Поэт, эссеист, публицист, автор сказок для детей и взрослых
Только впустив в сердце другого, можно войти и самому. Потому и сказано: кто говорит, что любит Бога, а ближнего своего ненавидит, тот — лжец.
Любить Бога надо в ближнем — живом, который рядом. Тогда открывается Христос как жизнь, а не только как истина.
Лучше плохо делать, чем хорошо не делать. Усилие, рывок, стремление — тоже вклад.
Мы становимся тем, что делаем. Мир становится тем, что мы делаем.
Дикий человек до человека и дикий человек после человека — не одно и то же.
Мы выходим из ада мира во Христа, чтобы действовать во Христе. Сила Христова даётся для осуществления в себе любви. И через себя — в мире. Вера без дел мертва потому, что веру мы вполне обретаем только если вселится в нас Христос, а Христос бездействующим не бывает.
Я есть не то, что думаю о себе и не то, что думает обо мне другой. Я есть то, что реально даю другому.
Отторжим ли человек от человека? Увы, да. У меня в стихах есть афористичное: Человеческое в человеке — путь к Богу. Человек в нас — неотторжим от Бога. Но человек в человеке — отторжим. Почему так? Потому что Христос в нас хранит Христа в нас, а не мы сами. Мы сами отдадим Его с легкость, многие даже не заметят этого. Человечность в нас — это Христос в нас, всё, что не Христос — лишь животное, причём нестабильное, т.е. при отказе от Бога легко падает в состояние ниже животного.
Смирение вырастает при усилии выпрямиться в благодарность.
Даже сильная вера вне контакта с Богом легко превращает человека в фанатика, потому что тотальное присутствие в чём-угодно, кроме Бога — это разновидность самости, которая противостоит Богу и не даёт возможности вечности в нас развернуться. Отсюда простой вывод: искать надо Бога, а не сильную веру. И вера в Бога (в смысле — верования, набор правил, формул, знаний, идеология) может стать идолом, заслоняющим Бога Живого.
Кто знает, тот не мыслит. Мышление — это поиск, а знающему искать незачем. Мышление течёт, оно жаждет, оно ищет знания. Но это не то знание, которое у знающего — у знающего лишь тень его. Мышление нельзя иметь, к нему надо приобщаться. Снова и снова...
Предметом данной статьи выступает философская концепция жизни, развернутая М. Мамардашвили в двух лекционных курсах, прочитанных им в Тбилиси в 1982 и 1984/85 гг. и опубликованных в виде книг «Лекции о Прусте» и «Психологическая топология пути». Формально оба курса посвящены одной и той же теме и имеют большое количество пересечений; вместе с тем, они не повторяют друг друга; второй вариант курса несколько более проработан и структурирован.
Поговорим о природе человека, или природе нравственного феномена, о природе сознания, что, в общем, одно и то же. И тем самым у нас неминуемо появится тема свободы. Я буду говорить обо всем этом, естественно, со своей колокольни. То есть исходя из того, почему, собственно говоря, человек вообще обращается к философии? Почему он совершает такой акт, который называется этим ученым словом - философия?
Рецензия на новую книгу о философии Мераба Мамардашвили
«Топология страсти» — новая книга философа Валерия Подороги, посвященная творческому методу и способам мышления Мераба Мамардашвили. Редактор «Горького» Эдуард Лукоянов — о том, почему с этим сборником статей стоит ознакомиться не только тем, для кого Мамардашвили прежде всего глубокий читатель Пруста.
Масштаб человеческой жизни зависит от масштабности вопросов, которые он перед собой ставит. Постановка вопросов крупного масштаба, адресованных самому себе и окружающему миру, ведет к появлению других вопросов. Чем их больше, тем более интересной и духовно богатой становится жизнь и тем более достижимой становится ее цель...
Теория Фрейда казалась прежде всего разоблачительной теорией, [которая] вводит высшие проявления человеческого духа, помеченные знаками самых высоких ценностей, [и] сводит их к человеческому «низу». И во-вторых, [она] была понята как теория, воспевающая силу инстинктов, прежде всего самых сильных человеческих инстинктов, конечно, сексуального инстинкта, потому что это инстинкт, структурированный вокруг продолжения человеческого рода, и тем самым самый сильный из них. И вокруг этого была построена масса романтических представлений о том, что нужно освободить инстинкты. То есть одни кричали, что нужно освободить, а другие кричали, что их нужно загнать назад, что не нужно выпускать их из этого ящика.
Представление о реальности (или то, что – мы думаем – есть в реальности) очень часто составлено из таких монтажей, которые позволяют нам продолжать что-то. Например, не расстаться с самим собой. Страх. Избегаем чего-то. И появляются фигуры замещения, выступающие как реальность. В действительности это не есть реальность, а есть нечто, что позволяет нам продолжать быть, продолжать спать. А что такое – спать? Быть в том числе невнимательным...
Мы будем говорить о бытии в том виде, в каком оно впервые предстало грекам, таким, как Парменид и Гераклит. Слова Парменида, которыми он описывает бытие, торжественны и возвышенны и сразу захватывают нас своим серьезным величием. Но это еще не значит, что мы понимаем сказанное. Итак, бытие – это то, что полно, замкнуто со всех сторон, чего никогда не было и не будет, потому что всегда есть, и никогда не было и не будет такого момента ни в прошлом, ни в будущем, когда мы могли бы сказать о бытии, что его нет...
Во все времена и везде философия — это язык, на котором расшифровываются свидетельства сознания. <…> Я не буду говорить о специальных проблемах философии. Хочу лишь выделить некое ядро, которое в философии существует и которое поддается общепонятному языку, где достижима ясность, та ясность, которая возникает в душах людей, слушающих или читающих философскую речь. То есть как бы человек пережил что-то, испытал, но просто слов не знал...
Один из крупнейших философов XX века Мераб Мамардашвили считал, что жизнь бросает человеку вызов — быть ему или существовать. Но что такое «бытие» и чем оно отличается от «сущего»? Как в современном мире взаимодействуют принцип Картезия, принцип Канта и принцип Кафки? «Почему?» или «Зачем?» — какой из этих вопросов отражает смысл нашего существования? И в чем заключается «антропологическая катастрофа», о которой говорит Мамардашвили? Разбираемся.