Лицо человека

Когда живешь на предпоследнем этаже в многолюдном городе, то , сидя за столом на кухне, из окна ты видишь лишь мачты окружающих домов, большое серое небо и птиц, снующих между мачтами. Можно даже представить, что ты не в городе, а на море.

Я сижу за столом и смотрю на море, мачты и птиц. Наверное, это чайки.

Рядом со мной бабушка пьет утренний цикорий с булочкой. С тех пор, как бабушка стала слепнуть, у нее появилась привычка всё ощупывать руками. Вот и сейчас в одной руке бабушка держит чашку, а другой щупает блюдце. Её пальцы – холодные и сухие – стучат по тонкой керамике. Динь-динь – раздается приглушенный серебряный звон. Динь-динь.  

Я смотрю на чаек и море и слушаю, как легкий бриз тихонечко касается корабельного колокольчика и колокольчик нежно откликается: «Динь-динь!».

Бабушкины пальцы добираются до булочки. Бабушка ставит чашку на стол и берет булочку. Откусывает.

Вы когда-нибудь замечали, что наше восприятие звуков, исходящих от человека, зависит от нашего отношения к этому человеку? Я за собой замечаю. Возможно, лучше встать и уйти в комнату, размышляю я. Но мне так хорошо на море. И ветерок такой невесомый, такой приятный. И совсем нет сил вставать и отрывать себя от этого серого неба.

Бабушка кусает булочку и стучит пальцами по блюдцу.

Чайки слоняются между мачтами. Скорее всего будет дождь.

Бабушка кушает булочку и в звуках поглощения еды сегодня нет ничего для меня противного. Она кушает аккуратно, только дыхание у нее громче, чем обычно и оно прерывистее. Бабушка немного сопит.

Я не люблю бабушку.

Мы не связаны с ней кровными узами, у нет общих теплых воспоминаний. Мы вместе не боролись, не преодолевали трудности. У нас разное мировоззрение. Нас связывает вместе только один человек, которого мы оба любим. Но именно эта связь оказалась для нас наиболее болезненной. Человек то один. А нас двое.

Нет. Я не люблю бабушку. Разве может бык любить своё ярмо? В начале он его открыто ненавидит. Затем постепенно привыкает. А потом… потом из всех других хомутов непременно выберет именно своё ярмо И это уже будет непростая привычка, а некоторое соединение. Сродство.

Вот и я как тот бык. Что говорить, я много раз мечтала сбросить со своей спины бабушкино иго. Но когда это удавалось, сама же начинала тосковать и мучиться. Не пройдя до конца один уровень, не выйдешь на другой.

Чайки взмылись и понеслись куда-то.

«Я стала никому ненужна!» - иногда сетует бабушка.

«А Вам кто-нибудь нужен?» - парирую я.

На моё удивление бабушка отвечает так:

«И мне никто не нужен. Кто мне может быть нужен, если я не вижу ничего и ничего сама не могу сделать для других!»

Выходит, нам нужны другие люди, чтобы что-то для них делать, чтобы им помогать? А мы нужны, чтобы нам помогали?

Если так, то, пожалуй, бабушка очень нужный мне человек. Но когда я спешу со своею помощью:

«Убери свои руки! Я что мешок с картошкой?! – отталкивает меня бабушка. – Дубина. Дубина, а не человек!»

Оказывается, оказывать помощь еще надо уметь. А то невольно станешь слоном в посудной лавке, перед носом которого хлопают дверью:

«Как я устала от тебя и твоей помощи! Разве так помогают?»

Ладно, ладно. Проехали. Проплыли. Жаль, что мои корабли никуда не плывут. Может, они сели на мель?

Иногда я с любопытством рассматриваю бабушку. Её бледную кожу, седые волосы, глаза. У бабушки глаза голубого цвета, но сейчас она их редко открывает. Она сидит, зажмурившись, и жует булочку, постукивая пальцами по блюдечку.

Когда она была молоденькой девчонкой, она рассказывала, мальчишки во дворе шутили: «Не глядите, что у Шурки такая рожа, зато ноги прямые!» Бабушка всю жизнь считала себя некрасивой, однако, выпрямлала плечи и голову держала высоко, проходя мимо заносчивых ребят, и так и продолжала идти всю жизнь. А я считаю, что дураки они, эти ребята, раз так кричали. Лицо у бабушки интересное. У нее густые брови, небольшой нос, гордый лоб. На всем лице бабушки лежит печать человеческого достоинства и потому свободы. Оно говорит, это лицо, «я знаю, что я – человек».

Не смейтесь, пожалуйста! Кто из нас по большому счету, может признать себя прежде всего человеком? Не женщиной, не матерью, не кем-нибудь по профессии, а человеком? Мы вообще, кажется, забываем, что мы – люди. А бабушка помнит. И ее лицо заявляет всем и каждому: я – человек. Потому-то бабушкой невозможно управлять. Никак. Я пробовала.

По небу плывут облака. Мачты же домов неподвижны. Но что это? Стая птиц ровным косяком перерезало небо. Кто это? Утки? Журавли?

Я бегу к окну, но за домами стаи уже не видно. Лишь кусочек неба. Колодец двора, а внизу деревья словно пучки укропа на грядке.

Где мое море? Где чайки? Корабли?

Бабушка пьет чай и стучит пальцами по блюдечку. Динь-динь.

Может все-таки я ее немножечко люблю? Ну люблю же?

Когда бабушке плохо, она становится мягче. Она даже может сказать мне «моя хорошая».
Эти слова не делают меня счастливее, но от них тепло. А как-то во время ее приступа аритмии, я мерила бабушке давление, и она мимолетно поцеловала мои пальцы. Я не одернула руку, конечно, но и не кинулась обнимать бабушку.

В наших отношениях, наверное, самое главное – это не переходить рамки другого. А для этого надо знать грани другого и видеть перед собой человека, а не ярмо, например. И вот когда бабушка поцеловала меня, поняла я позднее, это ведь она целовала руку не совсем меня, а человека, каким я не всегда умею быть.