Честность

Перевод Натальи Трауберг

Многие поэты — не поэты по той же самой причине, по какой многие верующие — не святые: им не удалось стать собой. Они пренебрегли Божиим замыслом и не поняли, куда их ведут жизненные обстоятельства.
Эти люди тщетно тратят годы, чтобы стать другим поэтом, другим монахом. По разным глупым причинам они решили подражать тем, кто давно умер и жил в совершенно иных условиях.
Они истощают душу и тело, напрасно пытаясь прожить чужую жизнь, написать чужие стихи или обрести чужую духовность.
За стремлением подражать кому попало иногда кроется могучий эгоизм. Люди торопливо копируют тех, кто уже прославился, надеясь возвеличить самих себя. Они просто ленятся придумать что-нибудь получше.
Спешка губит святых не меньше чем поэтов. Они хотят быстрых успехов и так торопятся, что не успевают побыть самими собой. Мало того, совсем утратив разум, они считают, что в самой суете есть что-то честное.
ПОСМОТРИТЕ на великих святых. Смирение и честность сочетаются в них, точнее — это одно и то же. Святой отличается от других именно смирением.
Когда речь идет о внешней стороне жизни, смиренному человеку достаточно того, что есть у всех. Но это не значит, что смирение в том, чтобы быть как все. Напротив, смиренный — точно такой, какой он перед Богом, а поскольку все люди разные, он не похож ни на кого. В здешней, будничной жизни он не утверждает свое своеобразие, не настаивает на своих мнениях, пристрастиях или вкусах — «мне нравится это», «я думаю так», «я делаю так-то». Своеобразие его таится в глубинах души.
Истинно смиренный человек не спорит из-за манер, обычаев и привычек. Святым всё равно, что люди едят, что пьют, во что одеваются, что вешают на стену в своих домах. Они не приспосабливаются к окружению, но и не бунтуют, потому что и то и другое наполняет душу смятением и шумом. Смиренный не обращает внимания на второстепенное и берёт из мира только то, что приближает к Богу.
Он хорошо понимает, что полезное для него бывает бесполезно для другого, а ведущее к святости одних — губительно для него самого. Смирение вырабатывает в человеке духовную чуткость, тихий нрав, такт, рассудительность, — словом, то, без чего не бывает здоровой праведности.
Подставлять вместо себя кого-то другого — ничуть не смиренно. Тогда получится, что Бог знает хуже нас, кто мы и какими нам быть. Придёшь ли домой, если ты пошел в чужой город? Достигнешь ли совершенства, живя чужой жизнью? Святость нельзя украсть. Совершайте своё спасение во мраке, где вы совершенно одни...
Словом, чтобы быть самим собой, тем человеком или художником, которого задумал Бог, нужно немалое смирение.
Тут и надо понять, что ваша честность — лишь гордыня. Это очень трудно: ведь вы не можете знать, верны вы себе или просто ограждаете мнимую личность, созданную вашим тщеславием.
Лучше всего учиться смирению так: быть собой, но не упорствовать, не противопоставлять свое мнимое «я» мнимым «я» других людей.
СОВЕРШЕНСТВО — не костюм, его не купишь: зашел в магазин, примерил один, другой, третий и через десять минут вышел нарядным. Почему же тогда некоторые идут с такой мыслью в монастырь?
Люди рады первому, что им предложат, и ходят в чужом костюме всю жизнь.
Они читают благочестивые книги, не давая себе труда разобраться, подходят ли те к их жизни. Они стремятся приобрести как можно больше внешних признаков, украшая себя тем, что связано для них со святостью, хотя скроено не по их мерке и не для их жизни.
Если они потрудились как следует, их духовный костюм вызывает большие восторги. Словно удачники-актеры, они обретают коммерческий успех. Тогда их дело плохо. Нет, они — не злодеи: они — не на своем месте, и потому их силы уходят впустую. Они довольны своей придуманной святостью, совершенством, которое соткало их собственное воображение.
Иногда ложная святость — всего лишь плод лести. Стремясь оправдать свои предрассудки и нравственную ущербность, люди наряжают кого-нибудь в «совершенство» и думают, что у них «всё в порядке», Бог ими очень «доволен», а значит — менять ничего не надо. Тот, кто считает иначе, неправ. Имея «образец святости», легко исключить всех, кто «не свят», а попросту — отбился от коллектива.
Точно так же обстоят дела в искусстве. «Лучший» поэт — тот, кто угодил современным ему предрассудкам. Мы строго следим за своими стандартами и тех, кто осмелился заиметь иной слог, просто не будем слушать. Мы не смеем читать их: ведь если об этом узнают, нам несдобровать, нас извергнут.
Легко прослыть святым или гением, приспособившись к нужной группе людей, имея умное и наглое подобострастие, особую смесь честолюбия, упрямства и изворотливости, тонкий слух, позволяющий различать малейшие колебания моды. Тебя будут хулить, но ты будешь потирать руки, потому что хулят чужаки. Быть может, тобой не будут восхищаться твои друзья, но ведь они знают, к чему ты клонишь, и соблюдают правила игры. Они тебя раскусили. И вот — ты канонизирован, став воплощением их самодовольства.
Люди обычно не знают, что им делать с настоящим святым. В самом деле, то ли он спятил, то ли возгордился: ведь это гордыня — быть понятным одному только Богу. Да и привычные нормы «совершенства» как будто не для него. Он просто не дотягивает до того, о чём пишут в книгах.
Иногда его дело так плохо, что его не может вытерпеть ни один монастырь. Его изгоняют в мир, как Бенедикта Иосифа Лабра, который хотел быть траппистом или картузианцем, а стал бродягой и умер на улице в Риме.
Однако единственный человек, который со времён Возрождения жил именно как цистерцианец или картузианец, — это святой Бенедикт Иосиф, чтимый теперь всей Церковью.