Протоиерей Николай Агафонов: «Писать надо сердцем...»

Уже в пятилетнем возрасте он знал, что станет писателем — и стал им: сборники его рассказов издаются огромными тиражами. Он построил две плавучие церкви, за что Патриарх наградил его Орденом Святителя Иннокентия III степени. Он имеет награду Православной Церкви Словакии и Чешских земель — Орден «Св. кн. Ростислава Моравского» III степени. Он был лауреатом литературной премии Н. Г. Гарина-Михайловского и премии «Хрустальная роза у Виктора Розова» в номинации «Художественная проза». Он является автором нашумевшего в православных кругах романа «Иоанн Дамаскин»... Итак, у нас в гостях популярный православный писатель, член Союза писателей России,  член Совета литературного клуба «Омилия», а также преподаватель Сретенской Духовной семинарии в г. Москве, протоиерей Николай АГАФОНОВ.

— Отец Николай, прежде всего, спасибо вам за согласие сотрудничать с нашим литературным клубом и за открытость душевную, за простоту. Вы, кстати, обратили внимание на совпадение: Мгарский монастырь — Спасо-Преображенский, и вас рукоположили во диакона именно в праздник Преображения в 1977 году, а в 2007 году вы стали членом литклуба «Омилия»?

— Преображение Господне предшествовало Его Воскресению. Так и в нашей жизни, без преображения человека не будет и его воскресения для жизни вечной, а лишь воскресение в осуждение. Можно сказать, не погрешив перед догматикой, что преображение человека есть главная цель и смысл его жизни, к которой он призван Богом. «Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен есть», — заповедь, определяющая смысл человеческой жизни.

— Вы помните себя, каким были тогда, 30 лет назад? Каким был тот день?

— День был волнительный и необычный, как , наверное, и для каждого ставленника к рукоположению в священный сан. Мне было 22 года и, как все молодые люди, я был максималистом. Я с нетерпением ждал начала своего служения в сане диакона, где видел себя проповедником Евангельской истины и борцом с атеистическим невежеством. Пример святого первомученика архидиакона Стефана вдохновлял на подвиг во имя веры Христовой. Со временем мы теряем такое юношеское горение, приходит рассудительность, охлаждающая наши душевные порывы. Жаль, конечно, что, обретая одно прекрасное качество, мы теряем другое, не менее прекрасное. Тогда мне казалось, что я могу многое изменить, но за этим пылким желанием менять мир я порой забывал, что нужно, прежде всего, менять самого себя, т.е. преображаться.

— Раз уж мы начали говорить о числах, задам вопрос про число 13. Как вы к нему относились, родившись 13 апреля? Были во времена вашей юности суеверия, связанные с этим числом?

— Я всегда считал «13» счастливым числом, но не из суеверия, а потому, что я родился в этот прекрасный мир именно 13 числа. Так считаю и до сих пор.

— Вашу бабушку звали Музой — хорошее имя для бабушки писателя. Расскажите немного о ней: какой она была, чему вас научила, была ли она верующей? Какой образ запечатлен в вашем сердце?

— Моя бабушка, Чащина (в девичестве Кирьянова) Муза Николаевна запечатлелась в моем сердце как самое светлое воспоминание моего детства. Это была по-настоящему мудрая и добрая женщина. Воспитанная с детских лет в благочестивых православных традициях, она сохранила свою веру, регулярно посещала храм и причащалась. Но в семье она веры своей не афишировала, потому в раннем детстве я не замечал ее религиозности. Когда мне исполнилось 11–12 лет, бабушка иногда просила проводить ее в храм на богослужение. Она меня не просила молиться или быть с ней рядом в храме, а просто проводить ее до церкви, а потом, дождавшись конца службы, проводить назад. Я, конечно, из любопытства заходил в храм и смотрел на богослужение как на своего рода театральное действие. Но я замечал, как серьезно относится к этому моя мудрая бабушка. Идя причащаться, она всегда одевалась, как на праздник, в кружевную блузку. Как-то раз, наслушавшись от учителя биологии о происхождении человека от обезьяны, я решил «просветить» свою бабушку. Она внимательно слушала меня, пока я ей излагал теорию Дарвина, а потом, улыбнувшись, сказала: «О воззрениях господина Дарвина я знаю еще из гимназической программы. Но остается вопрос: откуда же взялась эта первая живая клетка, если ее никто не сотворил?». «Она сама себя сотворила», — растерявшись от такой постановки вопроса, ответил я. Бабушка уже откровенно рассмеялась и, указав на оладьи, которые только что пожарила, спросила меня: «Если бы я тебе сказала что эти оладьи сами себя испекли, то ты принял бы это за шутку, хотя оладьи — самая бесхитростная стряпня, так и твои учителя мне кажутся наивными шутниками».

С бабушкой было так интересно беседовать, ведь она была очень начитанным и рассудительным человеком. Очень много я расспрашивал ее о прошлой жизни, особенно о том, как жили люди до революции. Конечно, рассказы бабушки воспитывали во мне патриотизм, но не советский — безбожный, а православный — Российский.

— Расскажите, пожалуйста, о том, как вы взялись за перо. О чем вы писали тогда, только начиная свою писательскую деятельность, и что волнует сейчас?

— Писателем я себя почувствовал, когда мне было лет 5–6. Я сочинял стишки, а мама их записывала в тетрадку. Тогда я и решил, что вырасту и обязательно буду писателем. В школе я писал небольшие рассказики, в основном юмористического содержания, сочинял для друзей сказки, писал в школьную стенгазету стихи. Но первые свои рассказы я начал писать в начале 90-х годов («Погиб при исполнении», «Выбор невесты»). Пик моей литературной деятельности пришелся на 2002 год. В этом же году была моя первая публикация в толстом литературном журнале «Отчий край» (г. Волгоград). Там были опубликованы два рассказа: «Погиб при исполнении» и «Оборотень». Рассказы имели успех, и это вдохновило меня на дальнейшие труды. С 2004 года уже стали выходить сборники моих рассказов большими тиражами. В этом же году я был принят в Союз писателей России.

Сейчас меня занимает историческая тема. После выхода моего романа «Иоанн Дамаскин» я дерзнул обратиться к Новозаветной теме и написать роман о Женах-Мироносицах.

— А первые стихи? Вы можете вспомнить свои детские стихи?

— Некоторые стихи помню. Например, про крокодила, который купил себе новые штаны и пошел в кино, где от радости съел сразу три пачки эскимо и простудился. Большой ажиотаж вызвало мое стихотворение для школьной стенгазеты, где я критикую сам себя за двойки.

Посылал я свои стихи и в детский журнал «Пионер». Там была специальная рублика. Сочинил чуть ли не поэму про дядю Борю-партизана. Когда пришел красочный конверт из редакции, я очень разволновался, как-никак, отвечал мне писатель (какой, сейчас не помню). Ответ был стандартный, мол, молодец, пиши дальше, но в стихотворении не хватает жизни, или еще там чего. Уж не помню. Я обиделся. Думаю, тут вам какие-то дурацкие стихи шлют, и вы их печатаете, а я послал серьезное о дяде Боре, как он фашистов бьет, и вам еще жизни не хватает!? Дай, думаю, сочиню что-нибудь дурацкое. И послал им:

Ах коты, коты, коты,
Оборвали вам хвосты.
Как мне жалко тех котов,
У которых нет хвостов.

Через некоторое время мне приходит из редакции восторженный ответ другого писателя, где он очень хвалил мое стихотворение и увидел у меня определенный талант. После этого мне расхотелось писать стихи.

— Поэтический строй души — это явление приходяще-уходящее или пожизненное? Сейчас вы пишете стихи? Если да, то о чем? Можете ли привести какое-либо стихотворение из последних?

— Поэтическое настроение души — это пожизненно. Но это не значит, что человек может писать хорошие стихи. Настроение — это одно, а поэтический дар — это другое. Я не обладаю таким даром. Могу для наглядности привести вам свои последние стишки:

ЛЕГКОЕ ПРИЗНАНИЕ
Я графоман и стихоплет,
Бескрылых дум моих полет
Не остановит критик злой,
Живущий славою чужой.

Глаголы я свои бумаге доверяю,
Пишу за строчкою строку,
А для чего пишу — и сам не знаю:
Остановлюсь, подумаю и вновь пишу.

Усталость не берет меня,
И скука стороной обходит,
А сердце, разум мой пленя,
На привязи, как глупого телка, уводит.

И он пасется средь пегасов легкокрылых,
И щиплет рифмы, словно сочную траву,
Жрет все подряд, что разжевать лишь в силах,
И здесь же кучкою кладет свои стихи
у бедной Музы на виду.

КАКТУС
Я тот кактус в пустыне,
Что живет без дождя,
Зелен я и поныне,
И не любят меня.

Я зеленым родился,
Я зеленым помру,
Хоть и многое видел
На коротком веку.

Видел бури в пустыне,
Караваны и смерть,
Но я зелен поныне,
Мне уже не созреть.

Хоть шипы поредели,
Я почти облысел,
Но в душе я мальчишка,
Повзрослеть не сумел.

А когда вы надеждой
Окропите меня,
Я цветком распущусь,
Как пламя огня.

Этот яркий цветок,
На зелено-колючем,
Будет знаком любви
Ароматно-пахучим.

— Мне кажется, что богословие — это своего рода поэзия. Не зря же греческий текст Символа веры называет Бога — Поэтом неба и земли. Потому следующий мой вопрос к поэту-богослову: что вас более всего захватывает в Православии? Что вы любите в Православии?

— Да, вы правы. Православие все насквозь проникнуто поэзией. И это не только наши каноны и прочие литургические тексты. Это и наша архитектура, живопись, колокольные звоны, чтение и пение. Наши старцы и юродивые. Наши благоверные князья и святители. Наши посты и бдения. Наши писатели и художники. Разве можно все это не любить? Каким же нужно быть черствым человеком, чтобы не дрогнуло сердце, когда поют покаянный канон св. Андрея Критского. Но в Православии я люблю не только его внешнюю сторону, но, прежде всего, его внутреннюю Правду, которая от Самого Христа, через апостолов, сохранена для нас, как самый драгоценный дар человечеству.

— Наверняка были у вас сердечные открытия, когда душа озарялась постижением смысла, во время чтения, например. Можете поделиться такими открытиями, как говорят, от сердца к сердцу?

— Таких открытий множество. В советское время, к примеру, меня сильно потрясла книга Ширяева «Неугасимая лампада» о Соловецких мучениках. Захотелось самому стать лучше и чище, вновь переосмыслить свою собственную жизнь.

— А могли бы вы назвать своих любимых писателей?

— Люблю Чехова, Лескова, Достоевского, Пушкина, Алексея Толстого, Булгакова... Современных православных писателей. Мне нравится читать писателей, которые пишут о духовном.

— Кем вы себя больше чувствуете — священником, пастырем душ человеческих или писателем? Не мешают ли друг другу эти две грани вашей личности? Никогда не борется в вас священник с писателем?

— Мне это не мешает нисколько, а лишь дополняется одно другим. А вот восприятию читателей моего литературного творчества мешает. Одни принимают восторженно, как священника — писателя, а другие, наоборот, скептически, потому что писатель — священник. Не от той, ни от другой стороны объективной оценки не дождешься.

— Уж тридцать лет вы являетесь священнослужителем Православной Церкви, срок немалый. Помню, диакон Андрей Кураев рассказывал о пономаре, прослужившем столько же, так тот любил приговаривать: «Я в церкви 30 лет уже, я и убить могу!»... Это юмор, конечно, хоть и черный, но ведь не на пустом месте он расцвел. Где лично вы черпаете душевные силы для оптимистического настроя, для доброжелательности? Как вам удалось не разочароваться в человеке, сохранить веру в его хорошесть?

— Душевные силы я черпаю в любви своих ближних, а вот духовные в богослужении и молитве. Не разочароваться в людях мне помогает осознание своей собственной греховности. Я постоянно вижу вокруг людей намного лучших меня по всем качествам. А тех, кто оступился, мне особенно жалко. Хочется такого человека поддержать, дать ему надежду, что не все еще потеряно, и Бог его любит. В любом человеке, если к нему внимательно присмотреться, можно найти что-нибудь хорошее и доброе. Ведь все рождаются безвинными младенцами, но уже пораженными страшной болезнью — последствием первородного греха.

— Довольно сложно в реальной жизни определить верные границы душевного и духовного. Нередко встречаются горе-подвижники, мнящие себя духовными, ибо отвергли в себе все душевное, но они не выросли в духе, а просто окаменели сердцем. Им неведомы теплота сердечного чувства, жалость, сострадание — элементарные человеческие чувства. Вспоминаются слова Христа, что не любящий ближнего не может любить и Бога. И в то же самое время великие подвижники тоже невысокого мнения о человеческой душевности. Скажите несколько пастырских слов на эту тему.

— Границу между духовным и душевным прекрасно определил апостол Павел. Дух выше и души, и тела, он их одухотворяет. Но и душа, которая выше тела, тоже исполняет необходимую в жизни человека функцию, она одушевляет тело. Но разве тело, поставленное в этой иерархии на низшую ступень, мало значимо для человека? Для чего же тогда произошло воплощение Господне? И что тогда означает Преображение, если тело неважно? Что тогда, там, на горе Фаворской, просветлялось Нетварной Энергией. И что без тела — Вознесение? И уж самый главный догмат — Воскресение, имеет прямое отношение к телу. Преображенному, измененному, но телу! Так что в учении о трихотомии (дух, душа, тело) ничто не унижается и ничто не умаляется, но для каждого определяется свое предназначение. Душевная жизнь человека не менее важна, чем духовная. Задача человека состоит в том, чтобы привести в гармонию свою душевную жизнь с духовной. И тут им без тела не обойтись. Здесь и пост, и творчество, и добрые дела, и поклоны (обряды богослужения) очень важны для такой гармонии. Душевная жизнь человека есть преддверие духовной, без нее духовной жизни не будет. Нельзя читать Священное Писание, не изучив предварительно хотя бы букварь. А чтобы в Писании что-то понимать, нужны еще и глубокие знания археологии, литературы, истории и т.д.

— Насколько близко вы знакомы с нашим Предстоятелем — Блаженнейшим митрополитом Владимиром? Верующие Украины очень любят и почитают своего Пастыря, потому, если можно, расскажите о нем побольше.

— С Блаженнейшим я познакомился в 1976 году, когда поступал в Московскую Духовную семинарию. Он был тогда ректором МДС и А. Помню, как впервые, с душевным трепетом, я вошел в кабинет ректора на собеседование при поступлении в семинарию. Но уже через две минуты я забыл, что сижу перед одним из видных иерархов Церкви. Владыка спросил меня, что я люблю читать, а когда я сказал, что мой любимый писатель — Достоевский, владыка весь просиял, и мы стали говорить о богословских воззрениях Достоевского. Говорил он настолько просто, доходчиво и открыто, что исчезала всякая неловкость. Обаяние владыки было просто фантастично. Все студенты его очень любили, а он любил студентов и всячески заботился о нас. На масленице владыка-ректор благословлял организовывать небольшие концерты студентов с призами, загадками и юморесками. Сам всегда присутствовал на них. Он благословил открыть в семинарии кружок художественной словесности, и мы силами этого кружка инсценировали поэму Алексея Константиновича Толстого «Иоанн Дамаскин». Мы приходили к нему в покои, чтобы продемонстрировать свои успехи в художественном чтении. Он посоветовал нам начать читать «Огласительное слово» св. Иоанна Златоустого. В моей памяти это осталось на всю жизнь. А какие он произносил замечательные проповеди в академическом храме! Мы все слушали, открыв рты. Многие из его проповедей запомнились, и я часто применял их в своей проповеднической практике. В Рождество все студенты спешили поздравить владыку-ректора и пропеть ему колядки. Он всех угощал шоколадкой и рюмочкой коньяка, а также давал по десять, а то и больше рублей (и все это в советское время). При всей своей доступности, владыка был очень аристократичен в поведении. Даже как шел он на службу, сопровождаемый иподиаконами, в нем чувствовалась порода, не наигранное, а настоящее природное благородство. Раньше епископов именовали князьями Церкви, так владыка Владимир больше всего подходит под это определение. Счастливые семинарские годы я, прежде всего, связываю с именем Блаженнейшего владыки Митрополита.

— А вы бывали на Украине?

— Я был на Украине только в Крыму. Этот полуостров я весь исходил, изъездил еще в своей юности.

— Украинский читатель уже знаком с некоторыми из ваших книг. Пожалуй, только последний роман — «Иоанн Дамаскин» — пока совершенно недоступен для нас. Расскажите немного о нем, о том, почему вы взялись за написание книги именно об этом святом?

— Я уже упоминал о том, что по благословению нашего ректора архиепископа Владимира (Сабодана) мы в Московской духовной семинарии инсценировали поэму А. Толстого «Иоанн Дамаскин». Я участвовал в этой инсценировке и на всю жизнь полюбил преподобного Иоанна Дамаскина. Это уникальная личность — христианский премьер-министр в мусульманской империи, которая противостоит Византии, управляемой императором-иконоборцем... Меня поразила судьба этого великого поэта и богослова и захотелось написать о нем книгу. Вообще, та эпоха иконоборчества для меня была чрезвычайно интересна. Конечно, был трепет и страх, смогу ли я осилить этот жанр? Полгода ушло на изучения материала и еще полтора года на написание романа. Теперь, когда этот труд позади, я понимаю, что осилить его без молитвы к преподобному Иоанну Дамаскину мне бы не удалось. Кстати, Блаженнейший митрополит Владимир благословил перевести роман на украинский язык, мне об этом известили недавно из Киева. Конечно, хотелось бы, чтобы этим занялся настоящий литератор.

— А есть другие близкие вашему сердцу святые? Почему именно они?

— Другие близкие моему сердцу святые — это Жены-Мироносицы. Потому что меня всегда восхищал подвиг женщин в Христианской церкви, а родоначальники этого подвига — Жены-Мироносицы. К тому же, моя жена названа в честь одной из Жен-Мироносиц — Иоанной.

— Скажите, а духовную связь со своим дедом, погибшим в 1937-м году вы чувствуете? Знаете ли о том, как и за что он погиб? Расскажите немного о нем.

— Мой дед Чащин Николай Трофимович был царским офицером, геройски сражавшимся на фронтах Первой мировой. Вернулся с фронта поручиком и, как истинный русский офицер, не мог оказаться в стороне от гражданской войны. Воевал в армии Колчака. Вместе с частями этой армии эмигрировал в Китай. Но не захотел оставаться на чужбине и вернулся на Родину. Здесь его сразу посадили в тюрьму. Выйдя из тюрьмы, он женился на моей бабушке Кирьяновой Музе Николаевне, и у них родилось трое детей. А в 37-м году его расстреляли. Конечно, я чувствую с ним связь. По рассказам бабушки и мамы, это был настоящий русский патриот. От других родственников я узнал, что за отличное окончание гимназии он получил Евангелие с именной подписью от духовника гимназии. Вообще, все эти воспоминания о деде давали мне силы для духовной работы над собой. Думаю, что и молитвы деда, за своего внука, что-нибудь да значат. Когда его пришли арестовывать, он почувствовал, что больше не вернется, и попрощался с детьми навсегда. Это моя семилетняя мама очень хорошо запомнила. А затем начались мытарства моей бабушки с тремя детьми, когда отовсюду ее увольняли как жену врага народа. Когда-нибудь я напишу книгу на эту тему.

— А над чем вы работаете в данное время? Чем заняты ваши думы?

— Только что вышла моя новая повесть «Свет золотой луны». Это повесть о Чечне. Правда, вышла она только в аудиокниге. Вот напишу еще пару повестей, тогда выйдет книга. Одна повесть, которую я задумал, о монахине, с юных лет ушедшей в монастырь, еще перед революцией. Вторая повесть о мальчике-подростке, попавшем в секту сатанистов.

О том, что работаю над романом о Женах-Мироносицах я уже упоминал.

— Отец Николай, а много нынче православных писателей? Если можно, назовите самых талантливых, на ваш взгляд, мимо которых никак нельзя пройти уважающему себя читателю.

— Православных писателей действительно немало, но пишущих сугубо на церковные темы не так много. В первую очередь назову Вознесенскую Ю.Н., известного московского писателя Сегень А.Ю. (недавно вышел в Сретенском издательстве его замечательный роман «Поп»), неплохой писатель из Петербурга Николай Коняев (у него несколько сборников рассказов на церковную тему), талантливый псковский писатель Смолькин Игорь. Мне, естественно, ближе наши самарские писатели. Например, Солоницын А.А. — талантливый и уже маститый писатель, который только что написал роман о священнике «Око Господне». Я этот роман отнес в Сретенское издательство, но они, по-моему, даже не читали его, а роман неплохой. Замечательный писатель — Голиков Антон, у него прекрасные рассказы и роман «Светотьма», совсем новый мистический роман «Нечисть». Недавно пришел к православию замечательный писатель Жигалов С.А. Он только что закончил великолепный роман о безруком самарском иконописце Журавлеве...

— Отчего, на ваш взгляд, зависит успех писателя? Что, прежде всего, должен воспитывать в себе начинающий православный писатель?

— Успех писателя, в наше время, зависит от того, сумеет ли он увлечь читателя с первых страниц. Сюжет должен быть захватывающе-интересным. Можно написать хорошую, умную книгу, но если она будет скучной, то останется уделом немногих любителей изящной словесности и неторопливого вдумчивого чтения людей с высоким интеллектуальным запросом. Нужно, прежде всего, определиться, в чем писатель видит свой успех. Если в том, чтобы его оценили литературоведы, — это одно. Для этого достаточно быть напечатанным в одном толстом журнале или книгой в 500 экземпляров. Но если писатель видит свой успех в том, чтобы его читали тысячи и десятки тысяч людей, он должен писать увлекательно. И еще одно условие, главное: читателю интересна та книга, в которой он может отождествить себя с героем. Такая книга становится для него близкой и желанной. Задача православного писателя: через своих героев приблизить человека к Богу. Надо сопереживать своим героям, чтобы и читатель сопереживал. Писать нужно только о том, что волнует тебя самого. Если это волнует писателя, значит, будет волновать и читателя. Если писатель заплакал, то заплачет и читатель, если писатель сам засмеялся, то засмеется и читатель. Нельзя писать хорошую книгу с холодным рассудком. Ее надо писать только сердцем и душой. Рассудок пригодится, когда вы будете корректировать написанное. И еще очень важный совет. Надо научиться себя сокращать. Без жалости к написанному. Чувствуешь сомнения, выкидывай этот абзац или страницу. Что-то не нравится — переписывай. Ничего лишнего. Все должно работать только на развитие сюжета. Как у Чехова: если висит ружье, оно должно выстрелить. Иначе незачем его вешать. Самое ценное для начинающего писателя — это конструктивная критика. Не всякую критику можно принять к действию и согласиться с ней. Но она все равно заставляет еще раз проанализировать свое произведение. Она заставляет писателя стремиться к совершенствованию. А без нее — увядание. Похвала подбадривает, но чаще губит.

— Скажите, пожалуйста, несколько слов специально для наших авторов — членов клуба православных литераторов «Омилия».

— Я очень радуюсь, что появилось много начинающих православных авторов. Это дарит надежду на то, что вскоре родится великий православный писатель. Потому что великие писатели не рождаются на пустом месте, им нужна удобренная почва многих и многих писателей. Вот почему я радуюсь. Рождество Христово всегда дарит людям надежду на какую-то перемену к лучшему. Клуб «Омилия» молод, но я уверен, у него есть будущее. Надо в наступающем году привлечь в члены клуба литературоведов, чтобы появились свои критические статьи как положительного, так и отрицательного характера. Надо, чтобы клуб выдвигал свои произведения на разные литературные конкурсы. Надо заявлять о себе громко и дерзновенно. Свечу не ставят под спудом, она должна светить всем. С наступающим Рождеством Христовым!

— А что вы пожелаете читателям нашего журнала?

— От всего сердца поздравляю читателей и сотрудников журнала с Рождеством Христовым и желаю в Новом году радостных творческих открытий на его страницах. Хочется также пожелать мира и благоденствия братскому народу Украины. Пусть никогда не угасает Дух Православной веры на земле, явившейся колыбелью христианства для всей Руси.

Беседовала Светлана Коппел-Ковтун
Мгарский колокол, 2008

05/10/2008