Омилия

В состояньи нынешнем моём,
Что, возможно, скоро выйдет боком,
Можно разговаривать лишь с Богом,
Думать, исключительно о Нём…

В мечтах несбыточных кочуя,
Я износился, как пальто.
Не ведал сам, чего хочу я.
А то, что сделал — всё не то.
И прав племянник: «Поздно, дядя,
Ты начал Библию читать».
…Пусть на моё паденье глядя,
Хоть он научится летать.

«Господи, Иисусе Христе,
помилуй мя!»

Из бездны памяти, почти забытый,
приходит грех, как недобитый зверь,
и скалится…
— Постой, мы были квиты
давно, в той битве; что же ты теперь
в меня, другую, норовишь вцепиться,
напоминаньем причиняя боль?! —
Той жизни перевёрнуты страницы…
И зуммер сердца выдаёт пароль.
Как SOS, как шанс единственный на выход,
«морзянкой» вновь и вновь летят из уст:
три слова — вдох, и два скупых — на выдох
с надеждою на милость и «отпýст».

Время болью искрит в груди
дни и ночи, от слёз темно:
уже правнуков – те же ряды –
хлещут там же и то же зло.
До последней пяди земля
преисполнилась: муки и стон…
“ Не смотри на ракету зря”, –
мне сказал забинтованный он –
мальчик, выросший на войне
(опыт взрослого, детский слог).
А мой дед мне сегодня во сне
прошептал: “Береги вас Бог!”

А еще замечаю,
как падает снег...
Как он кружится в свете
Старика фонаря,
И сутулый старик
С удивленьем глядит,
Как танцует с ним снег
По ночам декабря.
Одинокий старик –
Наш дворовый фонарь –
Приосанясь стоит,
Не пускается в пляс.
В жизни видел он все:
Снег и дождь,
Гром и град,
В жизни видел он все,
Но он рад (как он рад!)...

На всем лице бабушки лежит печать человеческого достоинства и потому свободы. Оно говорит, это лицо, «я знаю, что я – человек».
Не смейтесь, пожалуйста! Кто из нас по большому счету, может признать себя прежде всего человеком? Не женщиной, не матерью, не кем-нибудь по профессии, а человеком? Мы вообще, кажется, забываем, что мы – люди. А бабушка помнит. И ее лицо заявляет всем и каждому: я – человек. Потому-то бабушкой невозможно управлять...

Одинокая женщина преклонных лет меня поймёт. Потёк кран! В субботу! Под вечер! А мужа нет... А дети в России...
Особи моего пола - непостижимые люди! Женщина может быть хоть семи пядей во лбу, но если потёк кран, она мечется в великом смятении по квартире субботним вечером, и её мучит одна убийственная мысль: - Что делать-то?! -
Ну да, это я. Та самая, что семи пядей. А вот толку от этих пядей в такой ситуации - ни на грош...

Я слышала, кто- то пошёл за звездой,
А мне бы вот справиться с этой бедой:
Опять прохудился мой старый рюкзак,
Не сдвинется с места упрямый ишак,
И нечем кормить мне голодных детишек,-
Один недостаток, а был бы излишек...
Тогда бы и я за звездою пошла,
И я бы Младенцу дары принесла:
И ладан, и смирну, и золота чуть...
А может, с бедою и двинуться в путь?..

Я лежу на узкой больничной койке и смотрю в окно. Это высокое  спаянное окно. Которое никогда не открывается и никогда не занавешивается шторами. Когда я подхожу к нему, я упираюсь подбородком в подоконник. Такое странное расположения окна меня тревожит. Словно я попала в ловушку, откуда никак не выбраться. Хочется свежего воздуха. Хочется ветра. Хочется свободы.
Я лежу на койке и смотрю в окно. Я вижу кусок пасмурного неба и часть промышленного здания – серую его стену и несколько окон. Вечером там не горит свет. И я предполагаю, что здание пустует...

В пещере пахнет прелою травой
Огни домов уже давно погасли,
Но ангелы поют над головой
И теплый свет окутывает ясли,
И тишина приходит в сердце Той,
Кому вошел в утробу Дух Святой.

Звезда сияет, пыль блестит в луче
Христос, Спаситель мира и Мессия -
Красивый отзвук будущих речей.

Младенец спит и рядом спит Мария.
Все тяготы, что были и грядут
Сегодня не страшат и не гнетут.

А дальше снова  в сборах и узлах,
Не позаботясь  об угле и пище,
В который раз с младенцем на руках
Простое обустраивать жилище.
И к чужакам любой суров и строг,
Но это остается между строк...

Ты знаешь, конечно, о том, что смертельно уставший
И жутко больной никогда не становится в позу...
Однажды, наверно, я стану мудрее и старше,
Наш спор безрассудный закончится в Божию пользу.

Не тем мы страдаем по жизни, не тем себя лечим...
В душе обнажённой расплачется Божья сиротка,

И с радостной болью признаю, что крыть уже нечем,
И руки по швам опущу утомлённо и кротко.

Великое чудо - ещё улыбаются с неба,
В которое, верю, смотрела всегда без лукавства;
И хлопья пушистые белого-белого снега
Падут на лицо моё самым желанным лекарством.

Славен был Лиудольф, дед Генриха Птицелова, в свои времена. Владетель обширных земель, отважный воин, он собрал под свои знамена всю местную знать, одержал победу над датчанами, укрепил границы родной земли. Его признал первым князем Восточной Саксонии сам народ, а официально — Людовик Немецкий...

Вечером накануне Рождества в православных храмах совершается Великое повечерие. Не везде оно читается полностью, но даже если о нём совсем забыли, невозможно представить рождественскую службу без пения «С нами Бог!» Этот древний гимн – не просто песнопение, а целое событие! И счастье, если в храме есть большой хор, который может исполнить знаменитое сочинение священника Василия Зиновьева «С нами Бог!», пожалуй, самый удачный опыт музыки для этого библейского текста...

Три дара волхвов

Протоиерей Пётр Винник

В небесах воссияла звезда от Иакова
В Абиссинии, Сирии и Междуречье.
Мудрецов из тех стран манит свет ее знаковый,
И ведет к Вифлеемской пещерке овечьей.
Обретя Божество, позабудут Астар,
Соглядают у Матери Чадо не спрятано,
Изгоняет зловонье из стойла Гаспар
Ожерельем на детскую ручку из ладана.
Караваном спешит из Савы Валтасар
И, предвидя смерть плоти для Жертвы Всемирной,
На здоровье Младенца несет Ему в Дар
Ароматов в сосуде с алое и смирны...

В толпу врезаюсь, словно ледокол
Вгрызается в распахнутую льдину,
Так пуля зверю вспарывает спину,
Так землемер вбивает в землю кол.

Враждебно-чужеродные тела,
От общего отторгнутая частность
И к общему минутная причастность,
Что с этим общим – общим не была...

Не каждый, кто наказан – виноват, 
Не каждый, кто оправдан – не виновен. 
Не каждый, кто назвался братом – брат, 
Единство душ бывает не по крови. 

Не каждый – друг, кто за руку держал, 
Не каждый враг взаправду ненавидит. 
Не так опасен поднятый кинжал, 
Как жажда мести в самом скрытом виде. 

Не каждый обнимающий – влюблен, 
А в стороне стоящий – равнодушен. 
Не каждый светлым чувством окрылен, 
Кто лестью обволакивает уши...

Можно провести прекрасную лекцию о Шекспире, а можно о физике звёзд. Но вопросы людей после лекции всё равно будут о воспитании детей…
* * *
– Что это вы так печальны? – удивляются люди.
Что же тут удивительного? Поэтам и ангелам действительно больно, когда люди вокруг них не растут…

Всамделишные истории
...Время беззастенчиво лукаво. Оно очень похоже на разумное иномирное существо с бесконечным коэффициентом игривости и всемерным тяготением ко всемирному обману. Оно мчит нас на скоростном поезде сквозь жизнь, а мы спокойно, неспешно бродим по вагонам и лишь изредка вскользь поглядываем в окна. ВРЕМЯ - это и БЫСТРО, и МЕДЛЕННО! В одном флаконе! Мама предупреждала совершенно обоснованно. Без всякого движения к метафоре. Хотя то, что произошло со мною вне воды и света, где-то там, за пределами "объективной" реальности, вполне себе можно было бы отнести к образу, к модели ЖИВОГО ВРЕМЕНИ, к тому, что неприметно происходит с каждым жителем Земли. Я был внутри "поезда" и был снаружи, когда наблюдал свою жизнь в "кинотеатре"...

Суслик решил накопить в своих подземных хранилищах зерна на три года вперёд.
- Соберу зерно, - говорил он сам себе. - И буду жить припеваючи, не заботясь о завтрашнем дне.
День и ночь он таскал с полей в нору ячмень, пшеницу, просо, горох. Не досыпал, не доедал, мёрз, простуживался на ветрах и не заметил, как потерял здоровье...

...здесь столько неизъяснимого рассыпано в междустрочьях, что добросовестное цитирование никак не представляется возможным. Ибо всякое, даже самое маленькое произведение неизменно выводит в ГЛАВНОСТЬ... Оно тысячами незримых нитей уходит во все стороны. Где ни тронь, везде паутинки золотых мелодий, всё начинает звучать колокольчиками недосказанного... А вот : ВСЕ ОКНА - С ВИДОМ НА ГОЛГОФУ, И ЛЮД ПРИВЫК - ДО СЛЕПОТЫ: ВОСПРИНИМАЮТ КАТАСТРОФУ, КАК РАЗНОВИДНОСТЬ КРАСОТЫ... здесь слова звучат набатом, но это лишь усиливает жажду прислушаться к самым тихим звукам, за которыми вечнозелёные секреты... 

И падет всякая крепость на основание своё, а великие города прошлого восстанут из песков и вод, обнажив множество несовершенного. Замолчит ли музыка? Эти звуки, свитые в ускользающие смыслы, не смогли ослабить чугунные законы времени. Чугунные решетки человеческих душ уже ничто не разрушит - они срослись с естеством большинства...

Родина преподобного Неофита, Затворника Кипрского ─ пригород тихого городка Лефкары. Его главная улица к Храму Честного Креста широка, густо усеяна лавчонками. Но стоит свернуть, побродить причудливо петляющими переулками, как вы тут же погрузитесь в ясную тишину. Раскинув руки, можно коснуться ограждающих переулок домов. А за яркими цветочными лозами внезапно наткнуться на старую, запертую на щеколду дверь...

- Чё делаешь, спрашиваю. – Переспросил Иваныч.
- Рыбу воспитываю… - Ответил Черевичкин и слегка надул недовольно щёки.
По лицу его пробежала смурная тень нежелания с кем-то разговаривать.
Визит Иваныча на берег ему явно не понравился. Он подтащил рыбину к воде и сбросил её в муть. Лещ забился и ударами хвоста о мелкоту дна стал рваться к берегу. Черевичкин пинками ноги схватился загонять его вглубь, дальше от берега:
- Пошёл вон отсюда, мне от тебя поддавков и подачек не нать!

...В старце Дионисии Каламбокасе, например, поражает его погруженность в бытие. Он всегда на последней глубине, он ни в чём не скользит по поверхности. Ему постоянно есть до вас дело, и никакая мелочь в вашей жизни не кажется маловажной ни ему, ни Богу. Быть со старцем – это попасть в поэзию, в сказку, оказаться в атмосфере чуда и ощутить всю жизнь как непрекращающуюся чудесность...