Где покой обретёт своих птиц...

Игумен Паисий Савосин

Песня

«...Вздумалось песчинке летать. И понёс её ветер своим дыханьем дальними морями и крутыми берегами... Что смогла увидеть песчинка – равняется ей самой, столь же мало, как её поверхность, на которой отображались море, горы и облака, а главное – солнце, великое солнце... И всякий слушающий знает – что это лишь песчинка – что ж с неё взять...»
Говорят, что Господь по-разному утешает не только разных людей, но даже и одного и того же человека каждый раз – как-то по-новому... Господь – Он всегда Новый... А ещё я слышал, что Он утешает не только святых, но и грешных тоже – ведь Он есть любовь. – Откуда мне знать, что это Господь? – Не знаю... Было так, что и говорить о том не хочется, и вдруг – тишина. Кто ещё так может? Хотя я не утверждаю. Что я могу утверждать? И святые о себе говорили, что они идут между страхом и надеждой.
Когда за окном ветер – нужна колыбельная. Летом поют её птицы.
Только... Ну попробуй хотя бы, хотя бы часть попробуй запомнить. Согрей дыханьем руки, положи на глаза – и плачь
Песнь поют... Вдалеке... Только ветер... Что же? Разве ты уже не умеешь сжать зубы? Или стыдишься смрадного пота? Трудись! При всяком рождении здесь на земле проливают кровь.
Что же, приходится иногда увещевать себя, как чужого...
Если можешь быть птицей, как он, то пусть даже снег попытается догнать тебя, – он не сможет. Свобода... Он уходит по сторонам, он тает, лишь только пытаясь приблизиться.
Твоё дыханье, олень, соделывает невидимый, неосязаемый воздух видимым.
Вопли ран столь сильны, что как будто их вовсе нет. Утеряна самая способность чувствовать. Это зимние путы, мучительный в своей безчувственности сон. Пространство вокруг поглощает звуки. Но всё равно – и кричать не можешь, потому что мёртв. Я увидел себя и умер. Но ведь это ещё не всё... Сколько ещё... Я даже не смог увидеть всего, и уже – мёртв.
Зрящий воин подобен птице... Он знает ветер на вкус.
Теперь мельчайшими, истирающими как жернова пшеницу, изменениями дыхания, когда вокруг уже простёрто бывает небо, изглаждается лик камня. Решетчатой власяницей истираются рваные края ран – говорят, так заживает лучше. Вязкою кожей, кожаными ризами, истирается с лика его самый налёт мечтательности.
Это теперь уже – лик, и хотя он уже почти гладок, но шрамы его – в нём. Это его узор, его прекрасная, как полёт птицы, неповторимость.
Слава Тебе, Боже, за скорбь, за лишение благодати, слава Тебе, что душа ещё может испытывать страдание. Только не мёртвость, Господи, только не вакуум, только не окаменевшая бездвижность, нет, только не молчи, Господи.
И пустынная мёртвость прерывается страданием, исторгающим слёзы. Это – прохладный ветер. Кажется, голос холода? Но в нём – Жизнь.
где птицы сокроют небо – своё богатство, и где покой обретёт своих птиц.