«Неизданные письма» Цветаевой. Всегда страшная к ней, к ее беззащитности жалость

А я думаю, что был именно гений.
Шмеман не понимает... Пишет, что ему видится, но тут он подслеповат. О каждом говорит как-то ... неверно.

==========

«Неизданные письма» Цветаевой. Всегда страшная к ней, к ее беззащитности жалость. А вместе с тем сильное отталкивание от всего ее стиля и тона. Мне не по душе вечный ее напролом. А также постоянная игра словами, ее, хотя и действительно потрясающий, но мне как бы подозрительный, «словесный дар», чуть ли не какая-то поэтическая «глоссолалия». Я понимаю теперь, что это же самое меня отталкивает в раннем (да и не только раннем) Пастернаке. Ее искусство не имело в себе смирения, настоящего, Божественного смирения. Она словом «владела», над ним «владычествовала», как именно владычества хочет она и над своими корреспондентами. Она им целиком, без остатка отдается, но с тем, чтобы они не только так же отдались ей, а изнутри ей, ее любви, ее «напролом» подчинились. И, однако, какая во всем этом жалость, как ее бесконечно, безмерно жалко. <...>

В другом «регистре» – это также Набоков. И потому искусство таланта (который все может), а не гения (который «не может не…»). В Набокове, может быть, и был гений, но он предпочел талант, предпочел власть (над словами), предпочел «творчество» – служению. Кривая таланта – от удачи к неудаче («Ада», поздний Набоков, которому так очевидно нечего больше сказать, ибо все возможные – в его таланте – удачи исчерпаны). Гений, даже самый маленький, ибо гений совсем не обязательно «огромен», – от неудачи к удаче (по-настоящему чаще всего – посмертной, ибо требующей отдаления или даже, по «закону» или «пути зерна», – смерти и воскресения…).

В Цветаевой гения, пожалуй, и не было. Но был огромный талант, и отсюда – психология всесилия, вызова, требования, самоутверждения (не как человека, а как поэта), бескомпромиссности (утверждения несомненной правды своего искусства при слепоте к «искусству правды»). Цветаева любила в себе свою «стопроцентность», «жертвенность», «безмерность» и, в сущности, не признавала за собою – поскольку абсолютно отождествляла себя, и, наверное, справедливо, с поэтом в себе – никаких недостатков. И потому виноваты (в ее тяжелой жизни, в невозможности из-за этого творить и т.д.) всегда были Другие. 

В отличие от Блока, от Ахматовой, она – человек без чувства вины или ответственности (кроме как за правду своего искусства, его подлинности, а не «подделки»). Те берут на себя – Россию, мир, революцию, грехи и т.д., Цветаева – нет. Поэтому Блок, Ахматова, даже погибая, побеждают, преображают своим творчеством тьму и хаос. Цветаева гибнет пораженная. 

В трагедии Блока, Ахматовой, Мандельштама – есть торжество. В гибели Цветаевой – только ужас, только жалость, победа бессмысленной «Елабуги». А Набоков, тот даже не «гибнет». Его гибель – это тот мертвый свет, который навсегда излучает его искусство.

понедельник, 16 января 1978 года 

Продолжаю читать письма Цветаевой. И отказываюсь от позавчерашних «рассуждений». Только жалость, только ужас от этой замученной жизни…

Протопресвитер Александр Шмеман