Если говорить об исходных декорациях, то ранний Лосев прогнозировал, что интрига и развязка сюжета предстоящих философских дискуссий на несколько десятилетий вперед предопределены завязавшимся в конце XIX и начале XX века спором между феноменологией Гуссерля и неокантианством (в лице прежде всего Наторпа, Когена и Кассирера), и – судя по всему – не ошибался. Поэтому и предлагаемую от себя философскую концепцию Лосев терминологически и стилистически оформлял в 20-е гг. в одежды мыслившегося им разрешения этого концептуального спора, хотя сама эта дискуссия, конечно, расценивалась блестящим классиком Лосевым не как нечто принципиально новое в истории философии, а как очередное историческое обострение борьбы платонизма и аристотелизма, обогащенное послекантовой философией.
* * *
Фундаментальное основоположение Лосева, в котором он солидаризовался, если отвлечься пока от отличительных деталей, с Гуссерлем и неокантианством, – принцип абсолютного приоритета смысла, предполагающий, что предметом философского и гуманитарного мышления должны являться не «факты» в их обеих полярных ипостасях – т. е., с одной стороны, не чувственно воспринимаемые вещи с их внешней формой и внутренней структурой, в том числе не продукты культуры, объективирующие смысл, и с другой стороны, не трансцендентные сущности (как тоже своего рода особые высшие «факты»), но – имманентный сознанию смысл, взятый в его автономии как от эмпиризма, позитивизма или психологизма, так и от метафизики. В одном из обобщающих фрагментов «Философии имени» говорится: «Есть только смысл, и больше ничего...».
* * *
…Лосев транспонировал из своих теологических построений в философское мышление почти всё (включая и принцип пентады), но в научно ориентированных текстах (что особо заметно как раз в «Философии имени») стремился делать это в строгой форме интеллектуальных идей, которая не противоречила бы уставу научного философского мышления и сохраняла бы его систематичность (возможно, здесь шло и обратное движение: из интеллектуально разработанных философских тонкостей – в теологию). Движущим стимулом этого радикального интеллектуального жеста со стороны религиозного человека было стремление снизу, то есть от и из человеческого разума, последовательно прийти к тому же самому, что считалось Лосевым данным свыше – религией. В Лосеве одновременно били два источника: монах, принявший тайный постриг, был одновременно редким для русской философии апологетом интеллекта – самодвижущегося и самосозерцающего ума.
* * *
…имя <…> как и вещь, лишается в лосевской интерпретации всякого чувственно-материального аспекта (звуковая материя принципиально выводилась Лосевым всех периодов из состава конститутивных свойств языка). Под именем Лосев тоже подразумевал не объективированный и чувственно данный факт языка, а одну из разновидностей смысла на языковом уровне сознания. Предметные сущности как чистые смыслы реализуются, по Лосеву, на иных уровнях сознания, и они не изоморфны языковым смыслам. В результате этих перетолкований имяславский тезис (имя есть сама вещь, но вещь не есть ни ее имя, ни имя вообще) зазвучал в лосевских текстах как утверждение возможного тождества и одновременно неизменного различия двух пластов одной и той же субстанции – имманентного смысла, т. е. речь у Лосева в формуле стала вестись о точках отождествления и точках расподобления внутри сознания двух разных уровней смысла. И с позиций позитивистски настроенной лингвистики, и с позиции официального православия тезис о каком бы то ни было тождестве имени и вещи может восприниматься и реально воспринимался как нонсенс; Лосев показывает, что стоит развернуть этот тезис в сторону чистого смысла, как он тут же получает спокойно-нейтральное и философски насыщенное звучание. Ясно, почему Лосев без малейшей тени сомнения и без всякой риторической заботы о слушателе спокойно и регулярно употреблял эту формулировку о тождестве вещи и имени, которая шокировала и, возможно, продолжает шокировать читателя: она абсурдно звучит, считал Лосев, только для философски необработанного слуха.
* * *
Ранний Лосев прогнозировал, что неокантианский принцип корреляции, отказывающийся от эйдетического зазора между логикой и действительностью, способен взорвать плотину между чистыми смыслами и действительностью, причем направленность взрыва будет такова, что не смыслы хлынут в жизнь, как того прекраснодушно мечтало неокантианство, а жизнь хлынет в смыслы и размоет их, превратив культурное сознание в урочище нового дионисийствующего позитивизма. Ошибочно и опасно надеяться, говорил Лосев, что добровольное самоотождествление форм смысла с формами бытия будет их благодатным окультуривающим даром жизни, этот дар может быть отвергнут и в недалеком будущем уже сам смысл будет понукаем фактами к деконструкции былых устойчивых и действенных форм своей организации, ибо заполонившие ранее автономное смысловое пространство разнообразные «факты» жизни размоют кислотой позитивизма изящные скрепляющие швы смысловых единств и конструкций, над которыми столь любовно и тщательно трудились в том числе и поколения самих кантианцев.
* * *
Фактически мы оказываемся здесь с вами перед утверждением, что априорные смыслы – это некая коммуникативно направленная к нам информация. Сказавши это А – что априорная эйдетика коммуникативна, т. е. придав ей отчетливый языковой привкус, Лосев проговаривает в дальнейшем и весь лингвистический алфавит: он последовательно усматривает на эйдетическом уровне сознания и лексическую семантику, и синтаксис, и субъект/предикативную структуру, и целые высказывания, и своего рода речевые акты, и даже некий неэксплицированный в эйдетике прямо, но содержащийся в ней прагматический посыл. Эйдетика – это высказывания на том «языке», на котором говорит с человеческим сознанием внеположная ему сущность: «Всякая энергия сущности есть язык, на котором говорит сущность с окружающей ее средой». Радикальным по содержанию и недвусмысленным по решительности интеллектуальным жестом Лосев фактически утверждает существование некоего особого эйдетического языка – языка, на котором сущности разговаривают с человеческим сознанием на эйдетическом уровне.
* * *
Высказанный в «Философии имени» тезис о коммуникативной природе априорных смыслов и идея существования эйдетического языка составляют урановое ядро радикального философского проекта Лосева. Когда это ядро стало делиться, оно распространило свои преобразовательные волны практически на все сферы и уровни сознания, чем не только сместило и перестроило концептуальное пространство философии сознания, но проникло и до взаимоотношений сознания с эмпирической действительностью. Как языковое – в гипостазированно-универсальном смысле – самовыражение «предмета» Лосевым понималось самовыражение не только сущности, но и вещи: как таковое оценивалось любое явление любого предмета или факта в сознании. Лосевское толкование всякого соприкосновения сознания с внешним ему эмпирическим миром как языкового процесса в корне отлично от не имеющих никаких языковых ассоциаций пониманий «результатов» соприкосновения сознания с внешним миром как «ощущений», «представлений», «отражений», «восприятий», «образов», сущностной или формальной корреляции и т. п., противоречит оно и любым версиям агностицизма. Понятно, что за этим предполагались существенные изменения в методологии всех частных, прежде всего гуманитарных, наук.
Радикальное ядро «Философии имени» А. Ф. Лосева
Непрямое говорение Людмилы Гоготишвили
Сайт Светланы Анатольевны Коппел-Ковтун
Оставить комментарий