О слезе ребенка

Владимир Козырьков
Владимир Козырьков

Владимир Козырьков:

Миф о слезе ребенка

Откуда возник этот миф о революции, которая не стоит слезы ребенка? Он возник не из чтения романа Ф. Достоевского, а из текстов его либеральных толкователей, которые использовали любую возможность, чтобы пнуть русскую освободительную мысль. Но давайте все же не только почитать Ф. Достоевского, но и читать его. 
Откуда вообще взята мысль о слезе ребенка? Из художественного романа "Братья Карамазовы", в котором Иван Карамазов рассуждает со своим братом, Алешей, о добре и зле, о злодействе и возмездии. Эту сцену можно было воспроизвести целиком, но она занимает ок. 5 страниц. Предлагаю лишь отдельные фрагменты этих страниц. Что же можно прочитать на этих страницах? 
1. Образ слезы ребенка имеет абстрактный характер, что разъясняет сам писатель: «-- Слушай меня: я взял одних деток, для того чтобы вышло очевиднее. Об остальных слезах человеческих, которыми пропитана вся земля от коры до центра -- я уж ни слова не говорю, я тему мою нарочно сузил». 
2. Много раз было уже сказано и доказано, что нельзя слова героя романа приписывать самому писателю. На самом деле идет диалог двух братьев и мысль писателя – это диалог, где даны две точки зрения, которые исповедовал сам писатель. 
3. В этом очень напряженном диалоге двух братьев ни разу не было сказано о революции или социализме. О чем же идет речь? Речь идет о познании добра и зла, возможное только через страдания. 
Вот отрывок из романа: 
«Без нее, говорят, и пробыть бы не мог человек на земле, ибо не познал бы добра и зла. Для чего познавать это чортово добро и зло, когда это столького стоит? Да ведь весь мир познания не стоит тогда этих слез ребеночка к "боженьке". Я не говорю про страдания больших, те яблоко съели и чорт с ними, и пусть бы их всех чорт взял, но эти, эти! Мучаю я тебя, Алешка, ты как будто бы не в себе. Я перестану, если хочешь. 
-- Ничего, я тоже хочу мучиться, -- пробормотал Алеша.» 
Где тут речь идет о революции? Сказано четко: «Да ведь весь мир познания не стоит тогда этих слез ребеночка к "боженьке". Речь идет о познании добра и зла, которое, якобы, невозможно без «слез ребеночка». 
4. В романе идея слезы ребенка имеет несколько стадий развития. Вот следующая его стадия. 
Иван рассказывает: «. Мальчика генерал велит раздеть, ребеночка раздевают всего донага, он дрожит, обезумел от страха, не смеет пикнуть... "Гони его!" командует генерал, "беги, беги!" кричат ему псари, мальчик бежит... "Ату его!" вопит генерал и бросает на него всю стаю борзых собак. Затравил в глазах матери, и псы растерзали ребенка в клочки!.. Генерала, кажется, в опеку взяли. Ну... что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алешка! 
-- Расстрелять! -- тихо проговорил Алеша, с бледною, перекосившеюся какою-то улыбкой подняв взор на брата.». 
Вот так вот: Алеша представлен бунтарем, чуть не революционером, так как именно данное чувство возмездия движет всеми бунтарями и революционерами. Напомню, что поэмой «Возмездие», правда, незавершенной, завершает свое творчество А. Блок. 
5. Таким образом, Ф. Достоевский говорит совершенно об обратном, чем то, что ему обычно приписывают. Для демонстрации этого приведу еще один фрагмент, показывающий решающую стадию развития диалога. 
Вот этот знаменитый эпизод из романа: 
«Видишь ли, Алеша, ведь может быть и действительно так случится, что, когда я сам доживу до того момента, али воскресну, чтоб увидать его, то и сам я пожалуй воскликну со всеми, смотря на мать, обнявшуюся с мучителем ее дитяти: "Прав ты, господи!" но я не хочу тогда восклицать, Пока еще время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулаченком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к "боженьке"! Не стоит потому что слезки его остались неискупленными. Они должны быть искуплены, иначе не может быть и гармонии. Но чем, чем ты искупишь их? Разве это возможно? Неужто тем, что они будут отомщены? Но зачем мне их отмщение, зачем мне ад для мучителей, что тут ад может поправить, когда те уже замучены. И какая же гармония, если ад: я простить хочу и обнять хочу, я не хочу, чтобы страдали больше. И если страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которая необходима была для покупки истины, то я утверждаю заранее, что вся истина не стоит такой цены. Не хочу я наконец, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим ее сына псами! Не смеет она прощать ему! Если хочет, пусть простит за себя, пусть простит мучителю материнское безмерное страдание свое; но страдания своего растерзанного ребенка она не имеет права простить, не смеет простить мучителя, хотя бы сам ребенок простил их ему! А если так, если они не смеют простить, где же гармония? Есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить? Не хочу гармонии, из-за любви к человечеству не хочу. Я хочу оставаться лучше со страданиями не отомщенными. Лучше уж я останусь при неотомщенном страдании моем и неутоленном негодовании моем, хотя бы я был и не прав. Да и слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно. И если только я честный человек, то обязан возвратить его как можно заранее. Это и делаю. Не бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю. 
-- Это бунт, -- тихо и потупившись проговорил Алеша». 
Итак, снова речь о бунте, который обнаруживает Алеша в речи Ивана. Но речь идет о возмездии за слезы ребенка, об отмщении, которое возможно только через бунт и революции. Иван не хочет той гармонии, которая создается христианским всепрощением. Иван бунтует против этого, и его младший брат указывает ему на этот бунт. 
6. И далее следует тот эпизод диалога, который позволил комментаторам истолковать Достоевского в либеральном духе. Следовательно, эта стадия диалога имеет уже СНИЖЕННЫЙ по значимости характер 
Вот этот фрагмент: 
«-- Бунт? Я бы не хотел от тебя такого слова, -- проникновенно сказал Иван. -- Можно ли жить бунтом, а я хочу жить. Скажи мне сам прямо, я зову тебя, -- отвечай: Представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулаченком в грудь и на неотомщенных слезках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги! 
-- Нет, не согласился бы, -- тихо проговорил Алеша».» 
Всякий читатель, кто не зомбирован либерализмом, видит, как Иван хочет жить бунтом, так как не может простить злодея, замучившего ребенка. Алеша, поддавшись чувству, вначале тоже соглашается расстрелять злодея, то есть соглашается на возмездие, но, видя, куда это его, верующего, может завести, отказывается от него. 
7. Наконец, приходит завершающая стадия диалога, где напряжение конфликта бунта и смирения разрешается в пользу смирения. 
«Ты сказал сейчас: есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить? Но Существо это есть, и оно может все простить, всех и вся и за всё, потому что само отдало неповинную кровь свою за всех и за всё. Ты забыл о нем, а на нем-то и зиждется здание, и это ему воскликнут: "Прав ты, господи, ибо открылись пути твои". 
Вот это и есть гармония, гармония смирения и всепрощения, о которой идет речь в диалоге. Ни о какой революции и ни о каком социализме речь не идет. 
Более того: скорее всего русский писатель принимает позицию Ивана и возмутившегося Алеши, чем Алеши одумавшегося, смирившегося. 
РЕЗЮМЕ: Вот и весь диалог в его свернутом виде. Нужно иметь большую фантазию, чтобы понять его как выступление Достоевского против революции. 
В этом диалоге мы видим, как столкнулись две позиции: раннего Достоевского, Достоевского-петрашевца, и позиции позднего Достоевского, пытавшегося понять свою юношескую увлеченность и оправдать свой отход от нее. Попытка оказалась не совсем удачной, так как то нагромождение злодейств, которые описывает Иван в разговоре с Алешей, заставляет даже Алешу принять позицию бунта, возмездия, отмщения. Мне представляется, что именно за эту прекрасную, гуманистическую позицию и любят русские читатели Ф. Достоевского. А не за то, что Достоевский призывает к всепрощению и к тому, чтобы замученный ребенок остался не отомщенный. 
Возникает вопрос: есть ли сейчас у нас писатели, которые могут также остро ставить вопрос, как это делал Достоевский? Нет таких. Поэтому в повседневной жизни циркулирует бульварная, серая, порнографическая, блудливая и т.п. литература, которая хочет лишь угодить читателю точно так же, как хочет угодить ему любой продавец товара. Другие виды искусства, особенно ТВ, мало чем отличаются от литературы. 
Могу только добавить, что звучит этот диалог очень даже современно, если вспомнить дискуссию о смертной казни и о том, что в современной России дети являются одной из самых незащищенных групп населения: сотни тысяч беспризорников, наличие детской проституции, продажи детей, широкое использование детского труда, насилие родителей над детьми. Но современный новый Достоевский почему-то не появляется. «Униженные и оскорбленные» никому теперь не нужны. О них теперь говорить писателям не принято. Царствует респектабельность, гламурность, непристойность и продажность. В этой серой массе тонет не одна, а море слез ребенка. Может быть, это и есть достигнутая гармония нового общества?

Сайт Светланы Анатольевны Коппел-Ковтун

16

Оставить комментарий

Содержимое данного поля является приватным и не предназначено для показа.

Простой текст

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Строки и абзацы переносятся автоматически.
  • Адреса веб-страниц и email-адреса преобразовываются в ссылки автоматически.