Достоевский о женщине и о русской женщине

Татьяна Касаткина:

Достоевский о женщине и о русской женщине, или что я имею в виду, когда говорю о Достоевском как о "первом русском феминисте": 

«Когда-то была идея о mésalliance. Но уже вечные исключения из общего правила показывали о ее несостоятельности. Женщина родится аристократкой и, если достойна того нравственно, всем равна, равна королям» [Достоевский, 1972–1990, т. 21, с. 258]. 
Нельзя не вспомнить и похвалу женщине Достоевского (и похвалу, написанную именно в сопоставлении с мужчинами и их катастрофическими для русской жизни качествами), например, из «Дневника писателя» 1873 года: «А все-таки из числа Пироговых и вообще всех “безбрежных”, кажется, можно исключить огромное большинство наших женщин. В нашей женщине всё более и более замечается искренность, настойчивость, серьезность и честь, искание правды и жертва; да и всегда в русской женщине всё это было выше, чем у мужчин. Это несомненно, несмотря на все даже теперешние уклонения. Женщина меньше лжет, многие даже совсем не лгут, а мужчин почти нет нелгущих, — я говорю про теперешний момент нашего общества. Женщина настойчивее, терпеливее в деле; она серьезнее, чем мужчина, хочет дела для самого дела, а не для того лишь, чтоб казаться. Уж не в самом ли деле нам отсюда ждать большой помощи?» [Достоевский, 1972–1990, т. 21, с. 125]. И позже, в майском «Дневнике писателя» 1876 года: «И сколько в ней [в Русской земле – Т.К.] несомненно честных людей и особенно честных женщин! Женщины у нас подымаются и, может быть, многое спасут, об этом я еще буду говорить. Женщины — наша большая надежда, может быть, послужат всей России в самую роковую минуту» [Достоевский, 1972–1990, т. 23, с. 24]. И далее, там же: «А в заключение мне хочется прибавить еще одно слово о русской женщине. Я сказал уже, что в ней заключена одна наша огромная надежда, один из залогов нашего обновления. Возрождение русской женщины в последние двадцать лет оказалось несомненным. Подъем в запросах ее был высокий, откровенный и безбоязненный. Он с первого раза внушил уважение, по крайней мере заставил задуматься, невзирая на несколько паразитных неправильностей, обнаружившихся в этом движении. Теперь, однако, уже можно свести счеты и сделать безбоязненный вывод. Русская женщина целомудренно пренебрегла препятствиями, насмешками. Она твердо объявила свое желание участвовать в общем деле и приступила к нему не только бескорыстно, но и самоотверженно. Русский человек, в эти последние десятилетия, страшно поддался разврату стяжания, цинизма, материализма; женщина же осталась гораздо более его верна чистому поклонению идее, служению идее. В жажде высшего образования она проявила серьезность, терпение и представила пример величайшего мужества» [Достоевский, 1972–1990, т. 23, с. 28]. И в сентябрьском «Дневнике писателя» 1877 года: «Но главное и самое спасительное обновление русского общества выпадет, бесспорно, на долю русской женщины. После нынешней войны, в которую так высоко, так светло, так свято проявила себя наша русская женщина, нельзя уже сомневаться в том высоком уделе, который несомненно ожидает ее между нами. Наконец-то падут вековые предрассудки, и “варварская” Россия покажет, какое место отведет она у себя “матушке” и “сестрице” русского солдата, самоотверженнице и мученице за русского человека. Ей ли, этой ли женщине, столь явно проявившей доблесть свою, продолжать отказывать в полном равенстве прав с мужчиной по образованию, по занятиям, по должностям, тогда как на нее-то мы и возлагаем все надежды наши теперь, после подвига ее, в духовном обновлении и в нравственном возвышении нашего общества! Это уже будет стыдно и неразумно, тем более, что не совсем от нас это и зависеть будет теперь, потому что русская женщина сама стала на подобающее ей место, сама перешагнула те ступени, где доселе ей полагался предел. Она доказала, какой высоты она может достигнуть и что может совершить» [Достоевский, 1972–1990, т. 26, с. 33]. И в декабрьском номере «Дневника писателя» 1877 года: «может быть, русская-то женщина и спасет нас всех, всё общество наше, новой возродившейся в ней энергией, самой благороднейшей жаждой делать дело и это до жертвы, до подвига. Она пристыдит бездеятельность других сил и увлечет их за собою, а сбившихся с дороги воротит на истинный путь» [Достоевский, 1972–1990, т. 26, с. 127].

Здесь