«Любящих много, верующих очень мало. Что есть любящий? Тот, кто желал бы уверовать»

"Мы должны констатировать, что в знаменитом (и рассматриваемом часто и до сих пор как теологически крайне сомнительное) письме Фонвизиной отображен самый главный метафизический выбор Достоевского. Достоевский в момент его написания еще не обрел веру — но он уже выбрал верность — верность вопреки сокрушительной очевидности и самоотдачу без расчета на какое-либо воздаяние. Можно сказать — любовь и верность. Потом, позже, в черновиках к роману «Бесы», в котором Достоевским последовательно продумывается тематика письма к Фонвизиной, он запишет для Тихона, архиерея, живущего в монастыре «на покое», слова: «Любящих много, верующих очень мало. Что есть любящий? Тот, кто желал бы уверовать» [Достоевский, 1972–1990, т. 11, с. 268].

Знаменитое письмо Достоевского Н.Д. Фонвизиной (жене декабриста, встретившей Достоевского с товарищами на пересылке, по дороге к месту заключения, и подарившей ему Евангелие — единственную книгу, дозволенную в остроге, четыре года читаемую про себя и для других, четыре года хранившуюся у него под подушкой), письмо, написанное в 1854 году, сразу по выходе из каторги, многократно анализировавшееся с точки зрения философской, идеологической, догматической, кажется, еще никогда не было понято и оценено как жизненный поступок. Возвращаясь же к вопросу о том, что есть событие биографии, следовало бы констатировать, что истинным событием биографии был духовный выбор, совершенный Достоевским, выбор, свидетельством которого является это письмо, само по себе событием биографии не являющееся. Письмо — поплавок над бездонной глубиной происшедших внутренних изменений, его могло бы не быть вообще, оно могло бы не сохраниться — но событие, им маркированное, все равно прослеживалось бы — по своим последствиям в жизни и творчестве Достоевского.

«Я слышал от многих, что Вы очень религиозны, Наталья Дмитриевна. Не потому, что Вы религиозны, но потому, что сам пережил и перечувствовал это, скажу Вам, что в такие минуты жаждешь, как “трава иссохшая”, веры, и находишь ее, собственно потому, что в несчастье яснеет истина. Я скажу Вам про себя, что я — дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И, однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» [Достоевский, 1972–1990, т. 281, с. 176].

Величайший светоч христианства, апостол Павел возглашал: «Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша… И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков» (1 Кор. 15, 13–14, 19). Достоевский говорит: пусть «горсткой праха» — но я хочу оставаться со Христом. Даже если истина за «законами природы», обращающими в прах все, даже «величайшее чудо свое», я хочу оставаться с Ним. Даже если существует только видимое и преходящее — я хочу оставаться с Ним, а это неизбежно значит — отказываюсь от погружения в видимое и преходящее как в нечто окончательное. Это значит: если нет жизни во Христе — я отказываюсь от той жизни, которая есть, но я не встану на сторону «темной, наглой и бессмысленно-вечной силы», я не приму ее закона, даже если он — единственная истина.

Этот «символ веры» Достоевского — еще одно доказательство, что человек может быть верным, как Бог. Бог спускается в глубины поползшегося грехом, медленно тлеющего мира, чтобы восстановить его в первозданной красоте и славе, Христос умирает, чтобы человек жил. А что, если «страховка» оборвалась? Если Его вопль на кресте: «Боже Мой, Боже, зачем Ты Меня оставил?!» — и вправду последнее Его свидетельство? Тогда я — говорит Достоевский — остаюсь оплакивать Его и подражать Ему по мере сил. Под знаком этого решения и разворачивается история первой женитьбы Достоевского".

Из книги: Касаткина Т.А. «Мы будем — лица…» Аналитико-синтетическое чтение произведений Достоевского / Т.А. Касаткина; отв. ред. Т.Г. Магарил-Ильяева. — М.: ИМЛИ РАН, 2023. — 432 с.