Чужим не виден был Лицо искавший блик,
и зов под взглядами земных покрылся пылью.
Её судили, ведь тащить руками лик
не так удобно, как нести его крылами;
и этот душу колотящий птичий крик,
всегда дрожавший на воде сердец кругами —
всё неудобно, не для здесь, не применить —
всё для каких-то далей или высей.
Как птице землю с небом примирить
так, чтоб не сыпать с крыльев бисер?..
Они сказали: «Нет!», а ты сказала: «Да!»,
шагая напрямик, как делала всегда.
Они закрыли путь, но ты пошла крылом —
летела ввысь, как в дом, не помня о былом.
Они сказали: «Да!», но ты сказала: «Нет!»
и возвратила свой истрёпанный билет.
Мужество поэта и мужество обычного человека - не одно и то же. Поэт живёт в ином мире, у него нет нужной мускулатуры для жизни в этом. Обычный человек не имеет нужной мускулатуры для жизни в ином мире. То есть, трудно им - разное, и боятся они разного.
Всякий человек боится, прежде всего, выпадения из своего мира, из своей обычной системы координат, к которой он приобщён, приноровлен не только по личным причинам, но и по дарованиям свыше...
Притяжение солнца
в чьей-то груди —
жжётся,
но в одночасье
я его посреди.
Притяжение сердца —
куда небесам? —
здесь толпиться не стоит
другим чудесам.
Если облачной ночью
меня позовёт
чей-то солнечный взгляд,
чей-то радужный свод,
я заплачу от счастья,
зажмурив глаза,
ведь на солнце глядеть
до рассвета нельзя.
Причастилась ветром от поэта,
хоть и сам поэт о том не ведал:
он играл словами — не ветрами.
Ты — верхами, словно веерами,
и горами, будто рук перстами.
Пользовала душу не частями:
целое пеклось в твоём костре —
оттого и слог твой был острей,
оттого и мыслилось быстрей.
Будь стихии здешние кострами,
загребала б жар двумя горстями.
Но порабощённое страстями
скукой тлело — твой же вздох воскрес
пламенем, взлетевшим до небес.
Меж семи ветров, меж семи штормов
на семи холмах выросла цветком.
Прошагала жизнь странника пешком —
всё искала дров для семи костров.
Расцвела цветком — в лепестках огня
день и ночь жила, день и ночь ждала.
Обросла бронёй, странников храня...
М.Ц.
Я смотрю в тебя, как в зеркало:
я — не ты, и ты — не я,
всё же жизнь нас исковеркала,
одинаково дразня.
Чем-то схожи и царапины,
и глаза в одних слезах —
взгляд сторонний, даже папертный:
так глядят на образа.
Я — не ты, но одиночество
на двоих у нас одно:
нежеланье краткосрочного,
раз уж вечное дано.
Жажда быть, но не на паперти,
а на пире у Царя,
за столом, покрытым скатертью...
Человеку свойственно убегать от своей души. Мало кто решается на подвиг поиска её в себе и в ближнем. Нам привычнее и сподручнее использовать друг друга в качестве винтиков, механизмов, инструментов, предметов, товаров, услуг... Мы словно говорим: «Дай мне то, что у тебя есть — это мне нужно. Однако не вздумай давать мне себя самого! Ты мне не нужен, потому что я и сам себе — не нужен»...
М.Ц.
Если за руку держать — не уйдёшь:
память наша — сплошные руки.
В сердце многих теперь живёшь,
прежде горестно близоруких.
В завтра метил твой пристальный взгляд,
острым слогом терзая время.
Даже если прошлым заклят,
в завтра семенем скажется бремя.
Урожай собрать — мудрено:
повсеместны твои посевы.
Всходит диким цветом зерно
от безвременно умершей Евы.
Догоняет Психею тело,
что в стихах твоих сиротело.
М.Ц.
Отдала себя, всю отдала...
Нет, не людям ― словам и небу.
Даже тела не нажила:
тело строится на потребу.
Руки выросли в два крыла,
обрастая стихами-перьями.
Ничего себе не брала,
собирала всегда потерями.
Обнаружив себя житейскую,
растерялась: что делать с ней?
Подмастерья вокруг, судейские,
а привычно ― средь голубей.
Не свои вокруг, птицы-вороны,
заступиться за душу некому.
Струны певчие ветром сорваны:
уходи, поэт, во все стороны.
Мне сегодня грустится с утра,
и погода хандрит, к сожалению.
Дуют холодом жизни ветра,
предвещая мокроту осеннюю.
Горизонт сухостоем белёс,
и картинно вздымается небо.
Воет в будке оставленный пёс:
сон продрогшему — хлеб на потребу.
Но дубравы, листвой разодетые,
врут бесстыдно о тёплой поре —
им пока ещё грезится лето:
август, август стоит на дворе.
М.Ц.
Все её фантасмагории —
перекос души от горя,
перелом души от боли.
Шёл уверенно к беде
сквозь моря земной юдоли
весь корабль её воли,
и дошёл в своё нигде.
Она всё время обращена лицом к любви: ищет её, жаждет её, находит или теряет и снова судорожно ищет. «Любить — видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители». Её стихи — как спелые сочные фрукты или, как кровоточащие куски мяса; с них каплет жизнь. Когда их читаешь, они доходят до самых глубин — туда, где человек рискует встретиться с Богом...