Художник и делец

Внемлите истине полезной:
Наш век — торгаш...
А. С. Пушкин

Художник и делец в моём воображении соотносятся как ребёнок и взрослый. Ребёнок по природе своей — игрив и беспечен, взрослый, наоборот, — предельно серьёзен и ответственен. Но вспомним слова захаровского того самого Мюнхгаузена: «Я понял, в чём ваша беда: вы слишком серьёзны! Умное лицо — это ещё не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица». Это голос художника-ребёнка, который увещевает своих слишком взрослых, заигравшихся во взрослость, зрителей...

Тема эта началась во мне ещё в юности. Хотелось понять взаимоотношения художника (творца) и мецената (дельца). Юношеский максимализм не мог просто так смириться с мыслью о существовании одного человека за счёт другого, он искал праведного пути для себя и боялся соблазниться путём лёгким. Чуя в себе художника, я желала разобраться в том, что полезно, и что, наоборот, губительно. Помнится, тогда пришла к наивному, но верному в принципе решению о необходимости жить только своими средствами. Каждый человек обязан справляться с жизнью, опираясь на сильные свои стороны, но не забывая о необходимости развивать слабые. То есть, не перекладывать на других своё бремя, не жить за чужой счёт — таким был юношеский вывод.

По мере взросления пришло понимание того, что человек — существо социальное, в том смысле, что таланты Богом распределены между людьми так, чтобы они служили ими друг другу. То есть, каждый человек — не самодостаточен, и это — нормально. Более того, несамодостаточность — полезна, благословенна, ибо научает ценить другого. Я нуждаюсь в другом, потому могу понять и нужду другого во мне. Мы — нужны друг другу! Опошленный, извращённый вариант этого природного закона — принцип «рука руку моет».

Когда пришло понимание взаимозависимости людей, стало очевидным, что меценат, финансирующий художника, тоже отчасти художник, только он занимается творчеством чужими руками, а это, в принципе, идентично пользованию чужими деньгами со стороны художника. То есть, никакого паразитизма нет, а есть сотрудничество, служение талантами. «Служите друг другу, каждый тем даром, какой получил, как добрые домостроители многоразличной благодати Божией» (1 Петр. 4:10).

Бывает, что и делец не хищнически, а творчески относится к своему делу. Помнится Честертон в своей автобиографии писал: «Мои родители принадлежали к довольно старомодному слою английского общества, где дельцу еще дозволялось заниматься своим делом. Им и не мерещилось просвещенное и дерзновенное мнение, согласно которому он крушит, подминает и глотает других. Отец был либералом того толка, который предшествовал социалистам. Для него само собой разумелось, что все нормальные люди признают частную собственность; однако он и не пытался придавать ей хищный оттенок. Семья его была из тех, которые обычно процветают, но в современном смысле слова не отличалась предприимчивостью. <...> В каталоге не написанных мною книг стоит под № 999 повесть о преуспевающем дельце, чью жизнь омрачает тайна. В конце концов выясняется, что он играет в куклы, или в солдатики, или еще во что-нибудь, приличествующее не дельцам, а детям. Признаюсь, что во всем, кроме респектабельности, я похож на моего героя. Я играл всегда и жалею о том, что на игру не всегда хватало времени».

Художник часто опережает дельца, когда придумывает, угадывает то, что делец потом воплощает в жизнь. Сколько таких случаев в литературе, в киноискусстве, когда художник описывает изобретения, которые ещё только грядут в реальности. Для их появления в жизни людей нужен союз дельца и художника (ученый тоже бывает художником и/или дельцом — на своём поприще).

Да, художник и делец — это как бы две ипостаси человечества (Мария и Марфа?), которые нужны друг другу, и одна без другой обречены на провал. Каждый из них хорош на своём месте, каждый — необходим и важен. Каждый нужен и каждый — нормален, пока находится на своём месте. Но как только один начинает видеть себя более значимым, чем другой, начинаются проблемы.

Если художник мнит себя и только себя единственно значимым для жизни, он, как личность, как художник, начинает деградировать. Это, конечно, большая трагедия. Плохие художники приносят немало вреда не только себе, но и социуму (Набоков хорошо описал пошлость — детище псевдохудожников). Однако нельзя сравнить эти повреждения с вредом от дельца, возомнившего себя главным. В этом мире хозяйничает именно делец, он живёт в этом мире, в отличие от художника, томящегося в мире сём. Художник — беспомощен здесь, он не в силах натворить много зла, зато делец — всесилен. Но его утилитарный подход к миру игнорирует сакральную суть и сокровенное единство мира.

Делец — князь, царь мира сего, именно поэтому без содружества с художником (небожителем по природе) делец легко подпадает под власть духовного Князя мира сего — диавола. Ирония в том, что таких дельцов зачастую порождают идеологизированные псевдохудожники. «Гений и злодейство — две вещи несовместимые», — утверждал Пушкин. И я с ним вполне согласна.

По большому счету, Художник Христос противостоит дельцу и идеологу — Антихристу. Потому весьма грустно наблюдать сегодня в социуме и даже в Церкви дельца торжествующего, дельца-идеолога, доминирующего над творцом, дельца, вытесняющего и притесняющего художника. Это явный признак наступления антихристовых времен. Вспоминается предсказание прп. Серафима Вырицкого: «Придёт время, когда не гонения, а деньги и прелести мира сего отвратят людей от Бога и погибнет куда больше душ, чем во времена открытого богоборчества. С одной стороны, будут воздвигать кресты и золотить купола, а с другой — настанет царство лжи и зла».

Из Откровения мы знаем, что делец Антихрист обречён, он — жрец Вавилонской Башни — без Художника несёт лишь гибель, ибо художник по определению послушник Творца.

Его ещё покамест не распяли,
Но час придёт — он будет на кресте;
Его послал Бог Гнева и Печали
Царям земли напомнить о Христе. 
(Н. Некрасов «Пророк»)

Настоящий художник призван творить не свою, но Божию волю. «У других Бог позади, как воспоминание. Для художника Бог — последнее глубочайшее свершение. Если радостные говорят: Он есть, печальные чувствуют: Он был, художник улыбается: Он будет. Это не только вера, но строительство Его сил и имён. Это долг художника» (Рильке «Об искусстве». Перевод О. Седаковой). Художник предчувствует грядущее, его Бог — Бог будущего века, Который «будет всё во всём» (Кор. 15:28).

Потому так печально наблюдать пренебрежение к художнику со стороны религиозных людей. По недомыслию художество отвергается, как нечто низкое, недостойное духовного человека. Причина — в недопонимании великого служения художника в мире, которое сродни пророческому. 

С тех пор как Вечный Судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи.
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что Бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»
(М. Лермонтов «Пророк»)

Необходимо понять, что когда религия отвергает, изгоняет художника, она неизбежно вырождается в идеологию и торгашество, в инквизиторство (Великий Инквизитор Достоевского). Можно сказать, что идеолог — тот же делец, ибо его отношение к миру такое же утилитарное, примитивно-прикладное и механистичное (художнику присуще органичное). Но подлинно религиозный человек — всегда художник в душе, ибо Творец и Бог наш — Поэт по определению.

«Истинная поэзия возвещает о себе тем, что она, как земное евангелие, умеет освободить нас от тяготеющего над нами бремени своей внутренней ясностью и внешней прелестью. Как воздушный шар, она поднимает нас вместе с нашим балластом в горние сферы и показывает нам перепутанные земные пути с высоты птичьего полёта» (И. Гёте «Поэзия и правда. Из моей жизни»). «Задача поэта — гармонизация мира» (Иосиф Бродский).

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, -
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами лёгкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, -
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
(А. Пушкин «Пророк»)

Привожу стихи полностью, чтобы дать возможность вчитаться, вслушаться в слова, сказанные давно, но так и не услышанные никем, кроме самих поэтов. Художник художника, поэт поэта всегда поймёт, даже если в обыденной жизни они не любят друг друга. Голоса различны, но Весть у них — одна, ибо через них говорит Единое.

Дельцы же, если не носят в себе художника,  видят мир фрагментарно — целостность не доступна их взору. Потому, когда они утрачивают память о своей ущербности, о своей несамодостаточности, несмотря на власть и богатство, они начинают дробить целый мир на фрагменты, они разрывают, разрушают живую целостность мироздания, согласуя её со своим ограниченным видением. Повсеместно воцаряется корыстный интерес и деньги, мир заболевает борьбой всех против всех. Делец, порвавший с художником, становится убийцей и самоубийцей...

Мне кажется порой, что я стою
у океана.
— Бедный заклинатель,
ты вызывал нас? так теперь гляди,
что будет дальше...
— Чур, не я, не я!
Уволь меня. Пусть кто-нибудь другой.
Я не желаю знать, какой тоской
волнуется невиданное море.
«Внизу» — здесь это значит «впереди».
Я ненавижу приближенье горя!

О, взять бы все — и всем и по всему
или сосной, макнув ее в Везувий,
по небесам, как кто-то говорил, —
писать, писать единственное слово,
писать, рыдая, слово: ПОМОГИ!
огромное, чтоб ангелы глядели,
чтоб мученики видели его,
убитые по нашему согласью,
чтобы Господь поверил — ничего
не остаётся в ненавистном сердце,
в пустом уме, на скаредной земле —
мы ничего не можем. Помоги!
(О. Седакова «Элегия, переходящая в реквием»).

19/04/2013