Вот как раз Юрий Кузнецов — такой главный мачо и, рискну сказать, главный сексист в русской литературе, он сказал, что поэзия женская бывает трех видов: рукоделие — Ахматова, истерия — Цветаева и безликость — все остальные. Значит, это сказано грубо и, в общем, неверно. Есть еще несколько вариантов. Есть, например, Белла Ахмадулина, которая в 1962 году, 25-ти лет отроду, выпустила свою первую книгу и тут же стала довольно известной, но Ахматова эти стихи не полюбила, да грех сказать, в общем, и я не фанат их, простите, что ставлю себя с Ахматовой в один ряд. Меня в них несколько напрягает кокетство, манерность, хотя ранняя Ахмадулина была очень проста и наивна, и в чем-то трогательна.
А есть тип Ольги Берггольц — это такая суровая нить, поэзия чрезвычайно непосредственная, корявая иногда нарочито, с довольно небрежными рифмами, с очень страшными реалиями, и любовь там всегда страшная, кровавая. Поэзия — не зря же, собственно, Слуцкий посвятил Берггольц стихи, где говорит о бабах — поэзия не женская, поэзия русской бабы, прожившей страшную жизнь. При этом, конечно, и утонченная, и культурная, но, ничего не сделаешь, суровая.
А вот Тушнова — это, мне кажется, единственный случай в русской литературе и, во всяком случае, в советской, когда женская поэзия лишена эмоционального перехлеста. Близка Тушнова, пожалуй, только к Марии Петровых, но Мария Петровых, если угодно, она слишком сдержанна и жизнь она прожила такую потаенную. Она, конечно, не позволяет себе той силы чувства, которая у Тушновой есть. Это сила чувства, но это не истерика — это поэзия человека, который как-то раз и навсегда осознал свою избыточность, свою ненужность в мире, свою принципиальную в него невписанность.
Лирическая тема Тушновой — это невостребованное счастье, невостребованный дар. Вот есть женщина. Она, вероятно, была, уже что там говорить, самой красивой женщиной русской литературы, если не считать Алю Эфрон — мой личный идеал красоты, но Аля стихов почти не писала, только иногда переводила. Тушнова действительно красавица, и фотографии ее производят не меньшее впечатление, чем стихи. Она прожила, в общем, довольно ровную для XX века жизнь, выросла в очень интеллигентной казанской семье, была дочерью знаменитого врача, который потом переехал в Ленинград, а оттуда — в Москву. Под влиянием отца, по его настоянию она получила сначала медицинское образование, благодаря этому всю войну проработала в госпиталях, а потом поступила по совету Веры Инбер в Литинститут, который не успела окончить из-за войны.
Дмитрий Быков
=======================================
Свидетельствует поэт(эсса) (но в 1999 году закончила Литинститут «в прозе») Марина Владимировна Гах (на 17.11.2006 г. — старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького), представленная в журнале «Наш современник» (№ 11 за 2004 г., статья «Год спустя» * из новой рубрики «Мир Юрия Кузнецова») как «ученица Ю. Кузнецова, записывавшая его рассуждения на поэтических семинарах»: «Для женщины в поэзии три пути: 1-й — истерия (Цветаева); 2-й — рукоделие (Ахматова); 3-й — подражание».
Ранее, в 2002 году об этом же пишет бывший поэт Е. А. Евтушенко в «Российской газете» (№ 93 (2961) от 28.05.2002 г., статья «Письмо от Зины»): «С моей точки зрения, один из наших лучших поэтов — Юрий Кузнецов. У него есть стихи, которые я абсолютно не принимаю, особенно когда он говорит о женщинах-поэтах: мол, есть три типа поэзии — рукоделие типа Ахматовой, истерия типа Цветаевой, всё остальное — безликий тип».
*
«Третий тип» называют то «безликим», то «подражанием» (не исключено, и ещё как-то).
Да и трактовка «подражания» тоже разная. Например, поэт Геннадий Красников в статье «„Прекрасное не может быть не вечным...“» («Литературная Россия», № 14 от 08.04.2005 г., к сожалению, на сайте «ЛГ» статья приведена не полностью; в названии статьи использована строчка из стихотворения «Весна» поэт(эссы) Елена Сойни) расшифровывает подражание как «общий безликий путь», а другие «знатоки Ю. Кузнецова» помнят/понимают подражание как некое подражание конкретно мужской поэзии — примечательны в этом плане «воспоминания» дрянной (чего только стоит такое сравнение: «Когда меня ты раздеваешь // Как ветер, зябкими руками») — даром что в 1999 г. окончила ВЛК — поэтичёнки Валентины Анательевны Бондаренко (которая, с точки зрения «тоже поэта», хи-хи, «продолжает ряд профессионалов, и демонстрирует читателю точное знание норм построения лирического стихотворения»): «Как говорил наш руководитель поэтического семинара Ю. П. Кузнецов, „в женской поэзии есть три пути. Первый — истерия, яркий представитель — Цветаева. Второй — рукоделие, Ахмадулина. Третий — подражание мужчинам, Ахматова“. Классификация забавная, но поэтесс она обычно приводила в неописуемую ярость. Куда ни сунься — всюду или Ахматова, или Цветаева, или Ахмадулина...» (в обсуждении 10.02.2005 г. своего «стихотворения» «Что ж, — тряхну золотистыми прядями…»).
Да, а вот С. В. Брель (brel_brel) 05.10.2004 г. на «Поэзия.ru» утверждает, что и «поэт Ходасевич (1886—1939 гг.) считал стихи поэта Цветаевой женской истерикой». В частной переписке для разъяснения этого вопроса Сергей Валентинович рекомендовалi обратиться к книге «цветаевоведа», филолога и эмигрантки Виктории Александровны Швейцер «Марина Цветаева» (2002 г, 2007 г.). В этой же книге, со слов С. В., на странице 348 издания 2002 г. приводятся слова Ходасевича о Маяковском и его «лошадиной поступи» в русской поэзии.
Пишет Старший Брат Краткости (ЖЖ)
Сайт Светланы Анатольевны Коппел-Ковтун
Оставить комментарий