Признание в Любви

Русь. Россия.
Русины. Россы. Россияне. Русские.
В этих звуках есть что-то от рассвета, от вольного степного ветра, от шума тайги с посвистом птиц, 
от весёлого всплеска волны на реках и озёрах, от рокота синих морей и океанов.
В этих сладостных звуках есть что-то от истока — истока жизни, нарастающего и бегущего то в солнечных просветах, то в туманных дебрях истории. И в тумане том на грани времён скорее угадываются, чем видятся, островерхие шеломы первых богатырей. Глянут из тумана васильковые очи северянки, блеснёт тёмный лукавый зрачок южной красавицы.
В этом далеке ещё всё изначально и молодо. Юный народ ещё благодарно поклоняется солнцу, высокому дереву, глубокой реке. Но уже в парное лоно земли брошено ячменное зерно, уже сорван белый хмель и найден душистый мёд, уже в дымном котле варится свадебная брага, уже складывается русская песня...
Песня — душа народа.
Сколько их было спето с тех незапамятных времён — спето в радости, в печали, спето в ожидании урожая и после уборки, спето перед охотой и после охоты, спето перед походом и после похода, спето ватагой и в одиночестве.
Много было спето песен, пока народ не запел “Интернационал” и “Варшавянку”.
Русь... Россия...
Каким измерением измерять её? Мерить ли великими людьми — мудрецами, героями, бунтарями, поэтами и художниками? На это не хватит одной жизни. Мерить ли по векам, по нашествиям ли врагов её, по датам ли её побед? 
На это мало и ста жизней. Мерить ли её великими реками, реками-работягами с городами и сёлами, что лепятся к ним, как гроздья к виноградной лозе?
Одна Волга заполонила бы сознание и не отпустила бы ни к Иртышу, ни к Оби, ни к Енисею, ни к Ангаре, ни к Амуру. Мерить ли народами, заселяющими её земли? Если каждый народ выделит по сто рассказчиков, то все вместе они не воссоздадут сути её.
Как охватить её единым взглядом? Я думал, что это можно сделать с космической высоты. Но космонавты говорят, что и там на это нужно время. В ней всё громадно и неизмеримо, ехать ли с севера на юг, с запада ли на восток — по вековому ходу русских землепроходцев.
А если мерить её поясами времени, то насчитается одиннадцать поясов, а это значит, что за одни сутки Россия встречает одиннадцать рассветов и справляет одиннадцать новогодних праздников.
Да, она огромна и неизмерима.
Но постигнуть её можно даже в малом. Для этого нужно памятью и сердцем вернуться к той земле, которая накормила тебя первым хлебом, напоила тебя первой ключевой водой. Где было всё изначально и молодо. Для меня такая земля — это небольшая сибирская деревня Марьевка.
Родная земля, она и кормилица, и поилица, она и нянька, и воспитательница, она и раскрытая книга природы. Родная земля — это первая школа мужества, находчивости, пытливости. Вон маленький рыболов перехитрил осторожного язя. Вот он вырвал из воды куст зелёного аира, добрался до его пахучей сердцевины... Вкусно!.. Вот он уже подсмотрел тайну рождения стрекозы... Интересно!.. В нём, этом белоголовом мальчике, уже всё есть — мудрость земли и чувство времени.
Только он ещё не знает об этом. Я смотрю на него с Назаркиной горы. Вот он решил искупаться. На широкой доске он похож на белого лягушонка. Выгребая руками на середину озера, он кричит своему дружку: “Выхожу на орбиту!”
Это, конечно, детская игра. Но мне вспоминается, что в таком возрасте мы с дружком играли в автомобиль, которого не видели. Я тоже плавал по этому озеру, потому и подумал, что детство этого мальчика похоже на моё. Игры детей всегда поучительны. Размышляя, ухожу в деревню, а в ушах всё ещё звучит: “Выхожу на орбиту!” Вот оно, новое измерение России!
Марьевка — деревня небольшая, но знаменитая. В годы гражданской войны она первая в Сибири поднялась на Колчака. Здесь ещё живы поротые шомполами. Неграмотная, она начала с букваря и дошла до высшей математики.
Из неё вышли партийные работники, инженеры, техники, шахтёры, строители Кузнецка и Магнитки. Её сыны храбро сражались на фронтах Отечественной войны. Шестьдесят её сынов, молодых и сильных, уже никогда не увидят родного поля. А и было-то в ней всего сто дворов.
Пока из Москвы добираешься до Марьевки, проезжаешь почти половину России — минуешь десятки крупных городов, заводов и комбинатов. А между ними на придорожных откосах, убегая за косогорье, вьются тропинки, просёлочные дороги и зовут к другим марьевкам.
Передо мной волнующее письмо из Удмуртии. Оно напомнило мне об одном историческом событии символического значения, которое было описано мной в поэме “Проданная Венера”. Когда мы начали делать свою Россию стальной, мы были ещё бедны. За машины, купленные у капиталистов, нужно было платить золотом. У нас не хватало золота. И тогда мы продали им прекрасные творения великих художников, среди которых была и “Венера” Тициана. Народ, любивший красоту, понимавший красоту, мечтавший о красоте жизни, вынужден был расстаться с Красотой. 
В то время, когда тициановская “Венера” плыла за океан, в одной из деревень Удмуртии крестьяне придумывали название своему колхозу. И крестьянин Волков предложил назвать его “Венерой”. Нет, он ничего не знал о проданном шедевре, зато хорошо знал, что Венера — это Красота. 
Но крестьянская программа красоты жизни давалась с большим трудом.
Долгие годы “Венера” не могла засиять на удмуртском небосклоне. 
А нынче набирает высоту, достойную своего имени.

За красоту людей живущих,
За красоту времён грядущих
Мы заплатили красотой!

Русь...Россия... Россия Советская... Россия социалистическая... 
Это всё она, но всякий раз другая. Каждое из её названий — это новый исторический этап, новый подвиг.
После гражданской войны люди на Западе не верили, что она поднимется. 
Но Россия поднялась и стала советской. Она не могла не подняться... 
В первые годы Отечественной войны, занимая наши города и сёла, фашисты думали, что с Россией покончено. Они даже не догадывались, что во время отступления наших армий действовал закон пружины: она сжималась и набирала силы. И чем больше сжималась, тем сильней становилась.
Я люблю мою Россию. Люблю не только за воспоминания детства с речкой в золотых песках, с озером в кувшинках, с лугами в травах и цветах.
Люблю не только за память юности с первым свиданием и  первым поцелуем, но и за то, что она, добрая и требовательная, научила меня труду: научила пахать землю, косить траву, ковать железо, управлять самолётом и строить самолёты. Она учит меня быть её поэтом.
Я люблю мою Россию. И любовь к ней не застилает мои глаза. Сегодня любить Россию — значит быть интернационалистом, ибо на её знамени — лозунг братства.
У России великая история. Но это не только предмет гордости, а и обязанность быть достойным её. У России величайшая территория, простирающаяся почти по всему полушарию.
Но и это не только предмет любования, а и призыв к твоему трудолюбию: 
а что делаешь ты для её величия?
Любовь должна быть действенной.

1973