На самом деле «всё, что движется» никак с временем не связано

«Ни одна сфера человеческой деятельности не обходится без соприкосновения с реальностью времени: все, что движется, изменяется, живет, действует и мыслит, – все это в той или иной форме связано с временем. Однако удивительным образом само понятие времени представляет большие трудности для всякого, кто пытается постигнуть его природу. На самом деле «всё, что движется» никак с временем не связано – всё это связывает с временем человек, субъект, потому что именно субъект воспринимает любое движение как протяжённый в пространстве процесс. Протяжённость любого процесса – продолжительность – это и есть время в понятии человека. Следовательно, говоря о «реальности времени», необходимо в первую очередь учитывать объективность или субъективность его реальности».

Пиама Павловна Гайденко. «Время. Длительность. Вечность»

* * *

«Первая книга на русском о Хайдеггере вышла в 1963 году. Пиане Павловне было 29 лет. Это ее первая книга и первая книга в Советском Союзе о философии Мартина Хайдеггера, которая назвалась «Экзистенциализм и проблема культуры. Критика философии Мартина Хайдеггера». Это замечательное исследование. Мы с коллегами из Петербурга делали большую книгу-антологию «Хайдеггер: pro et contra». Связались с Пианой Павловной через ее дочь Татьяну Юрьевну Бородай с просьбой предоставить для этой антологии свои статьи, главы из книги, что она охотно сделала, а впоследствии была очень благодарна организаторам антологии за то, что ее еще помнят и переиздают ее работы. Мы не могли не сделать этого, потому что это масштаб. С одной стороны, это благодаря Гайденко, Мотрошиловой, Асмусу во многом сохранялась преемственность с русской философией Серебряного века. Есть воспоминания Бибихина в книге «Лосев. Аверинцев»: он пишет о коллоквиуме в Доме ученых под председательством Лосева. Гайденко говорила о Лосеве. Для нее было важно зацепиться за его мысль об античности, чтоб развивать свою мысль. Это такие фигуры-медиаторы, которые не позволили пропасть этому большому культурному предприятию под названием «философия в советское время». С другой стороны, они в общем сохраняли связь с живой западной традицией. Это люди, для которых Хайдеггер, Ясперс, Левинас, Сартр были современниками. Они живо реагировали, что опять-таки очень удивительно. Мы знаем про "железный занавес», но они живо реагировали на дискуссии об экзистенциализме. А это 1968 год. Понятие экзистенции самое главное понятие философии в первой половине XX века. Так же примерно, как и в IV веке интеллектуалы эпохи Константина Великого спорили о взаимоотношении сущности и ипостасей в Боге, интеллектуалы середины XX века спорили об экзистенции». 
Александр Владиславович Михайловский

* * *

 «Философия Фихте и современность».

«Трагедия эстетизма», посвященная миросозерцанию Сёрена Кьеркегора.

* * *

Борис Межуев:   Проблема с Фрейдом в том, что он научился лечить неврозы, вызывавшиеся чувством вины, загнанным в бессознательное или происходящим из него. Фрейд вместе с Ницше и Марксом делал такое "большое" дело – сказал всем, что «Бог мертв». Есть сверх-Я, есть бессознательное, есть либидо, которое отвечает за творчество и чувство вины - это фантом некоторый, который надо лечить. Это важна культурная работа, которую Фрейд проделал. Это было связано с кризисом понятия субъекта, как ответственного агента. Гайденко показывает, что так просто с европейским субъектом нельзя расстаться. Согласно Фихте, первое дело, которое совершает Я, воплощение сознания, – это самоограничение. Оно не снимает все ограничение, но наоборот налагает, и это становится условием свободы. Свобода не “от”, а “для”. И продолжая мысль, Гайденко пишет, что «вполне понятное желание врача избавить человека и человечество от мук больной совести, от страданий духа приводит, как это ни покажется неожиданным, к ампутации органа, который называется совестью, а ведь именно мучения совести позволяют и человеку, и обществу восстанавливать нормальную жизнь. И напротив, облегчение совести, разоблачение нравственных запретов как „цензуры сознания“ и желание излечить всех тех, кто эти запреты принимает слишком всерьез, желание сделать духовную и нравственную жизнь „рациональной“ и приятной приводит к опасным и тяжелым болезням духа и души, благодаря которым человек становится хуже животного». 

Что действительно обнаружила Пиана Павловна - представление о том, что многие проблемы в нашем обществе обусловлены серьезнейшими проблемами философии, особенно немецкой. Немецкая философия где-то споткнулась, и это привело к тому, что происходит сейчас. С чего начинается немецкий идеализм? Резко разделились мораль и познание. Они оказались противопоставлены друг другу. К чему это привело? Мир весь приобрел профанный характер. Наука не может нам сказать ничего интересного, к Богу она нас не вводит. Мораль вводит к Богу, но мораль абсолютно рационалистическая и бесплотная. И появляется третье начало в той же немецкой классической философии - эстетика, красота. Красота сразу же романтиками вводится как нечто большее, чем и познание, и мораль. Когда мы чувствуем Бога через красоту, вся проблема в том, что это какой-то не такой бог. Это какое-то трансцендентное, но опять же особое. Особенно почитав Фрейда, который там появляется. А до этого еще и Ницше, который тоже продолжение романтизма, крайнего, доведенного до предела. И это эстетическое, которое вводится в качестве бога, в качестве трансцендентного, оно и побеждает в 1968 году. А можно сказать, что оно и дальше побеждает в течение западной культуры, цивилизации. Почему Пиана Павловна обратилась к русской философии? Она считала, что русская философия, столкнувшись с той же проблемой, почувствовала проблему внутри западной классики, пыталась по-своему как-то разрешить. Удачно или нет - вопрос другой. Но она возникает из чувства распадения трех начал: истины, добра, красоты. Должен сказать, что в обращении к Соловьеву и русской философии во многом было вызвано работами Гайденко о западной философии. Во многом я воспринимал проблемы русской философии через ее систему координат. Далее вот Фихте. Это человек, кто еще в большей степени противопоставил активного субъекта внешнему началу. Противопоставил «я - не я», цивилизация - природа. Фихте это противопоставление реально, не придумано, доводится до логического предела. Поэтому из того, что позиция Фихте оказывается невозможна, она крайне антиэкологична. Это крайнее развитие протестантского духа негативизма по отношению к тварному миру. Это по крайней мере ранний Фихте. Если уйти от частностей, то конечно Пиана Павловна наметила определенную парадигму, в том числе русской истории философии, как она должна идти. Когда она стала заниматься русскими темами, там много что было сложно принять. У нее жесткая позиция по отношению к Серебряному веку. К Бердяеву, уж не говорю про Мережковского. Для нее это соблазн. Огромную роль в её восприятии играло представление, что важнейшей причиной тоталитаризма являются хилиастические утопии. Это путь к тоталитаризму. Это некое обожествление земного. В этом смысле все наши великие мыслители, которые впали в ересь утопизма, как потом писал отец Георгий Флоровский, «это все люди, в какой-то степени подготовившие большевизм». Я бы не относился к этому так жестко в отличие от Пианы Павловны, но по ее мнению значительная часть русской философии - это преодоление этой утопической ереси, также сильно имеющей эстетически-языческую сторону...

Всегда желание интеллигента расправиться с неинтеллигентом было сильным. С одной стороны, это и двигатель прогресса. С другой, это источник тоталитаризма. В этом смысле Пиама Павловна почувствовала это раньше, чем многие другие. 

Александр Михайловский:  - Дополню Бориса словом живым самой Пианы Павловны Гайденко. Почему она не любила Серебряный век и, в частности, французский экзистенциализм того же Сартра. Причина в том, что она видела там элемент гнозиса, хилиастические ожидания, связанные с гнозисом, то есть совершено специфическим отношением к миру, как к произведению не благого Бога, но Демиурга. В некоторой вариации мы можем найти такое отношение в словах Ивана Карамазова, который демонстрирует Алёше испорченность этого мира. Это известная фраза про слезу ребенка вложена Достоевским в уста Ивана Карамазова, то есть она звучит как провокация. Мы часто любим эту фразу цитировать в положительном контексте, а на самом деле это провокация. Помните историю, как барин затравил собаками деревенского мальчишку крестьянина за то, что он камнем перебил гончей лапку? Это провокация чисто гностическая, на которую Достоевский реагирует, как и положено православному мыслителю, в чем его Гайденко полностью поддерживает. Причиной зла в мире является не сам мир, не само тварное бытие, но человеческая свобода, которая выбирает грех. А тот гностицизм связан в культурном отношении с романтизмом. Борис правильно возводит Ницше к романтизму. Так же можно и Бердяева, и весь Серебряный век к романтизму отнести.

А что значит свобода? Ее мы можем понимать двояко. Свобода выбора между добром и злом. Православный мыслитель никогда так не скажет, потому что для него очевидна свобода как выбор в пользу блага. Выбор в пользу зла это не свободный выбор, но результат искаженной, испорченной природы человека. Так вот слова Гайденко, где она цитирует представителя немецкого романтизма Шлегеля: «Революционное стремление осуществить Царство Божие на земле - пружинящий центр прогрессивной культуры и начало современной истории. Всё, что не связано с Царством Божиим, представляется ей чем-то второстепенным. Своим учением о свободе и Сартр, и Бердяев, пожалуй, в наибольшей мере обязаны именно Фихте и инициированному им торжеству Субъективности, представленному в немецком идеализме. Именно немецкий идеализм полностью завершил тот духовный переворот, который начался в философии XVII—XVIII вв. и касался прежде всего классической традиции в понимании бытия, господствовавшей — за немногими исключениями — на протяжении почти двух тысячелетий». Это о кризисе средневековой мысли, теоцентризма. Гайденко здесь однозначно встает на позиции онтологизма. Проблема в том, что современная философия впала в соблазн деонтологизированного субъективизма. Это значит, что она полагает в центр внимания творческого, якобы свободного субъекта, который отрицает мир, который берется этот мир переустроить. Сюда можно и марксизм отнести:, сломать, переустроить, вставить что-то хорошее. Это ведь тоже такой светский вариант хилиазма. То есть идея о том, что можно построить Царство Божие на земле без Бога. Для Гайденко все эти культурные, общественные явления являются выражением некоторых глубинных процессов, происходящих в философии как рефлексии о бытии. И последние слова в ее книге «Прорыв к трансцендентному, которая вышла в 2000 году, нас касаются. Эти все дискуссии о трансгуманизме, о цифровизации. Послушайте, как актуально она об этом пишет. «Всерьез преодолеть то господство деонтологизированного субъективизма, продуктом которого является утопический активизм нового и новейшего времени в двух его вариантах: социального революционаризма (сюда можно отнести все движения гендерные, и всё, обо что ломаются копья. – А.М.) и технократической воли к полному переустройству, к „новому сотворению“ Земли и всего космоса руками человека» (сюда мы относим чипизацию, прочие такие оптимистические попытки заменить человека роботизированным существом. – А.М.).....

Я-то наблюдаю известную периодичность таких явлений, как столкновение Модерна и Традиции. На самом деле, если мы говорим о современности, то мы должны иметь в виду, что это не некий однонаправленный процесс, дорога с односторонним движением, которая ведет от простого к сложному, которая обеспечит нас в будущем благополучной жизнью, равенством прав, избавит от болезней, горестей, печалей. Разумеется, такая концепция прогресса существовала, некоторые сторонники такого технократического взгляда продолжают в него верить.  В то же время, если мы внимательно посмотрим на процесс интеллектуальной культуры, то с Борисом нельзя не согласиться - это главная мастерская, где все происходит. Все самое интересное в культуре происходит в головах интеллектуалов. Например, Жан-Жак Руссо первый такой персонаж любопытный, на котором многое завязано. Маркс, Ницше, Толстой обращаются к нему. Там уже начинается мысль о том, что прогресс не однонаправленное движение, что есть еще некоторые регрессивные течения в культуре. Руссо демонстрирует открытую критику техники, культуры. Говорит, что нам не нужно изощренное ремесло, нам достаточно плотницкого искусства. Нам не нужно методик по увеличению урожайности, довольно той работы, которую делает сельский житель и которую он выполнял много лет. И так ничего этого нам не нужно. Но только иметь перед глазами идеал «доброго дикаря», как Руссо его называет. Идеал Руссо - аграрно-романтический идеал. Руссо вообще отец романтики, романтизма. Если мы посмотрим на все, что происходит потом в 19-20 веках, то можно заметить такое маятниковое движение. Сначала набирает силу тренд рационализма, технократии, просвещения в 18 веке, потом тут же начинается некоторое встречное движение романтизма. Романтизм – это, безусловно, отрицание, можно в гегелевских терминах говорить, Просвещения. Потом после романтизма наступает эпоха позитивизма, базаровщина, заклинания нигилизма, что продолжается до 90-х годов 19 века. И рубеж веков - снова такое пышное цветение всех мистических теорий, антропософия, Блавацкая, Серебряный век тоже. Интересно, что они друг друга не исключают. Это процессы параллельные. С одной стороны, технократические тренды, рационалистические, секуляристские. С другой стороны антисекуляристские, постсекуляристские, как можно сейчас сказать, экологические тенденции. И что, мы не видели этого гендерного движения за равноправие полов? Видели мы это в конце 19 - начале 20 веков - русские курсистки, которые уезжали в Берн, чтоб там учиться.