Зима, зима, я еду по зиме...

Зима, зима, я еду по зиме, 
куда-нибудь по видимой отчизне, 
гони меня, ненастье, по земле, 
хотя бы вспять, гони меня по жизни. 

Ну, вот Москва и утренний уют 
в арбатских переулках парусинных, 
и чужаки по-прежнему снуют 
в январских освещенных магазинах. 

И желтизна разрозненных монет, 
и цвет лица криптоновый все чаще, 
гони меня, как новый Ганимед 
хлебну зимой изгнаннической чаши 

и не пойму, октуда и куда 
я двигаюсь, как много я теряю 
во времени, в дороге повторяя: 
ох, Боже мой, какая ерунда. 

Ох, Боже мой, не многого прошу, 
ох, Боже мой, богатый или нищий, 
но с каждым днем я прожитым дышу 
уверенней и сладостней и чище. 

Мелькай, мелькай по сторонам, народ, 
я двигаюсь, и, кажется отрадно, 
что, как Улисс, гоню себя вперед, 
но двигаюсь по-прежнему обратно. 

Так человека встречного лови 
и все тверди в искусственном порыве: 
от нынешней до будущей любви 
живи добрей, страдай неприхотливей. 

1961