Монахиня Евфимия (Пащенко): Лучшие из книг — те, что делают нас лучше

2016 год особенный для «Омилии», потому что монахиня Евфимия (Пащенко), писатель, врач-невропатолог из Архангельска и одна из активисток клуба, была выдвинута Международным клубом православных литераторов «Омилия» на соискание Патриаршей литературной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, и вошла в её «короткий список». Наш разговор с матушкой Евфимией состоялся после торжественного награждения победителей, и был он, конечно, о книгах, творчестве, о монашестве и медицине, о людях, благодаря которым она стала номинантом почётной премии.

— Матушка, расскажите пожалуйста о том, как вы пришли к писательству. Расскажите о людях, которые научили вас писать. Наверное именно об этом размышляет сейчас каждый из лауреатов и номинантов, ведь победы не приходят из ниоткуда, а зиждутся на труде, дружбе и любви.

— Моя, если можно так выразиться, «литературная деятельность» началась лет этак в 8 с… басен. Дело в том, что среди книг, которые имелись в нашем доме… Об этом следует сказать особо, ибо выбор их был весьма своеобразен, но, как оказалось потом, не случаен. Ибо всё это (отчасти за неимением ничего другого) было прочитано в детстве и запало в память и в сердце. А были там собрания сочинений Жюля Верна и Джека Лондона, «Монахиня» Дидро, «Фауст» Гете, «Морская тайна» Б. Розенфельда, «Тарас Бульба» Н. Гоголя и сказки Писахова. Был и том стихотворений С. В. Михалкова. В нем находились и всем известные стихи: про дядю Стёпу, про «умный в гору не пойдёт, умный в гору обойдёт», и не столь известные: например, про трёх героически погибших «товарищей из маленького города Н». И, разумеется, басни. Так вот, в подражание этим басням я начала писать свои, по большей части из школьной жизни. Хотя персонажами там были звери. Но почему потом меня потянуло сочинять прозу — сказать не могу. Помню лишь, что первый написанный мной рассказ (помимо, конечно, школьных сочинений, за которые мне всегда ставили двойную оценку: «5» за содержание и «4» за не слишком хороший почерк) назывался «Голубь». И рассказывалось в нем о бедной птичке, убитой злым мальчишкой-хулиганом. Потом появился целый цикл таких рассказов, объединённых общим местом действия: домом на Набережной, 118-а, где мы тогда жили. Получается, что виртуальная Михайловская епархия и город Михайловск, где происходит действие значительной части нынешних моих рассказов — «родом из детства». Помню ещё рассказ про пресловутую «Тоньку-пулемётчицу» — в это время была разоблачена эта женщина-палач, во время Великой Отечественной войны служившая фашистам. Наверное, это была моя первая попытка написать «психологический» рассказ, попытка объяснить, как человек становится предателем и убийцей. Параллельно с этим я писала и сказки — сейчас лишь смутно помню, что там были приключения, говорящие звери, инопланетяне вроде всем известной Аэлиты. Была у меня в школе подруга — Инна Хорсун, вот с нею вместе мы всё это и сочиняли, обмениваясь сюжетами, пересказывая их друг другу, даже иллюстрируя так и не написанные книги. Скажу честно — фантазия у Инны была куда богаче моей. До сих пор помню её драму из средневековой испанской жизни — завистники открывают правдивой и чистой душой девушке Кристалине, считавшей себя дочерью гранда, роковую тайну — она простая цыганка… Но Инна вышла замуж, родила детей. Что ж, семейная жизнь часто прерывает полёт фантазии — так случилось и с нею. Её история подтверждает: мало Божьего дара. Необходим труд. Об этом недавно хорошо сказал в своём интервью лауреат Патриаршей премии 2016 г. Борис Тарасов — дар и труд — как два крыла птицы, имея лишь одно, она не взлетит. То же самое — и в деле нашего спасения: Господь не может спасти нас против нашей воли — мы должны откликнуться на Его зов и идти за Ним.

Добавлю — нужны ещё смирение и жертвенность. Ибо труд подразумевает жертвенность. Всё это хорошо описано в романе Жорж Санд «Консуэло» — безвестная даровитая девочка из народа становится выдающейся певицей благодаря неустанному труду и почти монашескому послушанию своему учителю. А впоследствии, после встречи с полюбившим её графом Альбертом, Консуэло приходится делать выбор между семейным счастьем и служением искусству: оперная певица и графиня — «две вещи несовместные». Вряд ли я смогла бы написать столько книг, будь у меня семья. Моими детьми стали книги. А уж хороши эти дети или нет — судить читателям.

— Вы пишете по вдохновению?

— И да, и нет. Ждать вдохновения — всё равно, что ждать у моря погоды. Для меня — это труд, тяжёлый и не всегда продуктивный. Бывает, за день я пишу только абзац. А назавтра, перечитав его, стираю написанное. Маяковский сравнивал поэзию с добычей радия, когда поэту приходится перекапывать «тонны словесной руды» в поисках одного-единственного, самого точного слова, самого точного смысла. Он прав. Ведь мало «просто писать». Надо писать хорошо. Настолько хорошо, насколько можешь.

Прошлой осенью я была на встрече с писателем Оливером Петчем, автором детективов из средневековой немецкой жизни, издающихся в «Эксмо». Книги Петча — это востребованное сейчас «лёгкое чтение». Петч — не Честертон, и даже не Эллис Питерс. Но какой он труженик! Когда он рассказывал о том, как работает над своими книгами: изучает историю эпохи, подбирает реалии, наконец, пишет… и самое главное, не мнит себя великим — я поняла: эта встреча — очередной урок, посланный мне Богом. Точнее, подтверждение той самой истины — без труда не только не вытащишь рыбку из пруда, но не напишешь и книгу.

И лишь иногда, как награда за труд, внезапно приходят нужные сюжеты и слова. Почти как во всем нам знакомой сказке: «старик ловил неводом рыбу… он рыбачил тридцать лет и три года» И лишь однажды Бог послал ему золотую рыбку. Вдохновение — это золотая рыбка, которую Творец посылает писателю, как Своему соработнику. Ибо, как недавно сказал Святейший Патриарх Кирилл, «созидая, мы становимся соработниками Богу».

— И всё же, кто ваши учителя в писательском ремесле?

— Никто. И одновременно — очень многие люди. Первыми учителями были дедушка и бабушка по матери — Серафим Николаевич и Прасковья Георгиевна, приохотившие меня к чтению книг. Потом меня стали учить прочитанные книги. Ведь, если книгу читать не просто ради знакомства с её содержанием, а смотреть — какие проблемы поднимает её автор, какими средствами и каким языком он их раскрывает, как описывает реалии времени, можно научиться очень многому. Но основным моим учителем «по части сочинительства» была бабушка по отцу, Надежда Ивановна Батыгина, оперирующий врач-хирург и преподаватель хирургии. Яркая женщина, и, как многие из таковых — с судьбой, которую вряд ли можно назвать счастливой. Лет с шестидесяти, ещё работая ассистентом на кафедре общей хирургии, она стала писать рассказы из своей врачебной практики. Помню, как она печатала свои статьи и рассказы на пишущей машинке, как правила их до бесконечности, зачёркивая, вырезая и вновь склеивая куски напечатанного текста, и доводя текст до максимального возможного для неё совершенства. Я имела счастье наблюдать процесс её работы над статьями и рассказами. Например, видела, как она сочиняла свой лучший рассказ: о деревенском мальчике Вовке, приехавшем в город на операцию по иссечению рубца на шее. На моих глазах этот рассказ поменял название («Вовкина «борода»» (так Вовка называл рубец у себя на шее) превратилась в «Вовкины одуванчики»). И, что важнее, в процессе работы, поменялся смысл рассказа. Сначала речь в нем шла о женщине-хирурге, которая жалеет своего маленького пациента и хочет избавить его от уродующего рубца. В окончательной редакции рассказа героем его стал сам Вовка: маленький мальчик, серьёзный не по годам из-за своей болезни, только что перенёсший сложную операцию. И, тем не менее, очень добрый и мужественный. Чего стоит сцена, когда он шутит над своей повязкой: «у меня шкафандр». Мало того, Вовка каждый день носит в палаты к лежачим больным одуванчики, стремясь порадовать их. Возможно, потому, что знает, как это тяжело — болеть. Вообще, смысл всех бабушкиных рассказов — всепобеждающая сила добра и любви. Один из них так и назывался — «Свойство любви». К сожалению, эти рассказы при жизни бабушки издавались лишь в местных газетах. Вероятно, потому, что в них не восхвалялись советский строй и советский человек с «пламенным мотором» вместо человеческого сердца. Там говорилось о «вечных» идеалах, по сути — христианских, хотя бабушка моя была атеисткой (и всё-таки, именно она первой рассказала мне о святителе-хирурге Луке Крымском (Войно-Ясенецком) и о его «Очерках гнойной хирургии» (этой книгой она пользовалась в своей работе). Надежда Ивановна редактировала мои первые рассказы для институтской многотиражки — фактически, переписывала их заново. Обидно мне тогда было? Ещё бы! Ведь я видела, что написанное мною вовсе не так хорошо, как кажется мне самой — из рук вон плохо! Зато благодаря этим опытам, болезненным для моей авторской гордости, я узнала, насколько тщательная правка улучшает написанный текст. Иногда достаточно изменить одно слово — и фраза заискрится ярко, как хрустальная граненая бусина на летнем солнце, как пресловутый «бобровый воротник» Евгения Онегина. Так меня учила бабушка — спасибо ей за это!

— Действительно, повезло вам с бабушкой. Но ведь книгу мало написать, её надо ещё издать….

— Первые свои книги я издавала за свой счёт. Спонсоров не было — всё на свою врачебную зарплату. Правда, краеведческие книги проходили через редакционно-издательский совет Архангельского мединститута. А на издание книг церковной тематики давал благословение покойный епископ Архангельский и Холмогорский Тихон (Степанов). У меня сохранились прошения на издание этих книг с его резолюциями. За счёт епархии были выпущены только «Сказания о святых подвижниках Архангельской земли».

Потом я стала искать издателей. Выглядело это весьма забавно и наивно: во время очередного приезда на Рождественские Чтения в Москву я обошла ряд церковных издательств, вручая им свои книжки и спрашивая: «вам авторы не нужны». В итоге — первое чудо — сборник моих рассказов издал Сретенский монастырь. Куда я пришла вот так, «с улицы». Спасибо за это его настоятелю владыке Тихону (Шевкунову) и сотрудникам тамошнего издательского отдела, прежде всего Е. Клевцовой. Маленькая черно-белая книжечка«Храм неразрушимый», выпущенная «сретенцами», стала своего рода первой ласточкой. За ней последовали другие книги, изданные Сестричеством Святителя Игнатия Ставропольского, потом ещё две книги — в издательстве «Смирение». В эту же пору в книжной лавке Сретенского монастыря я нашла адрес издательства «Омилия». Немного позднее оказалось, что «Омилия» — это Международный клуб православных литераторов, который живёт в Интернете с 2007 года, то есть уже 9 лет. Проще говоря, это литературный сайт, где общаются и публикуются православные авторы, в том числе такие известные и любимые многими писатели, как лауреат Патриаршей литературной премии протоиерей Николай Агафонов, номинант Патриаршей премии Ю. Н. Вознесенская. А затем, по переезде в Москву, Бог послал мне издателей и возможность издаваться. Издатели «нашли» меня всё на той же «Омилии».

Спасибо держателям и учредителям этого литературного портала: С. А. Коппел-Ковтун и её супругу А. Г. Ковтуну, которые создали и сам этот сайт, и исключительно доброжелательную атмосферу на нем. «Омилия» — не просто сайт для русскоязычных литераторов из России, Украины, Беларуси, Грузии, Молдавии, Сербии, Латвии, Америки, Германии, Швейцарии, Франции, Израиля, Канады, Австралии, это — настоящее братство.

— Вам помогает в творческой работе то, что вы — врач?

— Иногда меня спрашивают: что я больше люблю — медицину или творчество? И не противоречит ли одно другому? Иногда задают ещё другой вопрос: о совместимости медицины, творчества и монашества. Но для меня совмещение этих трёх служений вполне естественно: иначе быть не может. Ведь совсем недавно жил человек, который был одновременно: оперирующим хирургом, писателем, проповедником, монахом. Мало того — архиереем. Я говорю о Святителе Луке Крымском. В своё время он говорил своему первому биографу Марку Поповскому, что ошибочно воспринимать его только, как врача и учёного или только как священнослужителя. Односторонность всегда чревата ошибками и отличается от реальности, как портрет в раме — от человека, с которого он написан.

И ещё. В детстве мне подарили книжку под названием «Шеренга великих медиков» (она цела до сих пор). И там были главы: «не врачи в медицине» и «врачи вне медицины». Из числа таковых любой из нас прежде всего вспоминает писателя А. П. Чехова, врача по профессии. А потом — А. Конан-Дойля. Да только ли их? Среди врачей-писателей: Ф. Рабле, В. Даль (между прочим, деливший славу хирурга с великим Пироговым), М. Булгаков, В. Вересаев, А. Кронин, У. Пенфильд — это, пожалуй, самые известные имена. Но почему эти врачи стали писателями? Возможно, потому что профессия научила их многое подмечать и много думать. А увиденное и передуманное, бывает, само просится на бумагу. Не случайно в проповедях Святителя Луки Крымского, совершавшего в годы гонений на Православную веру служение хирурга и служение архипастыря, нередко встречаются упоминания о случаях из его жизни и врачебной практики. Например, о том, как однажды к нему обратилась за помощью молодая коллега, с её слов, страдавшая неврастенией. Она перечислила симптомы своей болезни: раздражительность, отсутствие радости от жизни, тоска. Не правда ли, всё это слишком знакомо каждому из нас? Но, прежде чем назначить пресловутую «успокоительную таблеточку», Святитель Лука стал спрашивать девушку об… её жизненных интересах. И та призналась — главный её интерес — хирургия. Ну, ещё немножко — искусство.

— Неужели Вы живете только хирургией? — спросил её Владыка Лука. — Я, старый врач, и то не живу только медициной. Потому что самое главное в жизни — отнюдь не это!

Стоит прислушаться к этим словам старого хирурга, а теперь — православного святого, вся жизнь которого — свидетельство о том, что в нашей жизни главное. Говоря светским языком — это — жизненные идеалы человека, его убеждения. Мы, православные, говорим: главное для нас — Бог и вера в Него.

Но что есть работа врача — профессия или служение? Скорее всего, и то и другое. Это так же, как и писательство — прежде всего труд. Причём такой, когда нет времени задаваться вопросами — надо просто работать. Выполнять свой долг, прежде всего — перед Богом. Терзаясь совестью — а ведь ты мог сделать лучше.

— В жизни каждого из нас встречались яркие личности, которые так или иначе повлияли на формирование внутреннего человека и, быть может опосредовано, даже на судьбу…

— Мне посчастливилось видеть таких людей. Одного человека я уже назвала — бабушка Надежда Ивановна Батыгина, хирург, педагог, писательница. А ещё у меня были замечательные дедушка и бабушка по матери — Прасковья Георгиевна и Серафим Николаевич, у которых я прожила большую часть детства, и которые любили меня такой, какая я есть. Особенно я благодарна дедушке. По первому образованию он был педагог, по второму — врач, в годы Великой Отечественной войны воевавший на полуострове Рыбачий. По убеждениям — коммунист. Однако этот коммунист подбирал на помойках выброшенные иконы. На моих глазах он однажды повесил на стену найденную им где-то Казанскую икону Божией Матери. Беспартийная бабушка только руками всплеснула: «что ты делаешь? Немедленно сними! Увидят люди! Ты ж партийный». Дедушка нехотя снял икону…и повесил в шкаф. От него мне в наследство достались: та самая Казанская икона Божией Матери, бумажная иконка преподобного Серафима Саровского (в честь которого он был крещён), изрядно потрепанная Библия с гравюрами Доре и пара церковных календарей. Как это уживалось с коммунистическими убеждениями деда? Полагаю, разгадка в том, что дедушка умел быть благодарным. Например, с учительницей из церковно-приходской школы, где дедушка учился ребёнком, он переписывался до самой её смерти. Советской власти он был благодарен за то, что при ней смог получить высшее образование и стать врачом. Но я не помню, чтобы он жаловался или обижался на то, что ему, фронтовику, не дали квартиры в благоустроенном доме. До самой смерти дедушка прожил в деревянном доме с частичными удобствами. Но он умел быть благодарным, верным и любящим. Он очень любил свою мать, Марию Афанасьевну, и часто рассказывал мне о ней. Незадолго до смерти он начал писать воспоминания, но написал не так много. Когда я раскрыла эту тетрадку, то на первой странице прочла: «Мама, милая мама! Как я тебя люблю!» Потрясающее свидетельство любви сына (в ту пору семидесятилетнего старика!) к давным-давно умершей матери, подтверждающие слова святого Апостола Павла: «любовь никогда не перестает…» (1 Кор. 13:8)

Дедушка был удивительным и ярким рассказчиком. Правда, он рассказывал мне не сказки, а что-нибудь из русской истории, или из собственного детства. Например, как его мать, оставшись вдовой, чтобы прокормить многочисленных детей, ходила батрачить. Одно время она сторожила пчельник, держала там кур. И вот, в один злосчастный день лиса загрызла у них петуха. Казалось бы, чего особенного в этой истории? Но дедушкино повествование, в том числе сцена его погони за лисой и похорон петушка, было необычайно красочным. Казалось, он воочию видит те события, о которых рассказывает. Мало того — заставляет собеседника сопереживать ему.

Некоторые дедушкины рассказы сейчас кажутся мне загадочными. Например, почему он, потомок крепостного фельдшера, любил рассказывать о многочисленных покушениях на Александр 11 Освободителя? Хотел показать, что за добро далеко не всегда следует награда? Мало того — за него могут воздать злом? Или, например, его рассказ о том, как мальчиком он ездил с матерью в Саров, к мощам преподобного Серафима. Казалось бы, речь шла прежде всего о купленном там крестике с «окошечком» — если посмотреть в него, можно увидеть картинку — святой старец Серафим кормит медведя… И всё-таки именно от дедушки я впервые услышала о преподобном Серафиме и праведном Иоанне Кронштадтском. Возможно, он поступал по примеру известного персонажа стихотворения Н. Некрасова: хотел, чтобы внучке были знакомы имена этих святых. А вырастет — узнает, кем они были. Между прочим, старец Серафим и отец Иоанн Кронштадтский — одни из самых любимых моих святых.

А вот ещё история про дедушку. В школьные годы я зачитывалась романами В. Гюго. Увидел это дедушка и говорит мне: «брось ты это! Всё равно не будешь знать историю Франции так, как её знают французы. Зато историю своей страны не узнаешь». Это был мудрый совет — наша история, возможно, самая интересная на свете.

Смерть его была необычайной — светлой, что ли. Спустя день после своего 80-летия он попал в больницу с обширным инфарктом. Вечером мы с мамой были у него — точнее, это он позвал нас. Видимо, он понимал, что умирает, и хотел проститься с нами. Дедушка сидел на кровати в белом больничном белье, и сам весь белый. Поговорил с нами, каждому дал совет, как жить. Мне сказал: «учись, будь врачом, слушайся папу с мамой…» Мы ушли. И, как только вернулись домой, маме позвонили из больницы — дедушка умер. Не побоюсь сказать — мой дедушка-коммунист умер, как праведник. В ту пору я ещё не крестилась, но дедушка был заочно отпет. Это сделала его старшая сестра Мария.

Я за него всегда молюсь. После его смерти мне несколько раз попадали в руки старые иконы преподобного Серафима, освящённые в Сарове. Возможно, это подарки от моего дедушки.

Ещё один необыкновенный человек, с которым мне посчастливилось встретиться — ныне здравствующий архангельский историк, краевед и коллекционер Д. В. Иванов. Необыкновенный рассказчик, доскональный знаток реалий и событий прошлого, мой неизменный консультант по вопросам истории и историческим реалиям. Мало того — он участвовал в разработке ряда моих сюжетов и при этом открыл ряд интереснейших и неожиданных аспектов прошлого и настоящего. Спасибо ему за это.

А покойная монахиня Елевферия (Неверова), моя духовная мать! Встреча с ней была поистине даром Божиим. Я знала её лет семь. Говорят, будто мы с ней похожи. Хотя, скорее, это сходство тени, отбрасываемой человеком, с самим человеком. И я могу сказать о ней словами шекспировского Эдгара: «всё вынес старый, твёрд и несгибаем. Мы, юные, того не испытаем». Мать Елевферия была человеком необычайной духовной высоты. Она стала послушницей в 30-е годы, а постригли её лишь в середине 80-х годов. А ведь послушница не связана обетами. И у матери Елевферии в молодости было немало поклонников — она и в старости была прекрасна. Но всё-таки она осталась верна своему Небесному Жениху — Христу. В юные годы она общалась с многими церковными людьми, которых можно назвать подвижниками. Например, с последними монахинями из закрытых и разорённых женских обителей нашей епархии: Сурской, Холмогорской Успенской. Потом я слышала от людей, будто мать Елевферия сохранила что-то из вещей, принадлежавших праведному Иоанну Кронштадтскому, и потом передала их двум знакомым священникам. Но сама она мне показывала только фотографии: последней игумении Сурского монастыря матери Серафимы (Ефимовой) (это фото сейчас живёт у меня), одного из соловецких иеромонахов, епископа Никона (Пурлевского) и его бывшего келейника, своего духовного отца, архимандрита Серафима (Шинкарева), прозорливого архангельского старца, иеромонаха Игнатия. Между прочим, в отличие от большинства своих современников, предпочитавших молчать о виденном и пережитом, она охотно рассказывала обо всех этих людях. И первые мои краеведческие статьи основаны на её воспоминаниях. Вспоминая её, могу повторить слова преподобного Феодосия Сийского: «я не монах. Но я видел монахов».

Может показаться странным, почему я не упоминаю о своих родителях, Владимире Петровиче и Галине Серфимовне. Отвечу так: есть люди, которых мы до поры не считаем яркими. Возможно потому, что общаемся с ними постоянно и не замечаем, как много они сделали для нас. Осознание этого приходит позднее. Как правило, запоздало. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Скажу только, что новость о моем номинантстве стала для них радостью.

— А как вы пришли к мысли о монашестве?

— Честно говоря, мне сложно ответить на этот вопрос. Хотя это, как принятие Крещения, было не скороспелым решением, продиктованным вспышкой эмоций. Для меня всегда главным был вопрос: «во имя чего жить». Ведь жить «просто так» недостойно человека, созданного Богом по образу и подобию Своему. Но это было и не подражанием матери Елевферии. Не люблю подражателей — это отдаёт лицемерием, актёрством. Скорее, это было желание служить Богу. Безраздельно, и «покуда я есть».

В своё время, перед постригом в рясофор, настоятель Антониево-Сийского монастыря отец Трифон (Плотников) задавал мне вопрос: «ради чего Вы постригаетесь». Он расспрашивал меня несколько часов. Потом я рассказала об этом одной монахине из Коми края. Она аж руками всплеснула:

—Да что ты?! Надо было сказать — для покаяния.

Поразительно мудрый и точный ответ. Но тогда я думала о совсем другом — о служении, о подвиге, о самоотречении… но не о покаянии. Сейчас, более чем «двадцать лет спустя» после этого, понимаю — она была права. Но сознание своей греховности и духовной немощи приходит не из книг — из собственного опыта. Оно лишь тогда искренне, когда выстрадано. Запали в душу слова Адама из сказочной повести основоположника христианской фэнтези Джорджа Макдональда: «поступайте по своей воле — вы испытаете страдания, которые научат вас смирению». И каждый из нас помнит слова Спасителя: Я пришёл призвать не праведников, но грешников к покаянию (Мк. 2:17).

— Будучи монахиней, вы живёте не в монастыре — то есть, монахиня в миру…

— Мне часто задают этот вопрос при случайных встречах. И, узнав, что живу я не в монастыре, а в миру, отходят с разочарованным «э-э-э…» Действительно, как говорится в «Древнем Патерике» — «если ты монах — иди в монастырь». В юности я пыталась сделать это. Поехала в Свято-Введенский Толгский монастырь. Эта история отчасти описана в моем рассказе «Машин побег». И что же? Не взяли. Как видно, Бог судил мне иное. Ведь, уйди я тогда в монастырь, я бы не писала книги. Не случайно сложена поговорка: «человек ходит, а Бог его водит».

Потом я сама пыталась основать монастырь. Эта история легла в основу повести «Отравленный источник». Иногда меня ошибочно отождествляют с героиней, Ниной Сергеевной. Но Нина Сергеевна — это, скорее, автошарж. А вот ответ на вопрос: почему мне в 1996 г. не удалось основать монастырь на Кегострове, сокрыт именно в этой повести. Он является разгадкой таинственных слов одного из персонажей, отца Матфея, об «источниках, текущих ядом».

Что до монашества в миру, то оно имеет давнюю историю. Именно так жили Первоинокиня — Пресвятая Богородица, и Святой Иоанн Предтеча. Так жили те первые христиане, что блюли девство Господа ради. Да и потом, когда появились монастыри, не все уходили в них. Так было и в России. Во многих деревнях жили так называемые «чернички» — женщины, которые вели монашеский образ жизни, не принимая пострига, не уходя в монастырь. Можно вспомнить и так называемых «учёных монахов», преподававших в духовных учебных заведениях. И те, ещё не забывшиеся многими из нас времена, когда монастырей почти не было. Зато по городам и сёлам доживали век насельники и насельницы разорённых монастырей. А также те, кто учился у них монашеской жизни. Как мать Елевферия, о которой я упоминала выше.

Не мне судить, хорошо это или плохо — монашество в миру. Вопрос в ином. Помните, в Евангелии от Иоанна Спаситель говорит раскаявшемуся Апостолу Петру — «иди за Мною». И тут Петр видит, что за ним следует другой ученик Христов — Апостол Иоанн Богослов, и спрашивает: «Господи! А он что? Иисус говорит ему:… что тебе до того? Ты иди за Мною» (Ин. 21:20–22). Вот в этом всё дело — шёл ли ты за Господом, служил ли Ему, или старался ради собственной выгоды? Так сказать, во имя своё (Ин. 5:43)?

— А как ваши родные относятся к вашему монашеству? Они — верующие люди?

— Иногда я думаю: почему в нашей семье единственный верующий человек — я? Ни отец, ни мать, ни брат — только я одна. Мало того — я ещё и монахиня, и почти четверть века пела на клиросе в церкви. Можно сказать, я в Церкви всю жизнь живу (и дай Бог, чтобы так оставалось всегда!) Что ж, можно это объяснить это наследственностью — у нас в роду были церковнослужители. Бабушка по матери рассказывала, что её предком был дьячок (церковный чтец). Сколько помню себя, меня всю жизнь тянуло к вере. Одна из моих детских игр — крещение кукол. Откуда такие игры у советского ребёнка, которому, если и говорили о религии, то исключительно негативно? Или это пресловутый «голос крови»? На эту тему у меня есть рассказ «Пепел и Крест». Прототипом его героя, Владлена, отчасти являюсь я сама. Правда, лишь отчасти, но многое описано «с натуры». Чтобы немного рассмешить читателя, скажу, что этот рассказ навеян чтением романа Э. Берроуза «Тарзан». Сюжет известен: мальчик, отец и мать которого погибли в джунглях, с младенчества живёт там среди обезьян. И сам, по книгам, оставшимся в родительской хижине, учится читать. У Берроуза это объясняется тем, что-де человеческая природа в Тарзане берет своё — человек, даже воспитанный зверями, остаётся человеком. Конечно, это сказка, как и всем известная история о Маугли. Но о силе наследственности писал и Святитель Лука Крымский (в книге «Наука и религия») — она решает многое. Однако не всё можно объяснить пресловутым «голосом крови» — на формирование духовного облика человека влияет и среда, в которой воспитан человек. У преподобного Дорофея есть история о двух сёстрах, которых разлучили в детстве. Одна попала на воспитание к монахиням, и сама стала инокиней. Другую воспитали блудницы, и она пошла по их стопам. Однако — почему дочь языческого императора Траяна, гонителя христиан, Дросида, стала мученицей за Христа? Да она ли одна… Выходит, что хотя гены и среда влияют на то, какими мы станем, Чья-то рука властно вносит в это свои коррективы. Мы, православные, знаем, Чья это рука. Рука Божия. С какой целью Он призывает нас к Себе — до конца известно лишь Ему. Но можно ли считать «избранием», когда Он призывает к Себе человека, воспитанного в семье атеистов, единственного из всех своих родных? Вряд ли. Ведь пресловутое «избрание» на самом деле — ответственность. Есть в «Митериконе» (старинная книга о подвижницах, написанная для монахинь по аналогии с патериками), история о человеке, мать которого была блудницей. А он (возможно, как раз потому, что с детства видел всю мерзость греховной жизни, и возненавидел её) ушёл в монастырь. Но со временем стал жить невнимательно (говоря светским языком, духовно разленился). И вот однажды заболел и в предсмертном забытьи увидел себя в аду, где пребывала его давным-давно умершая мать. Та удивилась: «сыночек, и ты здесь? Как же так? Я-то, понятное дело, оказалась здесь поделом… Но ведь ты хотел жить праведно?! Ты ушёл в монастырь. Тогда почему же ты оказался тут? Скажи?» Увы, наш жизненный и духовный опыт чаще всего — горький опыт поражений…

А ещё очень многое в жизни человека зависит от него самого. Можно объяснять собственную греховность наследственностью (как король-самодур из пьесы Е. Шварца «Обыкновенное чудо»). Можно сваливать всё на «среду: «нас в детстве не учили верить в Бога». Но чем тогда мы отличаемся от бревна, которое плывёт себе по речному течению? Бог наделил нас свободой и правом выбирать. Поэтому, перефразируя известное выражение В. Франкла, кто-то изобретает газовую камеру, а кто-то идёт в неё с молитвой на устах.

— Какие из собственных произведений вам кажутся самыми удачными?

— Об этом лучше спросить у читателей — что нравится им? В этом году вышла третьим тиражом моя маленькая книжка «Оптинские яблони» — про преподобного Амвросия Оптинского. Значит, она нашла своих читателей и полюбилась им. Я могу назвать лишь те тексты, которые считаю неудачными. Но стоит ли о том?

— Вы стали номинантом Патриаршей литературной премии — что чувствуете? Не мешает ли известность?

— Нет, «известность» мне не мешает. Потому что я к ней не стремлюсь. Я просто пишу и стараюсь писать настолько хорошо, насколько я могу это делать. И то, что в этом году я стала номинантом Патриаршей литературной премии для меня — не радость, не чувство удовлетворения достигнутым. В самом деле, чего я достигла? Это как преподобный Амвросий Оптинский говаривал: «прожил в монастыре сорок с лишним лет, а не нажил и сорок реп…» Разве что убедилась, насколько сильно во мне тщеславие. Ведь в какой-то момент мне стало не безразлично: а чем это кончится? А вдруг…? Не столько радостно, сколько совестно… что ж после этого все твои слова и ты самое? Я же говорю: покаянию не из книжек учатся — из опыта собственных искушений и падений.

— В заключение скажите несколько слов читателям. Что им пожелаете?

— Любить книги и чаще обращаться к ним. Прежде всего — к Книге книг — Священному Писанию. К святоотеческим творениям, к русской и зарубежной классике, прежде всего к её лучшим образцам. К тем книгам, что повествуют о Господе и о духовных исканиях человека. Ибо, как сказал недавно Святейший Патриарх Кирилл: «там, где Бог — там настоящее творчество». Не просто читать, но думать над прочитанным. Ведь книга, по поговорке, «не человек, а учит». И лучшие из книг — те, что делают нас лучше. И приводят к Богу и к вере в Него.

Беседовала Светлана КОППЕЛ-КОВТУН,
руководитель Международного клуба православных литераторов «Омилия»